8. м-р Бизли 9. м-р Бредон 10. м-р Хаагедорн 11. м-р Уэддерберн Он постоял минуту, весьма безнадежно взирая на список, потом вернулся к себе, взял большой лист бумаги формата 33,6 × 42 см и приготовился составить таблицу-смету для клиента на следующие три месяца, однако не мог сосредоточиться на цифрах. В конце концов он отодвинул таблицу в сторону и продолжал сидеть, тупо уставившись в окно на серые лондонские крыши. — В чем дело, Толбой? — поинтересовался мистер Уэддерберн. — Жизнь — настоящий ад, — ответил мистер Толбой и вдруг взорвался: — Господи! Как я ненавижу это прокля́тое место! Оно действует мне на нервы. — Видимо, вам пора в отпуск, — благодушно сказал мистер Уэддерберн. — Как ваша жена? — Она в порядке, — ответил мистер Толбой, — но мы не сможем никуда уехать до сентября. — Это самое неприятное в жизни женатого мужчины, — заметил мистер Уэддерберн. — Кстати, вспомнил: вы уже что-нибудь сделали для журнала «Грудное вскармливание» в серию «Нутракс» для кормящих матерей»? Мистер Толбой мысленно проклял всех кормящих матерей, набрал номер мистера Хэнкина по внутренней связи и скорбным голосом подал заявку на шесть четырехдюймовых макетов, посвященных этой вдохновляющей теме. Глава 11 Непростительное вторжение на герцогский прием Для лорда Питера Уимзи несколько недель жизни, проведенных в разгадывании Загадки железной лестницы, имели странно-фантастическое свойство, замеченное им уже в момент свершения событий и еще более ощутимое в ретроспективе. Сама работа, которой он — а точнее, туманное подобие его собственной личности, которое каждое утро появлялось в агентстве под именем Дэса Бредона, — там занимался, переносила его в сферу смутных платонических архетипов, имевших едва уловимое отношение к чему бы то ни было в реальной жизни. Здесь некие странные сущности вроде Бережливых жен, Мужчин с тонким вкусом, Разборчивых покупателей и Истинных знатоков, вечно молодые, вечно красивые, вечно добродетельные, хозяйственные и пытливые, сновали туда-сюда по своим сложным орбитам, сравнивая цены и качество, проводя контроль чистоты продукта, задавая нескромные вопросы о недугах друг друга, семейных расходах, кроватных пружинах, кремах для бритья, диетах, стирке белья и чистке обуви, бесконечно тратили, чтобы сэкономить, и экономили, чтобы тратить, вырезáли купоны и собирали картонные упаковки, удивляли мужей маргарином, а жен — патентованными стиральными машинами и пылесосами, с утра до вечера занимались стиркой, стряпней, уборкой, спасением детей от микробов, лиц от ветра и непогоды, зубов от кариеса, желудков от несварения, да еще и добавляли столько часов к суткам с помощью трудосберегающих приспособлений, что всегда оставался досуг, чтобы посетить кинотеатр, поваляться на пляже, устроить пикник с мясными консервами и консервированными фруктами и даже (принарядившись в такие-то и такие-то шелка, перчатки от Блэнка, обувь от Дэша, защитив кожу кремом от такой-то фирмы и вымыв волосы такими-то оздоравливающими шампунями) посетить сады Ранелага, Каусскую регату, главную трибуну Аскота, Монте-Карло и королевские покои. Откуда, задавался вопросом Бредон, они берут деньги, чтобы тратить их так разнообразно и расточительно? И что случится, если эта адская пляска трат-сбережений вдруг остановится? Если все рекламные агентства в мире завтра закроются, продолжат ли люди все так же безостановочно покупать мыло, самокаты, есть больше яблок, давать своим детям все больше витаминов, потреблять все больше низко-шлаковых продуктов, молока, оливкового масла, слабительных средств, изучать иностранные языки с помощью пластинок, слушать все новых виртуозов-исполнителей по радио, делать очередной ремонт в