– Да, это проясняет кое-какие моменты, – Карлсен ткнул пальцем в очки. – Скажите, с кем из детей у миссис Робинсон были более доверительные отношения? – Со своей стороны, она доверяла всем троим одинаково. С Мэри у неё могли быть какие-то девчачьи темы. С Коннором она часто решала деловые вопросы. Советовалась с ним по поводу акций, дискутировала о политике, обсуждала бытовые нюансы. Со мной… Мама чувствовала, что со мной она может быть более откровенной в темах. Иногда она с энтузиазмом делилась, как за ней пытался ухаживать какой-то банкир. Такие разговоры заряжали её энергетически. Особенно в периоды, когда с отцом у неё были нелады. Однажды… Леонард ухмыльнулся. – Однажды она пришла к тому банкиру по его приглашению, он оставил её в гостиной и вышел, а через пять минут вернулся мокрый, обмотанный полотенцем. Мама сказала, что его пузо свисало очень грустно, и весь его облик был нескончаемо жалок. Она тогда едва не рассмеялась и быстро ушла. Видишь, говорила она мне, я могла изменить отцу, но не делала этого. Думаю, ей хватало таких моментов, чтобы удовлетворить свой порок, при этом не прыгая в чужую постель. Леонард чему-то удивился и тут же помрачнел. Он сказал: – Мне было лет десять, когда мама решила поведать мне об отношениях мужчины и женщины. Ей взбрело в голову учить меня правильно целоваться. Мы сидели на диване и вели до странности непринуждённую беседу. Помню, я спросил: «Это больно?» Она ответила: «Это приятно», затем наклонилась ко мне и довольно долго целовала в губы. Молодой человек равнодушно хмыкнул. – Бедный Коннор! Он до сих пор целовал только помидоры. А я в десять лет уже целовался с женщиной. Он добавил со всей серьёзностью: – Мне кажется, этот эпизод хорошо демонстрирует границы маминой натуры. А затем резко спросил: – Почему вы так интересуетесь всем этим? Карлсен сказал: – Пытаемся найти ключ к смерти миссис Робинсон. – Задавая подобные вопросы? Карлсен пожал плечами: – Никогда не знаешь, где кроется ответ на вопрос. – А какой у вас вопрос? Адам многозначительно произнёс: – Кто виновен в смерти вашей матери? Леонард мрачно на него посмотрел. – По-вашему, мама умерла не от естественных причин? – А вам её смерть кажется естественной? Леонард слегка нахмурился и сказал: – Вообще-то да. Мама обладала приличным набором болячек, так что… – Вас не удивила её смерть? – Скорее нет, чем да. – Вам известно, что именно её беспокоило? – Я никогда не вникал. Сердце, давление, отёчность, онемение – что-то периодически всплывало. Что-то из этого, должно быть, её прикончило. – Вы что-нибудь слышали о том, как вашу маму толкнули на лестнице? – Я слышал, как отец говорил об этом Коннору за ужином. – Где вы были в момент, когда произошла трагедия? – Комедия, вы хотели сказать? – Леонард с прохладцей ухмыльнулся. – После завтрака я ходил-бродил вдоль озера, взбирался на гору. Кажется, это место называется Малая Осойница. – Вы, как и ваш отец, считаете, что миссис Робинсон никто не толкал? – Разумеется, никто её не толкал. От этого эпизода за версту несёт фирменным маминым мелодраматизмом. Адам спросил напрямик: – Мистер Робинсон, вам жалко вашу маму? Минуту подумав, Леонард ответил: – Да. Мне жаль, что её судьба сложилась таким образом. Мне бы хотелось, чтобы она прожила другую жизнь, долгую, счастливую, без болезней и без страха быть осуждённой кем-то. Мне бы хотелось видеть её свободной от всего. В том числе от отца. Она могла бы быть счастливой, если бы осмелилась. – Но, кажется, вы не сильно горюете об утрате. Леонард ответил через короткую паузу: – Я рад, что мама отмучилась. Мне было жалко её при жизни. – Понимаю. Интересно, что у вашего отца такое же мнение относительно Коннора. Как вы думаете, будь ваша мама живой, у неё была бы ещё возможность обрести свободу? Леонард покачал головой. – Маму было не переделать, – сказал он. – Она бы страдала до конца своих дней. Какой бы бронёй ни обросла. После недолгого молчания Карлсен спросил: – Ваша мама могла бы покончить с собой? Этот вопрос оставался без ответа добрых пять минут. Леонард Робинсон тщательно взвешивал мысли. – Однозначно я не могу ответить. Возможно, если бы отец растоптал маму морально с неистовой силой, то, может быть, она бы сдуру и наглоталась каких-то таблеток. – Ага. Мистер Робинсон, я правильно понимаю, что только ваш отец мог довести вашу маму до суицидального состояния? – В этом у меня никаких сомнений. Ни я, ни Коннор, ни тем более Мэри не были способны обидеть маму по-настоящему. Она могла разыграть обиду на нас в результате какой-то очередной ссоры, но не более. Ранить её всерьёз был способен только отец. – Да, – кивал Карлсен, – я так и думал. – Погодите. Так вы полагаете, что мама покончила с собой? – Но ведь мы не можем этого исключать, верно? Леонард нахмурился. – Чтобы такое произошло, требовался повод, – сказал он с сомнением. – Я, по крайней мере, не слышал, чтобы отец и мать ругались до того, как… ну… – А как же ссора на фуникулёре? – подкинул Адам. – Ссора? Да какая же это ссора! Это было их обычным общением. Погавкали и разошлись. Карлсен приподнял брови. – Интересная трактовка событий, – сказал он. – Вы не могли бы в подробностях рассказать о том, что происходило на фуникулёре, пока вы поднимались? Леонард мрачно разглядывал перед собой стол. – Ничего, собственно, там не происходило. Мама с папой перекинулись парой фраз. Она давила на жалость, он бесился, всё как всегда. Больше и нечего рассказывать. – А бутылка ликёра? – Ну, была она, и что? – Расскажите мне про неё. – Что конкретно? – недоумевал Леонард. – Обычный травяной ликёр. – Что за ликёр, откуда он взялся, кто его открыл? – подсказывал Карлсен. – Ликёр на травах для мамы, чтобы успокоить её. Эмили достала его из своей сумки. Крышку открыл Коннор. – Почему Коннор? – У Эмили не вышло, у отца тоже. У них и не могло ничего выйти, нож-то был у Коннора, а руками ту крышку без брызг крови не открыть, вот поэтому…