Близилась зима, которая должна была наконец сменить затянувшуюся осень. Трехстворчатая дверь большого зала была распахнута, чтобы гости могли любоваться великолепным садом и озером с лотосами, сверкающим в лунном свете. Большие бронзовые жаровни, наполненные горящими углями, стояли возле обеденного стола из резного черного дерева. Блюда из дорогого фарфора были наполнены изысканными яствами. Вокруг четырех гостей суетилось около десятка слуг, и управитель лично следил за тем, чтобы массивные золотые чаши не пустовали. Всем четверым, собравшимся за столом, было за шестьдесят, их головы посеребрила седина. Главный государственный секретарь оставил почетное место председателю суда империи, внушительному мужчине с длинными серебристыми бакенбардами. По другую руку от него сидел министр ритуалов и церемоний. Он был худ и сутул, потому что каждый день в течение многих лет склонялся перед императором. Напротив него сидел высокий человек с седой бородой и пронзительным взглядом — императорский цензор Гван, перед которым трепетали люди по всей империи из-за его бескомпромиссной честности и жажды справедливости. Он был одним из тех, кто контролировал всех чиновников государства, и его долгом было иной раз возражать самому императору, что требовало немалой твердости характера. Когда ужин подходил к концу, с разговорами об официальных делах было покончено, и беседа приобрела более отвлеченный характер, пока друзья наслаждались последней чашей вина. Главный секретарь потеребил седую бороду и сказал председателю суда империи: — Новость о скандале в буддийском храме в Пуяне потрясла его императорское величество. В течение четырех дней его святейшество главный настоятель защищал храм перед троном, но тщетно. Могу сообщить вам по секрету: завтра будет объявлено о том, что главный настоятель освобожден от своих обязанностей члена Большого совета. Также объявят, что отныне буддийские учреждения будут, как и все прочие, облагаться налогом. А это, мои друзья, означает, что буддийская клика больше не сможет вмешиваться в дела страны. Председатель кивнул. — Иногда бывает, — сказал он, — что счастливый случай позволяет мелкому чиновнику невольно оказать крупную услугу государству. Наместник округа, некий судья Ди, очень быстро расправился с этим большим и богатым монастырем. Если бы дело затянулось, все буддисты Поднебесной ополчились бы на него и погубили прежде, чем он закрыл бы дело. Но так случилось, что в тот день в городе не было гарнизона и разгневанные горожане убили монахов. Судья Ди вряд ли отдает себе отчет в том, что это неожиданное совпадение спасло его карьеру... а может быть, и жизнь! — Я рад, что вы заговорили о наместнике округа Ди, — заговорил императорский цензор, — это кое о чем мне напомнило. У меня и сейчас на столе доклады о двух других делах, которые он вел. Одно из них — изнасилование и убийство, совершенное бродягой. Другое касается богатого кантонского купца. И в этом случае я совершенно не согласен с приговором, который являет собой образец юридического крючкотворства. Но поскольку вы поставили свои подписи под этим приговором, я полагаю, что на это были причины. Все же я буду вам признателен за разъяснения. Председатель суда поставил на стол пустую чашу и улыбнулся. — Это, дорогой друг, очень давняя история. Она началась много лет назад, когда я был еще младшим судьей в провинции Гуандун и нашим председателем был презренный судья Фан, которого позднее обезглавили за казнокрадство. И я видел, как этот купец ускользнул от наказания за зверское преступление, заплатив судье Фану крупную взятку. Позднее он совершил еще немало преступлений, включая убийство девяти человек. Начальник уезда Пуяна наверняка понимал, что ему следует действовать быстро, учитывая влияние, которым богатые кантонские купцы пользуются при дворе. Поэтому он не стал предъявлять ему обвинение в контрабанде, а воспользовался тем, что преступник сам сознался в покушении на него, что может рассматриваться как государственное преступление. Мы сочли это как нельзя более удачным, ведь человек, более двадцати лет ловко