доме, освежаться безалкогольными напитками, готовить все больше новых аппетитных блюд, позволяя себе пусть небольшой дополнительный комфорт, который для них так много значит? Или вся эта отчаянная карусель замедлит свое вращение и выдохшаяся публика вернется к примитивной еде и зарастет грязью? Он не знал. Как все богатые люди, он никогда прежде не обращал внимания на рекламу и не отдавал себе отчета в невероятной коммерческой важности относительно небогатого населения. Не для богатых, которые покупают только то, что им нужно, и тогда, когда хотят, была создана эта обширная супериндустрия, а для того, чтобы завлекать, заманивать тех, кто жаждет роскоши, им недоступной, и праздности, в которой им навсегда отказано, заставлять их тратить тяжким трудом заработанные скудные средства на то, что может дать им, пусть всего на миг, иллюзию роскоши и праздности. Это была фантасмагория: город Судного дня; Вавилонская башня грубых форм и красок, вздымающаяся к суровому кобальтовому небу и раскачивающаяся над бездной банкротства; аристофановский Город птиц[47], населенный жалкими призраками от Бережливой домохозяйки, насыщающей семью Большой трапезой за четыре пенса с помощью «Масляных горошин в маргарине» от фирмы «Дэйрифилдс», до Машинистки, завоевывающей благосклонность Прекрасного принца интенсивным применением крема для лица «Магнолия» от «Маггинс». Посреди этих фантомов Дэс Бредон, исписавший своим пером не одну кипу офисной бумаги, сам был фантомом, выплывающим из океана нелепой изматывающей работы в еще более фантастическую среду людей, чьи устремления, соперничество и образ мыслей были ему чужды и не имели ничего общего с его реальным жизненным опытом. И даже когда стрелка настенных часов делала долгожданный скачок к половине шестого, он не возвращался в реальный мир, потому что иллюзорный мистер Бредон, растворяясь, превращался в еще более иллюзорного Арлекина из чьих-то наркотических видений, в фигуру еще более грубо-прихотливую, нежели любая из тех, что позировали на рекламных картинках «Морнинг стар», в нечто бесплотное и абсурдное, в глашатая затхлых клише, выкрикивающего их в неразборчивые уши безмозглых потребителей. Он не мог освободиться от такого отвратительного обезличивания, поскольку при звуке его подлинного имени или виде его лица без маски все двери в этом городе грез немедленно захлопнулись бы перед ним. Впрочем, от одного навязчивого беспокойства Дайана де Момери в порыве необъяснимого озарения его освободила. Она больше его не желала. Он даже думал, что теперь она его немного побаивалась; тем не менее при первом звуке его свистульки она выходила, садилась в его большой черный «даймлер» и ехала с ним куда глаза глядят час за часом, пока ночь не сменялась рассветом. Он иногда задавался вопросом: а верит ли она вообще в реальность его существования? Она обращалась с ним так, словно он был ненавистным, но завораживающим персонажем ее порожденных гашишем видений. Теперь он опасался, как бы психическая неуравновешенность не подтолкнула ее к краю, за которым маячило самоубийство. Однажды она спросила его, кто он и чего хочет, и он сказал ей до известной степени чистую правду: — Я здесь из-за смерти Виктора Дина. Когда все узнают, как он умер, я вернусь туда, откуда пришел. — Туда, откуда пришли, — повторила она. — Где-то я это уже слышала, только не могу вспомнить где. — Если вы когда-нибудь слышали человека, приговоренного к смерти, то, значит, слышали это от него. — Господи, ну конечно! Именно так. Однажды я присутствовала на суде по делу об убийстве. Там был жуткий старик, судья — забыла его фамилию. Он был похож на злобного старого красного попугая, он-то и сказал, причем