Нам пришлось подождать всего несколько минут, прежде чем со стороны лесополосы раздались первые звуки музыки. Я вскинула голову. Мелодия была одновременно и знакомой, и незнакомой. А потом я поняла, что она почти идентична той, которая звучит, когда артисты выходят на арену, открывая представление. Только эта версия была замедлена и слегка изменена, мажорные аккорды заменены на минорные. Похоронный марш. Они вышли из-за деревьев, все было как во сне. Впереди Большой Боб в красном наряде — яркое пятно цвета. За ним Мейв в радужной тафте, со звенящими в волосах колокольчиками и в волочащихся по земле юбках, и Фрида в облегающем серебристом наряде, с короной из сплетенных маргариток на стриженых волосах. По пятам за ней следовала Карлотта, одетая более традиционно: в кружевное черное платье, но с нарисованной на лице маской смерти в карамельных цветах. Рэй надел такой белоснежный смокинг, что на него было больно смотреть. В обеих руках он нес холщовый сверток. На вид тяжелый. Мистерио был в шляпе, фраке и сверкающем лазурном плаще, под руку с Удивительной Аннабель, которая была в таком же синем атласном костюме, скрывающем верхнюю часть тела, но с разрезами до бедер по обеим сторонам юбки. Ее ноги выскальзывали из-под платья, как белые пенные барашки в штормовом море. Летающие Сабатини оделись одинаково, оба в облегающем желтом атласе с короткой накидкой, как супергерои из комиксов, которые я прятала под кроватью. Поли и остальные клоуны шли следом, все в своем обычном гриме и одинаковых темных костюмах, как стая перемазанных черных дроздов. За ними шла остальная труппа. Даже работники сцены, которые всегда носили комбинезоны, по этому случаю оделись в костюмы из лоскутков старой палаточной ткани. Замыкал процессию духовой квартет в сопровождении Электрической Люси с аккордеоном и скрипача-зазывалы из ночного представления. Большой Боб, Поли и трио братьев Сабатини скрылись за домом, а остальные неровным полукругом собрались у могилы. Мгновение спустя мужчины вернулись, шагая в такт заунывной музыке, на их плечах балансировал гроб. Впереди шел Большой Боб. В нескольких шагах от могильной ямы они остановились и аккуратно опустили свою мрачную ношу на землю. Кто-то поставил ящик, и Большой Боб забрался на него. Оркестр умолк. — У меня нет подходящих слов, — начал он. — Хотя это никогда меня не останавливало. Он откашлялся, сдерживая слезы. — Руби Доннер была циркачкой. Она была щедрой и доброй, иногда злой и всегда немного грустной. Она была бесстрашна, как каскадер, и сильнее любого метателя молота. Она была упряма, как я в свои худшие дни, и изобретательна, как я в свои лучшие. Она знала, что собой представляет, и никогда за это не извинялась. Она была лучшей из нас. Циркачка до мозга костей. И я буду страшно скучать по ней. Я плакала. Признаю. Как и почти все остальные. Закончив, шпрехшталмейстер спрыгнул с ящика, склонился над гробом и поцеловал Руби в холодную щеку. — Еще увидимся, дорогая. Оркестр снова заиграл что-то более медленное и тихое. Один за другим люди подходили к гробу для прощания. Тикающие часы с разноцветными фигурами, идущими против часовой стрелки, словно все вместе мы могли повернуть время вспять и вернуть к жизни лежащее в сосновом ящике тело. Кто-то бросал в гроб цветы, а другие — сложенные записки. Рэй положил в гроб холщовый мешок. В нем, догадалась я, было тело Берты, удава. Некоторые тоже шептали: «Еще увидимся». Цирковое суеверие гласит, что нельзя говорить «прощай», если расстаешься с кем-то на время. «Прощай» означает навсегда. «Еще увидимся» означает надежду. Когда подошла моя очередь, я растерялась. Я посмотрела Руби в лицо. В утреннем свете макияж, который я сделала ей ночью, выглядел паршиво. Я ни черта не могла из себя выдавить. Я заметила, что ее платье задралось, и наклонилась, чтобы поправить его. Когда я это сделала, разрез распахнулся, выставив напоказ взлетающую синюю птицу на внутренней поверхности бедра, прямо над последним витком змеиной спирали. Внезапно на меня нахлынули воспоминания — сигаретный дым, смешанный с запахом пота и чернил. И звук. Жужжание иглы татуировщика, которая расшивала мягкую плоть ярко-синими чернилами. Это было в Сент-Луисе, в каком-то крохотном тату-салоне, где мастером была жена хозяина. У нее самой было столько татуировок, что впору выступать на «Аллее диковин». Руби хотела попасть именно к ней. Я потащилась за ней, и с самого начала меня начало подташнивать — от дыма, звука и вида крови, стекающей по бедру Руби. Только это служит оправданием того, что я сказала какую-то глупость вроде: «Ты думаешь, они будут выглядеть так же, когда ты состаришься?» Женщины переглянулись, и Руби рассмеялась своим особенным смехом, который зарождался где-то в глубине диафрагмы и с клокотом вырывался между губами. Он прорезал жужжание иглы как блестящее лезвие, и, когда я его услышала, все мое внутреннее напряжение как рукой сняло. — Ох, солнышко, — сказала Руби. — Мне не терпится узнать это. Я резко вернулась в реальность. И внезапно осознала, что стою у гроба, не знаю, сколько времени, и все смотрят на меня. Я отошла, так и не сказав ни слова. Очередь продолжила двигаться. Когда вереница скорбящих иссякла, появились Поли и пара рабочих: они принесли крышку и приколотили ее. Под гроб просунули толстые веревки от шатра. Большой Боб снова запрыгнул на свою сцену — ящик из-под яблок. — Дядя Руби… — кивком головы он указал на Дока, который в одной руке держал очки, а другой вытирал слезы. — Он попросил спеть какой-нибудь церковный гимн. Только один, потому что нам нужно открывать цирк и я знаю, что все вы язычники. Он кивнул оркестру, и тот заиграл «О благодать». Большой Боб запел первым, и половина людей подхватила — вполголоса и забывая слова. Потом за моей спиной к хору присоединился новый голос — кристально чистое контральто, которого я никогда прежде не слышала. Вернее, слышала, но не так. Пела Лилиан Пентикост: Сперва внушила сердцу страх, Затем — дала покой. Я скорбь души излил в слезах, Твой мир течет рекой. Ее голос был стержнем, на который нанизывалась песня, голоса других зазвучали громче, и в хор влились все скорбящие, бесстрашно и во весь голос: Прошел немало я скорбей, Невзгод и черных дней. Но ты всегда была со мной, Ведешь меня домой. Мы пели, а мужчины, которые принесли гроб к могиле, взялись за веревки и опустили его в яму. Когда ярко раскрашенный ящик исчез из вида, я представила, что собрала всю свою печаль, все горе, все, что я могла сказать и должна была сделать, и бросила их в темноту вместе с ней. Пока не осталось ничего, кроме гнева. Холодной ярости, ножом пронзившей сердце. Я дала молчаливое обещание. Что мы найдем того, кто это сделал. И тоже отправим его в могилу. Глава 14 Артисты поспешили обратно в цирк, чтобы быть готовыми открыться в полдень. Тем временем мы с мисс Пентикост направились прямо в тюрьму. Мы не стали переодеваться. Если шеф Уиддл вдруг изменит приемные часы, мы разыграем карту «Мы только что похоронили нашего дорогого друга». Полицейский участок Стоппарда находился недалеко от главной площади — в десяти шагах от здания суда и в сотне шагов от кинотеатра, на двери которого висела табличка, сообщающая, что он закрыт в связи с трауром. Наши опасения по поводу Уиддла оказались напрасными. Когда мы приехали, его даже не было на месте. В офисе мы встретили только секретаршу лет семидесяти в темном брючном костюме, очках в роговой оправе и с хмурым взглядом исподлобья. До полудня оставалось всего десять минут, но она отправила нас на скамейку у стены дожидаться положенного времени. Она не спускала с нас глаз, словно сидела не за столом, а у пулемета. За несколько минут до полудня из открытой двери в другом конце комнаты раздалось эхо шагов. Вошел мужчина, сощурившись от яркого солнечного света, льющегося из окон. Его можно было бы назвать привлекательным, если бы не сальные волосы и одежда, которая выглядела так, будто он в ней спал. Я с десяти шагов учуяла запах перегара и поняла, что всю ночь он провел в вытрезвителе. За ним шел вчерашний однорукий механик. Он сменил армейские штаны на что-то менее заляпанное маслом, и правильно сделал. Правда, еще он надел рубашку, так что я отняла у него несколько баллов. — Думаешь, ты сумеешь выпутаться, Лерой? — спросил он у пьянчуги. Лерой либо не слышал, либо ему было все равно, и он поспешил к выходу, настороженно косясь на нас. Наверное, испугался, что мы из Женского христианского союза трезвости. Он вышел наружу и направился туда, где в 11.58 утра ему подадут выпивку. — У русского посетители, — объявила секретарша. — Спасибо, миссис Гибсон, — отозвался Энгл, глядя на нас. Я помахала ему со скамейки.