— Прошу всех продолжать работу. Вы теряете время. — Он сделал Джейн знак сесть на свободное место у окна и, отклонив ее слабые извинения, добавил: — Поспеши. Ты уже и так потеряла десять минут. Джейн Хилмен неуверенно шла по проходу между рядами столов. Уже почти добравшись до указанного ей места, она вдруг споткнулась и толкнула Бетти Фэрроу. Бетти сердито взглянула на нее, но тут же выражение ее лица изменилось. Казалось, она была ошеломлена. Вокруг Джейн раздались нервные смешки, невнятный шепот. Она огляделась вокруг и тяжело села на стул. — Успокойтесь! — сказал Лейтон. — Займитесь делом. Это экзамен. Все стихло. Для большинства экзамен был важен. Но напряженная сосредоточенность, царившая в классе до того, как появилась Джейн, исчезла. Особенно растревожены были те, кто сидел вокруг нее. Они ерзали, покашливали и бросали многозначительные взгляды на Джейн и друг на друга. Делая вид, что читает, Лейтон внимательно наблюдал. Джейн склонилась над своим экзаменационным листом и, по-видимому, изучала вопросы. Она вела себя как будто бы совершенно нормально. Однако Стива тревожил какой-то необъяснимый ток беспокойства, который он чуял в классе. И вдруг он услышал странный звук, похожий на мурлыканье, но вскоре превратившийся в тихую монотонную песенку. Он даже различил отдельные слова и узнал старинную колыбельную: Баю-баю, детки, На еловой ветке, Тронет ветер вашу ель — Закачает колыбель, А подует во весь дух — Колыбель на землю — бух.[5] Сомневаться в источнике звука не приходилось. Даже самые усердные ученики перестали писать. Все как один они смотрели на Джейн Хилмен, пересмеиваясь и даже перешептываясь. — Успокойтесь сейчас же! — прикрикнул Лейтон, и пение оборвалось. Наступила тяжелая тишина. Стив Лейтон встал и пошел между рядами столов, заглядывая каждому через плечо. В классе опять было тихо, но все глаза следили за ним, когда он подошел к тому ряду у окна, где сидела Джейн Хилмен. Запах, который нельзя было спутать ни с чем, ударил ему в нос еще до того, как он приблизился к Джейн. Не веря себе, он подошел к ней вплотную и наклонился над столом как бы затем, чтобы прочитать ею написанное. Впрочем, она почти ничего и не написала. Вверху страницы значились ее имя и фамилия, за этим следовали две-три вполне пустые фразы. Джейн повернула к Стиву голову, посмотрела невидящими глазами и легонько дохнула ему в лицо. В нос Лейтону ударил тошнотворный запах джина. Он едва удержался, чтобы не отстраниться резко, она же одарила его широкой бессмысленной улыбкой. Лейтон видел: она была совершенно пьяна. Стив Лейтон вернулся к своему столу, сел и попытался соображать. Он не мог послать за помощью никого из экзаменующихся, это было бы несправедливо по отношению к тем, на кого пал бы его выбор. Сам он выйти тоже не мог. Это был государственный экзамен, и ассистент не имел права ни на минуту покинуть класс. Был, конечно, звонок для экстренных случаев, но ему не хотелось нажимать кнопку тревоги, пока это не станет абсолютно необходимо. Стив посмотрел на ручные часы. К счастью, оставалось всего десять минут до конца урока. На перемене коридор сразу заполнится, и он сможет поймать кого-нибудь у дверей. Эти десять минут тянулись для Стива Лейтона нескончаемо долго. Он с тревогой наблюдал за Джейн Хилмен. Впрочем, уже можно было и не беспокоиться. Джейн оставила попытки писать контрольную работу и уронила голову на сложенные на столе руки. Ее белокурые волосы ниспадали по обе стороны, скрывая лицо, плечи мерно подымались и опускались. Она спала глубоким сном. Вскоре стало слышно легкое посапыванье. Оно было тихое, умилительное, и на этот раз никто уже не смеялся. ГЛАВА 11 Это было поздним вечером того же дня. У себя в гостиной