обходивший закон, был наконец осужден благодаря формулировке в законе. Вот почему мы единодушно решили одобрить приговор судьи Ди. — Все ясно! — сказал цензор. — Завтра первым делом подпишу этот приговор. В беседу вступил министр церемоний. — Я не знаток юридических тонкостей, но, как я понимаю, этот славный судья Ди раскрыл два преступления государственной важности. Одно дело проделало брешь во влиянии буддийской клики, а второе укрепило власть правительства над дерзкими купцами из Кантона. Не следует ли повысить этого наместника округа, чтобы у него было более широкое поле деятельности для применения своих талантов? Главный секретарь медленно покачал головой. — Нет, — сказал он. — Этому судье наверняка едва исполнилось сорок лет, его ждет долгая карьера, и у него будет достаточно возможностей продемонстрировать свои способности и свое усердие. Если повышение приходит слишком поздно, оно наполняет сердце горечью, а если слишком рано — порождает чрезмерное честолюбие. В наших интересах избегать обеих крайностей. — Я совершенно с этим согласен, — заметил председатель суда, — но, с другой стороны, нужно как-то поощрить этого начальника уезда. Может быть, министр церемоний окажет нам услугу и посоветует, как это сделать надлежащим образом? Министр задумчиво погладил бороду. — Поскольку его императорское величество лично заинтересовался делом буддийского храма, я буду рад завтра же обратиться к нему с покорнейшей просьбой направить судье Ди послание. Нет, конечно, не начертанное его августейшей рукой! Но копию подходящего текста, выгравированного на панно. — Это именно то, что надо! — воскликнул главный секретарь. — Вы прекрасно разбираетесь в таких деликатных вопросах. Министр позволил себе улыбнуться, что случалось довольно редко. — Ритуалы и церемонии, — заметил он, — позволяют сложному правительственному механизму сохранять равновесие. Вот уже многие годы я взвешиваю похвалу и порицание, осуждение и одобрение так же тщательно, как ювелир взвешивает золото. Малейшая разница в грузе дает перевес одной из чаш. Все четверо встали и за главным секретарем спустились по широким каменным ступеням, чтобы прогуляться вокруг озера с лотосами. Глава 25 Двойная казнь за южными воротами Пуяна, судья Ди встает на колени перед посланием императора Две недели в ожидании пакета с окончательными приговорами по трем делам судья Ди и его помощники провели в страшном беспокойстве. После памятного заседания суда, на котором был осужден Линь Фан, наместник округа был очень мрачен и постоянно размышлял о чем-то. Вместо того чтобы, как обычно, обсуждать со своими помощниками наиболее интересные обстоятельства раскрытых преступлений, судья просто поблагодарил их за верную службу и сразу же погрузился в административные вопросы. И вот наконец из столицы прибыл посланник. Дао Гань, проверявший счета в канцелярии, расписался в получении объемистого пакета и поспешил в кабинет судьи. Там уже были старшина Хун, приготовивший документы на подпись, и Ма Жуй с Цзяо Таем. Дао Гань показал им большую печать суда империи на конверте и бросил его на стол, радостно объявив: — Братья, вот окончательные приговоры! Его честь наконец приободрится! — Не думаю, что наш судья беспокоится о том, что высшие власти не одобрят его приговоры, — сказал старшина Хун, — он ничего про это не говорил. Мне кажется, он тревожится по какой-то личной причине, он что-то тщетно пытается понять, и это не дает ему покоя. — В любом случае, — заметил Ма Жун, — я знаю, кто точно начнет чувствовать себя лучше, когда судья объявит об окончательном осуждении Линь Фана. Это старая госпожа Лян! Наше дорогое министерство финансов, очевидно, загребет себе значительную часть состояния Линь Фана, но оставшейся части будет достаточно, чтобы она превратилась в одну из богатейших женщин в империи. — Она это заслужила, — кивнул Дао Гань. — Как грустно, что в момент триумфа она упала в обморок. Ей не по силам такие потрясения, она уже две недели лежит в постели. В этот момент вошел судья Ди, и все сразу встали. Он поздоровался с помощниками и сорвал печать с