— Булавка воткнулась прямо в шею, — раздраженно заметила она, потирая кожу. — Почему ты не постучал? — И, прежде чем я успел ответить, сердито повернулась к Ленгдону: — Мне показалось, вы сказали, что заперли дверь? — Я… я думал, что запер. Мне казалось, я повернул ключ… — он густо покраснел, и я заметил, что моя бывшая невеста здорово его завела. Чувствуя себя страшно неловко, он проскользнул в ванную и захлопнул за собой дверь. — Стадия подготовки может затянуться, — мягко заметил я. — Зато есть возможность определить, стоит ли грешить, чтобы удовлетворить свои позывы. — Слушай, заткнись! Мы просто разговаривали, вот и все! Тебе должно быть стыдно! — А что я сделал? — До смерти напугал бедного мальчика. Теперь понадобится уйма времени, чтобы вернуть его в то же состояние… — Он не такой уж мальчик, — хмыкнул я. — А твои методы вполне надежны. — Черт бы тебя побрал! — Элен явно впала в крайнее раздражение. — Вообще-то, я хотел с тобой поговорить. — О чем? Но прежде чем я успел ответить, в спальню вернулся заметно успокоившийся Ленгдон. — Увидимся позже, — холодно бросил он и вышел. — Теперь ты видишь, что наделал! — Закончите свою возню сегодня вечером, — отмахнулся я. — А я хотел поговорить про убийство. — Ну и о чем именно? Она все еще злилась, отошла к туалетному столику и начала поправлять нарушенный макияж. Я неторопливо обошел комнату, разглядывая книжные полки с приторными женскими романами и — судя по обложкам — романами исключительно не для женщин. — Эта комната всегда была твоей? Она кивнула. — Пока я не вышла замуж. — А куда ты отправилась, когда брак аннулировали? — Поехала в Нью-Йорк заканчивать школу. Когда меня оттуда выгнали, осталась в Нью-Йорке. — Получая вполне приличное пособие. — Все зависит от того, что считать приличным. Так что ты хотел сказать насчет убийства? — Полиция думает, что это сделал Помрой. — Ну и что? — Так он это сделал? — Откуда я знаю? Почему не спросить у него? — Я думал, ты знаешь, кто это сделал. Она рассмеялась. — Разве я это говорила? Должно быть, я была пьяна; или ты был пьян. Я нажал перламутровую кнопку вызова. — Так как ты думаешь, кто это сделал? — Дорогой Питер, я не уверена, что даже если б знала, то сказала. Понимаю, это не слишком типично для чувств дочери по отношению к убийце ее отца, но я не обычная девушка, как ты уже мог убедиться. Или, может быть, слишком обычная, что, в сущности, одно и то же. Если кто-то ненавидел отца до такой степени, чтобы его убить, я вовсе не уверена, что стала бы вмешиваться. Я не испытывала к нему никаких чувств, я имею в виду своего отца. Я никогда не прощу ему, что он аннулировал мой брак; даже не из-за того, что была влюблена, хотя, думаю, была, была юной и глупой; а больше из-за того, что он вмешался в мои дела, а это единственное, чего я не переношу. Во всяком случае, как ты и сам заметил, особой любви между нами не было. И когда мне представилась возможность вырваться из дому, я ею воспользовалась. Черт побери, до сих пор не могу понять, что заставило меня приехать сюда с тобой. Думаю, я была чертовски пьяна, если эта мысль показалась мне привлекательной. Я пожалела об этом, едва проснулась утром в поезде, но возвращаться было слишком поздно. Буфетчик прервал наш первый с Элен серьезный разговор, а к тому времени, когда бокал виски придал ей силы встретить день, она уже опять взяла себя в руки и с серьезными темами было покончено. — Что ты знаешь о Помроях? — спросил я, когда буфетчик удалился. — То же, что и все. В них нет ничего таинственного. Помрой приехал в Талисман-сити в конце тридцатых годов и основал фабрику, начал производить порох и взрывчатку. Когда началась война, он заработал кучу денег и фирма очень разрослась, а вместе с ней вырос и он и приобрел немалый политический вес. Потом война кончилась, бизнес пришел в упадок, он потерял контракт с