Ройстоун обсуждал с Джоном и Хелен Кворри ситуацию с Джейн Хилмен. Хелен, сидевшая у кровати Джейн, когда девочка проснулась, придя в себя от пьяного забытья, услышала ее печальную историю от нее самой и сейчас говорила больше всех. — Я ужасно, ужасно жалею эту бедняжку. Девочка истерзалась до смерти за последние несколько недель и совершенно потрясена собственной виной — это действительно так. — Хотел бы и я быть таким милосердным, как вы, — мрачно сказал Хью Ройстоун. Когда открылась дверь и Сильвия внесла чай и печенье, он механически поднялся, чтобы принять у нее поднос: все, не отдавая себе в том отчета, как бы согласились, что чай на этот раз предпочтительнее спиртного. У Хью и Сильвии не было случая в этот день поставить точку на утренней ссоре, но оба вели себя так, словно ничего не случилось, хотя улыбки, которыми они обменялись, были явно холодней, чем всегда. — Девица позволила себе забеременеть, — продолжал Ройстоун. — Допустим, она никогда не слышала о таблетках. Но едет она не к родителям, обращается не к доктору, не в клинику. Она возвращается в Корстон, принимает горячие ванны, крадет джин, практически срывает ответственный экзамен, явившись мертвецки пьяной, и все для того, чтобы избавиться от своего ублюдка. — Но, Хью, это можно понять, — возразила Хелен, — в ее-то ситуации. Это же все старомодные, допотопные средства, старой бабушки букет — одно слово. Нужно благодарить Бога за то, что она не попыталась орудовать спицей или еще чем-нибудь в этом роде. Хью Ройстоун полоснул ее взглядом, полагая, вероятно, что это замечание не самого хорошего вкуса. Он хотел было что-то сказать, но Хелен настойчиво продолжала: — У Джейн не было решительно никакой возможности достать таблетки. Вы знаете, Хилмены живут в медвежьей глуши, никаких клиник там нет и в помине. И она не решилась попросить противозачаточные средства у местного доктора или пойти к нему после. Она говорит, он сразу же выложил бы все ее родителям и они ее убили бы. — Надеюсь, это метафора, — сказал Кворри. — Потому что им все равно придется как-нибудь переварить это. — Он посмотрел на Хелен. — Сомнений, судя по всему, никаких? — Никаких. Дик Бенд хороший врач, и он выразился вполне определенно. Джейн предстоит либо нормальный аборт, либо у нее будет ребенок. Горячие ванны и джин не помогут. — Так, — опять заговорил Кворри. — И что же теперь сделают ее родители? — Это просто. Они приедут, подымут здесь страшный шум, на всех перекрестках будут поносить школу. — Ройстоун говорил с горечью. — Сперва миссис Эвелон. Затем бригадир Пирсон. Теперь Хилмены — и, кажется, это будет похуже. Какого дьявола такое должно было случиться именно с Джейн Хилмен? Почему не с какой-нибудь другой девчонкой, чьи родители живут в реальном мире, а не законсервировались в викторианской эпохе? Тут дело может кончиться крахом Корстона, вы должны это понимать. История с наркотиками была достаточно неприятна, но тут… Джейн Хилмен только шестнадцать лет. Она могла быть еще малолетней, когда начала баловаться. И Хилмены сочтут, что виновата школа — да так оно и есть. В результате мы можем оказаться по уши в грязи. — Ради Бога, Хью, время от времени это случается во всех школах совместного обучения, — сказала Хелен. — И вне школы тоже. В конце концов, мы даже не знаем, замешан ли тут кто-нибудь из наших мальчиков. Я вам уже говорила — она наотрез отказывается назвать отца. — Ее надо заставить! — Ройстоун вскочил и забегал взад-вперед по ковру. — Если это кто-нибудь, кого она встретила во время вакаций, Корстон винить нельзя. — Он помолчал. — Впрочем, думаю, это невероятно, принимая во внимание образ жизни Хилменов… невероятно, но возможно, и ради Корстона мы должны испробовать