пакета, который ему подал старшина Хун. Быстро изучив его содержимое, он сказал: — Высшие власти одобрили все мои приговоры. Линь Фана ждет ужасное наказание. На мой взгляд, было бы достаточно просто отрубить ему голову. Но мы обязаны исполнять приказы. Затем судья прочитал письмо с печатью министерства ритуалов и церемоний и, передав все бумаги старшине Хуну, почтительно поклонился в сторону столицы. — Наша судебная управа удостоена большой чести, — сказал он. — Его величество император пожаловал нам декоративную панель с воспроизведением подлинного текста, собственноручно начертанного им алой тушью. Как только императорский дар будет к нам доставлен, старшина, проследите, чтобы он был немедленно помещен на почетном месте в зале суда. Прервав поздравления помощников, судья продолжал: — Завтра я объявлю приговоры. Это будет на особом заседании, которое состоится, как того требует обычай, за два часа до восхода солнца. Старшина, дайте всем необходимые указания и сообщите командиру гарнизона, что мне понадобятся всадники для сопровождения приговоренных к месту казни. Подумав немного, судья со вздохом склонился над документами, поданными на подпись. Дао Гань подергал старшину Хуна за рукав, Ма Жун и Цзяо Тай подбадривающе кивнули. Старшина, кашлянув, сказал: — Ваша честь, мы все так и раздумываем над убийством Лян Кофа. Может быть, теперь, когда дело близится к закрытию, вы удостоите своих слуг объяснением того, что же произошло? Судья Ди поднял глаза. — Завтра, сразу же после казни преступников, — пообещал он и снова погрузился в чтение. На следующее утро жители Пуяна задолго до восхода солнца начали стекаться к судебной управе, и вскоре собралась большая толпа, которая терпеливо ожидала, когда откроются главные ворота. Наконец они распахнулись, и зал заседаний, освещенный десятками больших свечей, расставленных вдоль стен, заполнился. Люди тихо переговаривались между собой, посматривая на гиганта, который стоял за спиной начальника стражи, держа на плече длинный двуручный меч. Большинство из них пришли сюда из любопытства, но у людей постарше было тяжело на сердце. Они знали, как сурово правительство карает своих граждан за мятежи, а массовое убийство монахов могло быть рассмотрено в этом свете. Большой судебный гонг ударил трижды, и на возвышении появился судья Ди в сопровождении своих помощников. Ярко-красная накидка на его плечах указывала на то, что будут вынесены смертные приговоры. Он сел за большой стол, быстро произвел перекличку и объявил заседание открытым. Первым был введен Хуан Сан. Его раны за две недели ожидания зарубцевались. Он только что съел положенное по обычаю жаркое и выглядел примирившимся со своей судьбой. Когда он преклонил колени, судья развернул длинный свиток и громко прочитал: — Хуан Сан признан виновным в изнасиловании и убийстве. Он будет обезглавлен на месте казней, его тело разрублено на части и брошено собакам, а голова в назидание горожанам выставлена у городских ворот на три дня. Руки Хуан Сана связали за спиной. Двое стражей взяли заранее приготовленную белую доску, где были записаны его имя, преступление и ожидающее его наказание, и закрепили ее веревками на спине Хуан Сана. Когда осужденного увели, первый писец протянул судье другой документ. Развернув его, судья приказал начальнику стражи вызвать настоятеля Полное Просвещение и сестер Абрикос и Голубой Нефрит. Начальник стражи вывел вперед старого монаха. На нем было пурпурное одеяние с отделанными желтыми нитками швами, указывающее на его ранг. Отложив в сторону изогнутый посох, покрытый красным лаком, он медленно опустился на колени. Затем домоправитель судьи Ди привел барышень Абрикос и Голубой Нефрит. Они были одеты в зеленые платья с длинными рукавами, а их волосы были тщательно уложены и повязаны вышитыми повязками из шелка — украшением незамужних девушек. Их красота восхитила всех, кто находился в зале суда. Судья Ди проговорил: — Сейчас я зачитаю приговор по делу храма Безграничного милосердия. Все имущество названного храма конфискуется. За исключением главного зала и одного бокового зала, все