— Он спит. Он выпил снотворное… Причем очень сильное… иногда с ним это бывает. — Она почти рыдала, и я подумал, не предложить ли ей чего-нибудь успокоительного. Но тут она взяла себя в руки и сказала, показывая на лампу, горевшую у нас над головой: — Выключите этот свет! Женщины, когда плачут, не любят, чтобы на них падал слишком яркий свет. Попытка перевести разговор в фривольное русло была довольно неуклюжей, но я выключил лампу. В теплом свете единственной оставшейся она выглядела гораздо лучше… и, разумеется, то обстоятельство, что она стала выглядеть лучше, едва ли помогало разрядить обстановку. — Спасибо, — пробормотала Камилла и плотнее запахнула у горла халат, что только подчеркнуло красивую линию груди. Интересно, специально она это сделала или нет? — Я должна была с кем-то поговорить, — повторила она. Я весело посмотрел на нее, как доктора из рекламных роликов, готовые немедленно высказаться по поводу дурного запаха изо рта или страхования жизни. — Обо всем, — добавила она. — О завещании? — Да, — она благодарно взглянула на меня, обрадованная тем, что я сделал шаг навстречу. — Завтра об этом узнают все, — сказала она с несколько неискренним преувеличением, что заставило меня подумать, что за миллион долларов можно быть чертовски безразличным, узнают все или нет. — Теперь вы уже ничего не сможете поделать, — успокаивал я. — Если бы дело было только в этом! — Она все еще продолжала держать руку возле горла, как делают плохие актрисы, изображая кульминацию. — Люди быстро все забудут, — сказал я. — Только не в Талисман-сити, — возразила она. Потом, снова собравшись, уже мягче добавила: — Там столько недоброжелателей… Это я проглотил молча: если подумать, то она была права. — Со стороны Ли… моего отца… не здорово было поступить подобным образом. — Вы хотите сказать… оказаться вашим отцом? — Я сделал вид, что ничего не понимаю. — Нет, я имею в виду, что он сообщил всем о моем… позоре. — Ах, — что еще я мог сказать? — Я просто не могу представить, зачем он это сделал… — Возможно, у него не было другого способа оставить вам деньги? Ответа у нее не оказалось, и она снова повторила, как все это ужасно. — А что обо всем этом думает ваш муж? Она вздохнула. — Он знал раньше… о вас и о сенаторе? — Да. Он узнал примерно год назад. — А о завещании… о нем он тоже знал? Она закрыла глаза, словно от нестерпимой боли. Потом тихо сказала: — Да, думаю, он знал о завещании. Думаю, губернатор ему сказал. — Но вам об этом никогда не говорили? Она немного поколебалась. — Нет, не совсем. Пожалуй, я знала, но мне никогда не говорили. Я подумал, в этом есть что-то новое. Постепенно кое-что начинало вырисовываться. — Мой муж предпочитал не говорить об этом… да и я тоже. Это была одна из тех тем, которую мы старались не касаться. Что это? — Она замолчала и покосилась в сторону двери. Чуть нервничая в ожидании увидеть рассерженного мужа, я приоткрыл дверь и выглянул в коридор. В холле было пусто. — Это просто ветер, — сказал я, оборачиваясь. Она стояла прямо у меня за спиной… так близко, что я отчетливо ощущал запах ее духов. — Я боюсь, — шепнула она и на этот раз уже не играла. Я вернулся в комнату, думая, что она сделает то же самое, но она осталась в дверях. Тогда я обнял ее и увлек к постели. Под голубым шелковым халатом на ней ничего не было, тело ее оказалось молодым и страстным, гладким и упругим, бедра — широкими и твердыми, а соски крепко прижались к моей груди, обжигая ее сквозь пижаму. «Она в этом деле не новичок», — подумал я в тот момент, когда она ловким движением развязала пояс моих пижамных брюк и они упали на пол рядом с ее скомканным халатом. Потом она страстно прижалась ко мне и какой-то миг мы раскачивались возле кровати, сжимая друг друга в объятиях. Потом рухнули поперек постели. Прошел час. Я взглянул на роскошное тело, раскинувшееся на постели; глаза ее были закрыты, дышала она глубоко и спокойно. — Уже поздно, — тихо сказал я. Она сонно улыбнулась и открыла глаза. — Мне давно не было так хорошо… — Мне тоже, — нервно солгал я; мне не поправилась мысль о том, что мною можно воспользоваться как снотворным. Камилла села в постели, опершись на локоть, и отбросила волосы назад. Она явно гордилась своим телом и устроилась так, чтобы выглядеть как герцогиня Альба. — Черт, что скажет мой муж? — Надеюсь, я этого никогда не узнаю, — искренне сказал я. Она томно улыбнулась. — Он никогда не узнает. — Снотворное — великое дело. — Я не часто этим занимаюсь, — резко перебила она. — Я этого и не говорил. — Я хочу сказать… ну, я не так неразборчива в интимных связях, вот и все… Одним словом, я не такая, как Элен. Ее слова вызвали у меня раздражение, чувство, что не ей говорить об Элен подобным образом: все, что она знала, — что мы могли быть на самом деле помолвлены. — Элен не так уж плоха, — заметил я, натягивая пижаму. Потом протянул ей халат. — Вы же не хотите простудиться, верно? Она довольно неохотно скользнула в голубой шелк и сказала с широкой, хотя и неискренней улыбкой: — Я люблю Элен. Но вы должны согласиться, что законы для нее не писаны. Я чуть было не сказал, что тут они просто как сестры, когда мне пришло в голову, что это было бы бестактностью: ведь они и в самом деле сестры. Камилла попросила сигарету, и я ее угостил. — Скажите, — спросила она, выдыхая голубой дым, — как вы думаете, сколько времени понадобится полиции, чтобы покончить с этим делом? — Не имею представления. — Но вы же работаете с лейтенантом Уинтерсом, верно? Она оказалась достаточно проницательной. — Откуда вы знаете? — Догадаться не так уж трудно. Просто я услышала обрывок телефонного разговора, который вы вели с какой-то газетой в Нью-Йорке, — сообщила она совершенно спокойно. — Так вы подслушивали! Она рассмеялась. — Это получилось нечаянно, поверьте мне. Я хотела позвонить знакомому адвокату… а вы как раз оказались на линии, вот и все. — Не имею ни малейшего представления, — повторил я. — Я имею в виду убийство… и сколько времени понадобится полиции, чтобы кого-нибудь арестовать. — Надеюсь, это произойдет достаточно скоро, — сказала она с неожиданной горячностью. — Мы все на это надеемся.