так, будто это доставляло ему удовольствие: вернетесь, мол, туда, откуда пришли, и да смилуется Господь над вашей душой. Арлекин, а у нас есть души или это все вздор? Наверное, все же вздор, правда? — Если речь о вас, то, вероятно, да. — Но какое отношение я имею к смерти Виктора Дина? — Надеюсь, никакого. Но вы можете кое-что знать. — Разумеется, я не имею к этому никакого отношения. Возможно, и впрямь не имела. Она пребывала в самой эфемерной, пограничной зоне иллюзии, где дневные миражи и ночные сны шли рука об руку в вечных сумерках. Дин был убит — в этом лорд Уимзи теперь не сомневался, но по-прежнему даже не догадывался, чья рука нанесла удар и почему. Интуиция подсказывала ему, что следует держаться как можно ближе к Дайане де Момери. Она была стражем призрачной границы, через нее Виктор Дин, безусловно, самый прозаический обитатель кричаще-безвкусного дневного города, шагнул в пространство ярких вспышек и черных бездн, которыми правят алкоголь и наркотики под монаршим владычеством смерти. Но как он ее ни расспрашивал, ничего добиться не смог. Она повторяла одно и то же, и сколько бы он ни прокручивал ее слова в голове так и эдак, стараясь понять, как это относится к делу, все оказывалось бесполезно. Миллиган, зловещий Миллиган, знал об агентстве Пима что-то — или кого-то, кто там работал. Знал еще до того, как познакомился с Дином, потому что при первой встрече произнес: «А, так вы тот самый парень?» Но в чем заключается связь? Что общего между Дином, работавшим у Пима, и Миллиганом до его встречи с Дином? Неужели дело всего лишь в том, что Дайана, смеясь, похвасталась: у нее, мол, любовник — из респектабельного агентства? Неужели Дин умер только потому, что Дайана увлеклась им? В это Уимзи не мог поверить: увлечение к тому времени прошло, и убивать Дина было незачем. Кроме того, когда персонажи этого ночного мира убивают из-за страсти, они не разрабатывают изощренных схем, не стирают отпечатков пальцев и не держат язык за зубами ни до, ни после. Шумные скандалы, стрельба из револьверов, громкие рыдания и сентиментальные угрызения совести — вот признаки и символы роковых страстей в среде тех, кто ведет бурную жизнь. Дайана сообщила ему еще кое-какую информацию, но в тот момент он не смог ее осмыслить и даже не отдавал себе отчета в том, что владеет ею. Он мог только ждать, словно кот, затаившийся у мышиной норки, пока оттуда не выскочит что-то, за чем можно будет погнаться. Поэтому он и проводил утомительные ночи, катаясь с нею на машине, играя на свистульке и урывая для сна всего несколько коротких часов, прежде чем снова отправиться на нудную молотилку Пима. Уимзи не ошибался относительно чувств, которые питала к нему Дайана де Момери. Он волновал и пугал ее, и при звуке его свистульки она испытывала возбуждающий ужас. Но истинная причина, по которой она жаждала добиться его расположения, состояла в совпадении, о котором он не догадывался и которое она ему не раскрывала. На следующий день после их первой встречи Дайана сделала ставку на аутсайдера по кличке Акробат и выиграла пятьдесят к одному. Через три дня после приключения в лесу она поставила на другого аутсайдера — Арлекина. Ее лошадь пришла второй, и это принесло ей выигрыш сто к одному. Неудивительно, что после этого она обхаживала того, кто стал для нее ниспосланным небесами могущественным талисманом. Дни после встречи с ним сделались для нее счастливыми, поскольку она всегда во что-то выигрывала. Лошади после тех двух блестящих побед ее разочаровали, зато в картах везло. Насколько это везение зависело от ее уверенности в себе и желания победить, мог бы сказать только психолог, но она выигрывала, и ей не было никакого дела