здания храма должны быть снесены в течение семи дней после объявления этого приговора. Настоятель Полное Просвещение продолжит служение богине вместе с не более чем четырьмя монахами. В связи с тем, что проведенное судьей Ди расследование установило, что два из шести павильонов не имели тайных входов, настоящим документом провозглашается, что ребенок, зачатый в храме, ни в коем случае не может считаться незаконным, а его появление на свет должно приписываться благоволению богини Гуаньинь. Из сокровищницы храма должны быть изъяты четыре золотых слитка, которые передаются барышне по имени Абрикос и ее сестре. Наместнику их родного округа было приказано включить их семью в списки освобожденных от налогов на пятьдесят лет и внести в документы запись о том, что они имеют заслуги перед государством. Судья Ди прервал чтение, чтобы бросить взгляд на своих слушателей, и, погладив бороду, продолжил медленно, отчетливо выговаривая каждое слово: — Императорское правительство с глубоким неудовольствием отмечает, что граждане Пуяна посмели нарушить полномочие государства на наказание преступников, помешав свершиться правосудию, и жестоко убили двадцать монахов. За это ужасное деяние в ответе весь город. Правительство намеревалось прибегнуть к строгим карательным мерам, однако, учитывая особые обстоятельства и принимая во внимание, что наместник округа Пуян просит о снисхождении, правительство, в порядке исключения, постановило, что его милосердие возобладает над его справедливостью и ограничится выражением населению города строгого порицания и предупреждения. Благодарный шепот пронесся над толпой. Несколько человек начали славить судью Ди, но он громовым голосом воскликнул: «Тишина!» Пока судья сворачивал длинный свиток, настоятель и девушки отбивали поклоны, выражая свою благодарность. После того как их увели, перед судом предстал Линь Фан. Он заметно сдал. Глаза ввалились, а лицо исхудало. Увидев на плечах судьи ярко-красную накидку и силуэт палача, он задрожал так сильно, что двум стражникам пришлось поддержать его и помочь встать на колени. Выпрямившись в кресле, судья спрятал руки в рукава и медленно прочитал: — Линь Фан признан виновным в государственном преступлении, за что он приговаривается к смертной казни самым суровым способом. Соответственно, упомянутый преступник Линь Фан приговаривается к четвертованию живым. Линь Фан издал хриплый вопль и рухнул на пол. Пока начальник стражи приводил его в чувство с помощью уксуса, судья продолжал: — Все движимое и недвижимое имущество упомянутого преступника Линь Фана, так же как все его предприятия, конфискуются государством. Половина состояния будет передана госпоже Лян, урожденной Нгуань, в возмещение значительного ущерба, причиненного ее семье упомянутым преступником Линь Фаном. Судья прервал чтение и обвел глазами зал, но не увидев среди публики госпожу Лян, возобновил чтение. — Это официальный приговор по делу «Государство против Линь Фана». Поскольку преступник умрет и цена крови будет передана дому Лян, приговор кладет конец и делу «Лян против Линь». Судья ударил молотком по столу и закрыл заседание. Когда он встал, чтобы покинуть зал, раздались радостные крики, а затем все заторопились к выходу, чтобы последовать за осужденными к месту казни. Открытая повозка стояла перед воротами судебной управы, окруженная сидевшими на конях солдатами гарнизона. Стражники вывели Хуан Сана и Линь Фана и заставили преступников встать рядом в открытой повозке. Из ворот вынесли паланкин судьи Ди, впереди и позади него шествовали стражники по четыре человека в ряд. За ними поехала повозка с преступниками. Процессия направилась к южным городским воротам. Когда паланкин остановился у места казней, к судье подошел начальник гарнизона в сверкающих доспехах и проводил его к воздвигнутому за ночь временному помосту. Судья сел на скамью, и его помощники заняли места рядом с ним. Подручные палача помогли приговоренным сойти с повозки. Всадники сразу же сошли со своих коней, чтобы образовать кордон. Первые лучи солнца окрасили кроваво-красным светом лезвия их алебард.