правительством или что-то в этом роде, так мне говорили вчера. — Кто? — Отец, — она задумалась и помолчала, потом допила виски. — Отец на тебя рассердился? — Знаешь, Питер, ты становишься похожим на лейтенанта из полиции; только ты не такой симпатичный. — Мне предстоит кое-что сделать, — я рассказал ей про «Глоуб» и попросил помочь: поговорить с кем-то из членов семьи, чтобы получить все нужные сведения о присутствующих. — Ты быстро соображаешь, — заметила она. — Это можно сказать о любом из нас. Она рассмеялась, а потом присела возле меня на кушетку. — Боюсь, я слишком долго здесь отсутствовала, чтобы тебе помочь; кроме того, ты же знаешь, что я думаю, а точнее, чего я не думаю о политике. — Я подозреваю, что политика тут ни при чем. — Эта версия не хуже любой другой, — согласилась Элен и налила себе новую порцию виски. — А что ты можешь сказать о миссис Помрой? — Что ты хочешь о ней узнать? — О ее отношениях с вашей семьей. Полагаю, она была знакома с сенатором задолго до того, как вышла замуж за Помроя. — Верно. Я помню ее еще ребенком; то есть когда я была ребенком. Она лет на двадцать старше меня, хотя, уверена, она никогда в этом не признавалась, даже хирургу, который делал ей пластическую операцию. — Пластическую операцию? — Да, дорогой, она сделала подтяжку лица. Ты что-нибудь знаешь о таких вещах? Делаются два небольших надреза за ушами, которые потом прикрывают волосами. — А как я мог такие надрезы увидеть? — Я их заметила, я о таких вещах все знаю. Но к делу это отношения не имеет. Она была здесь, сколько я себя помню. Их семья была тесно связана с нашей: они жили неподалеку, на той же улице, она приходила к нам ужинать и по другим поводам; обычно приходила одна. Ее отец был гробовщиком и не очень общительным человеком. Мать что-то не поделила с моей матерью, так что мы редко ее видели. — И к вам ходила только дочь? — Да, только Камилла. Она организовала ассоциацию молодежи в поддержку отца, занималась и другими подобными вещами. Была просто помешана на политике до тех пор, пока не вышла замуж за Роджера. После этого стала реже у нас появляться; возможно, из-за того, что у Роджера не сложились отношения с отцом. — Мне кажется, у сенатора был роман с миссис Помрой. Элен изумленно уставилась на меня, потом рассмеялась. — Черт возьми, вот так идея! — А что тебе кажется неверным? — мне не нравилось, когда мои идеи так презрительно отвергали. — Не знаю, но мне это кажется совершенно невероятным. Насколько я знаю, отец никогда особо не увлекался женщинами. Возможно, он стал предметом ее обожания, такое случалось, когда он был моложе. Вокруг него вечно крутилась какая-нибудь молодая женщина, однако я уверена, что никогда ничего не случалось. Мама всегда внимательно присматривала за отцом. — Тем не менее я думаю, что-то могло случиться. — Ну и что, даже если и так? — Это дало бы Помрою еще один повод убить твоего отца. — С чего вдруг спустя пятнадцать лет ему становиться ревнивым мужем? Да еще из-за того, что произошло до их встречи с Камиллой? Дорогой, это полный бред. У него и без того поводов хватало. Знаешь, Питер, видимо, ты в душе большой романтик: веришь, что любовь виной всему на свете. — Ну, давай, давай, — хмыкнул я. Я был страшно ею недоволен, да и собой тоже: вариант с Помроем терял всякий смысл. Он мог совершить убийство, но не совсем. Что-то не сходилось. Мотив был налицо, но вся ситуация выглядела слишком неправдоподобной. Убить человека в его доме своим собственным оружием непосредственно после открытой ссоры с ним? Я был уверен, что миссис Помрой каким-то образом замешана в это дело, но не мог представить, как именно. Так что я довольно неохотно начал анализировать другие возможности и других подозреваемых. — Но сама идея мне нравится, — игриво заметила Элен, — она показывает ту сторону твоей натуры, которую я больше всего люблю.