все пути… Сильвия с резким стуком поставила чашку на блюдце. Вся красная, она в ярости смотрела на мужа, глаза ее блестели. — Проклятый Корстон! — сказала она. — Ты думаешь только о Корстоне! А должен бы думать об этой девочке, о том, что теперь с нею будет. И потом те двое — Пирсон и Грей. Разве ты поступил так, как лучше для них? Даже бедный маленький Эвелон — мать теперь вцепится в него еще крепче. Теперь уж она ни за что не отправит его в пансион, а ведь все, что ему нужно, это жить в школе, подальше от ее влияния. Ты… ты… Сильвия остановилась, в ее голосе звенели слезы. Она понимала, конечно, что срыв этот есть своего рода продолжение их ночной ссоры с Хью, но по сути это ничего не меняло. Однако она постаралась взять себя в руки. — Прости, я знаю, это не мое дело. Ко-ри-стон — «Корстон», как вы его называете, — это твой мир. Но я не уверена, что и мой тоже. Присутствие Кворри было забыто, Хью ответил ей с горячностью, он обвинял: — Ты никогда не старалась сделать его своим… — начал он. — Ты никогда не предоставлял мне такой возможности… Только сегодня я узнала о том… узнала о здешней традиции: директор дает попечителям парадный обед в День учредителя. И кому же пришлось просветить меня? Фрэнсис Белл, вот кому! — Обед… да, тут ты права. — Ройстоун нахмурился. — Я должен был сам предупредить тебя. Прости, Сильвия. Я забыл. Столько всего навалилось за эти дни. — Во всяком случае, пусть этот обед вас не тревожит, — сердечно сказал Кворри. — Просто оставьте все это в умелых руках Хелен и Фрэнсис. Они организуют прекрасный банкет. Как всегда. Сильвия смотрела на него без улыбки. Она не была уверена, говорит он искренне или с недобрым умыслом. — Именно так я и решила поступить, — сказала она. — Конечно, мы вам поможем! — Хелен поторопилась загладить очевидную бестактность мужа. — Вы только скажите, когда хотели бы обсудить все, составить меню и так далее. Эта традиция становится уже немного искусственной… Я уверена, у вас найдется масса новых идей. — Благодарю вас. — Сильвия встала; не глядя на Хелен и Джона, сказала: — Пожалуйста, извините меня, но я пойду спать. Уже поздно, и у меня побаливает голова. Она пошла к двери, провожаемая легким смущением гостей, словами сочувствия и пожеланиями спокойной ночи. Но, едва дверь за ней закрылась, она услышала голос Джона Кворри: — Надеюсь, твоя Сильвия не надумает пригласить танцовщиц к обеду… а под конец еще предложит партию в покер. И ей показалось, что она слышит смех своего мужа. Вскоре после этого Кворри удалились, и Хью Ройстоун пошел в кабинет. Он чувствовал себя усталым, подавленным, но и взбудораженным в то же время. Он знал: идти спать бессмысленно, он все равно не уснет, а Сильвия, разумеется, не в том настроении, чтоб позволить ему заниматься любовью. Он решил набросать письмо Хилменам. Письмо более мягкий способ передать дурную весть, чем телефонный звонок, и это даст Джейн немного больше времени, чтобы приготовиться к встрече. В чем бы ни обвиняла его Сильвия, он действительно беспокоился о Джейн. Она была умная девочка, хорошенькая, обаятельная и, до последнего времени, прекрасная помощница в делах школы. Ему становилось тошно при мысли, как поведут себя взбешенные родители, как они могут с ней поступить. Написать такое письмо было не просто. Он не мог выложить им все напрямик. Надо было подойти к предмету осторожно, но, если написать, что Джейн еще в начале триместра причинила немало беспокойства, Хилмены пожелают узнать, почему не были поставлены об этом в известность раньше. Хью порвал набросок и принялся писать заново. Про случай в ванной он мог позволить себе не упоминать, но сказать о джине необходимо, пусть не про разбитую на лестнице бутылку, но про сцену