до того, почему это происходило. Она не говорила ему, что он — ее талисман, из суеверного опасения сглазить, но сходила к гадалке, которая, читая Дайану как открытую книгу, укрепила ее в вере, что загадочный незнакомец принесет ей удачу. Майор Миллиган, раскинувшись на кушетке в квартире Дайаны со стаканом виски с содовой, посмотрел на нее желтушными глазами. Это был крупный мрачный мужчина, начисто лишенный нравственных принципов, но относительно воздержанный в привычках, как свойственно людям, наживающимся на чужих грехах. — Ты встречаешься иногда с этой девушкой, сестрой Дина? — спросил он. — Нет, дорогой, — рассеянно ответила Дайана. Она начинала уставать от Миллигана и порвала бы с ним, если бы он не был так полезен и если бы она не знала слишком много, чтобы уйти от него без риска для себя. — Я бы хотел, чтобы ты поддерживала это знакомство. — Зачем? Она такая зануда, дорогой. — Я хочу знать, известно ли ей что-нибудь о том месте, где работал Дин. — О рекламном агентстве? Но, Тод, это так скучно. Зачем тебе что-то знать о рекламе? — Неважно. Там есть кое-что для меня полезное, вот и все. — А! — Дайана задумалась. Это интересно. Возможно, из этого можно что-то извлечь. — Если хочешь, я ей позвоню. Но от нее толку — как от козла молока, только и знает, что рыдать. Что ты хочешь от нее узнать? — Это мое дело. — Тод, я все собираюсь у тебя спросить: почему ты велел мне бросить Виктора? Не то чтобы этот олух был мне нужен, но просто интересно, особенно после того, как ты сначала велел мне взять его на короткий поводок. — Потому что, — ответил майор Миллиган, — этот сопляк пытался обвести меня вокруг пальца. — Господи, Тод, ты выражаешься, как какой-нибудь киношный главарь наркопритона. Говори толком, дорогой. — Все это прекрасно, моя девочка, но твой малыш Виктор начал доставлять неприятности. Кто-то что-то ему разболтал — может, ты? — Я?! Ну ты даешь! Да что я могла ему разболтать? Ты ведь ничего мне никогда не рассказываешь. — Не рассказываю, потому что еще, слава богу, не выжил из ума. — Как ты груб, дорогой. Сам видишь, мне нечем было поделиться с Виктором. Это ты его кокнул, Тод? — А кто тебе сказал, что его кокнули? — Птичка на хвосте принесла. — А эта птичка — не твой ли новый дружок в маскарадном костюме? Дайана замялась. Как-то, будучи не очень трезвой, она в порыве откровенности рассказала Тоду о своем приключении в лесу и теперь пожалела об этом. Миллиган принял ее молчание за подтверждение своей догадки и продолжил: — Кто этот тип, Дайана? — Понятия не имею. — Чего он хочет? — Во всяком случае, не меня. Ты не находишь это унизительным, Тод? — Возможно, — ухмыльнулся Миллиган. — А по большому счету? — Думаю, он вынюхивает, что случилось с Дином, чем бы это ни было. Сказал, что его бы тут не было, если бы Виктор не откинул копыта. Очень увлекательно, правда? — Гм-м, — протянул Миллиган. — Мне бы хотелось познакомиться с твоим другом. Когда он должен объявиться? — Черт его знает. Он сам возникает, когда захочет. Не думаю, что даже ты сможешь от него чего-нибудь добиться, Тод. Он опасен — во всяком случае, подозрителен. У меня дурное предчувствие на его счет. — У тебя мозги набекрень, милая, — сказал Миллиган, — и он этим пользуется, вот и все. — Но уж по крайней мере он меня забавляет, а ты — больше нет. Ты немного нагнетаешь, Тод. — Зевнув, она проковыляла к зеркалу и стала пристально изучать свое лицо. — Думаю, мне нужно кончать с наркотиками. У меня появились мешки под глазами. Как считаешь, занятно будет сделаться пай-девочкой? — Почти так же занятно, как побывать на собрании квакеров. Это твой друг пытается наставить тебя на путь истинный? Чертовски благородно с его стороны.