во время экзамена — непременно. Именно тогда все открылось, и умолчать об этом не было возможности. Во всяком случае, с Хилменами, пожалуй, лучше уж быть откровенным, они без сомнения захотят узнать, каким образом их дочь достала в колледже джин. Немного поразмыслив, Ройстоун написал: «Мисс Дарби, ее преподавательница английского, послала Джейн к себе за какою-то книгой, Джейн увидела бутылку джина и поддалась искушению взять ее, надеясь, что…» Ройстоун опять остановился, вздохнул, скатал лист в шарик и бросил в корзину для бумаг. Нет, и это не годится. Выглядит как обвинение Пауле, будто она держит на виду бутылки спиртного, — а уж это было бы просто непорядочно. Почти все учителя колледжа имеют у себя в квартирах напитки, и ничего противозаконного в этом нет. До сих пор никаких неприятностей из-за этого не возникало. Вдруг ему пришла в голову идея. Что, если бы связаться с родственницей Джейн, которая посоветовала отдать девочку в Корстон и сама приезжала знакомиться с колледжем… Ее можно было бы настроить, чтобы она выступила как добрый посредник. Она помнилась Ройстоуну приятной, сердечной женщиной, которая могла бы помочь девочке… Вот только он не записал ее фамилии. Во всяком случае, не Хилмен. С нею, конечно, должна была вестись какая-то переписка — и Ройстоун некоторое время просматривал папки на столе Фрэнсис, однако запутался и решил отложить поиски. Утром Фрэнсис сама отыщет то, что ему нужно, и он непременно свяжется с родственницей Джейн. Благодаря этой родственнице может разрешиться множество проблем. Оставался все же вопрос, кто отец ребенка. Был ли это кто-нибудь из учащихся Корстона или даже, избави Господи, из учителей? Джейн должна будет назвать его. И что тогда? Еще одно исключение? Еще пара разгневанных родителей? Ройстоун чертыхнулся про себя. Ужасный триместр. За всю свою карьеру он не мог припомнить другого такого периода, когда бы обрушилось сразу столько бед. Те радужные надежды, с которыми начинали этот триместр, каким-то образом еще усугубляли нынешнюю ситуацию. Было уже два часа пополуночи. Зевая, Ройстоун вернулся в свою квартиру. Сильвия спала. Дышала она тяжело и не шевельнулась, когда он включил ночник со своей стороны кровати. Хью понял, что Сильвия приняла снотворное. Она выглядела ужасно усталой, и он, понимая, что вставать ему через считанные часы, не захотел утром тревожить ее, поэтому взял будильник и пижаму, выключил свет и пошел спать в другую комнату. Пальцы Ройстоуна коснулись кафельной стенки бассейна. Он повернулся, оттолкнулся от стенки, испытывая приятное возбуждение от стремительного рывка, и поплыл так быстро, как мог, еще и еще ускоряя темп. Это была сегодня его последняя дорожка, и он испытал что-то вроде торжества, когда пришел к финишу и ухватился за бортик. Он запыхался, но знал, что плавал хорошо, хотя и мало спал в эту ночь. Было совершенно не важно, что вокруг нет восхищенных зрителей; он был в полном согласии с собой, абсолютно расслабившийся и абсолютно бодрый. Рывком выйдя из воды, Хью побежал в душ. Через пятнадцать минут он был у себя на кухне; на плите запел чайник, Хью заварил чай, сразу же налил и в чашку Сильвии — некрепкий, чуть-чуть молока, без сахара. Положил на блюдце пару печений «розмари», которые она особенно любила. Шторы в спальне были еще задернуты, но погода в этот день выдалась такая хорошая, в голубом небе так сияло солнце, что в комнате было достаточно светло, и Ройстоун сразу увидел — постель пуста. Сторона, на которой он спал обычно, была нетронута и аккуратно прикрыта, другая сторона осталась неубранной, одеяло было отброшено к ногам. Хью Ройстоун поставил чашку и блюдце и вышел в коридор. — Сильвия! Где ты? В ванной? Я принес тебе чай.