– Конечно! А что не то – завтра проспится этот деятель, его и спросим. – Если доживет. – Ну а не доживет, его проблемы. И так от него никакой пользы, помимо вреда. Так, ты доедать будешь? Ну тогда я. …Наутро первым делом вызвали Нассонова, оказалось, что он и так уже на подходе. Он был собран, аккуратен, выглядел несколько взвинченно и попахивал вчерашним перегаром. На плече – сумка для ноутбука. Вел себя весьма по-деловому, говорил, по обыкновению, паля очередями: – Да, это Сергей Мацук. Встретил его на лестничной клетке, он вежливо напросился в гости. Сергей в самом деле изменился, потому по фотороботу я его не узнал, но мы встретились, поговорили – это он, точно. Я хорошо его знал, росли в одном интернате: я, Рустам Арутюнов и он. Под Туапсе. Пока Нассонов выдавал ценные данные, Крячко закрыл поплотнее дверь и пошел с козырей: – Ну а теперь, по закону жанра, самое время поведать нам какую-нибудь страшную, а не то и позорную тайну, а, Аслан? – Какую? Не понимаю, – немедленно парировал Нассонов. – Дурак и уши холодные, – искренне обозвал собеседника Гуров. – Что? – А что слышал. Видите ли, Аслан, судя по всему, выходит, что этот человек испытывает к вам сильнейшую, как бы это сказать помягче… – Бесишь ты его, – подсказал Станислав. – Ох как бесишь! До смерти, причем твоей собственной. – Лично к вам он испытывает именно такие чувства. То же самое он испытывал и к Арутюнову, но как-то все-таки поменьше. Хотя ему нужен одинаковый для вас приговор. Что вы стоите, Аслан? Присаживайтесь, этот стул тут специально поставлен. Нассонов безмолвно подчинился, но надулся как мышь на крупу. Молчал, опустив голову, и уши у него начинали наливаться краской, как у нашкодившей школоты. – Лев Иванович, клиент не хочет говорить, – голосом заправского урки просипел Крячко. – Клиент хи-и-и-итрый! – А мы не гордые, начнем сами, – покладисто приступил к делу Гуров. – Раз такое дело, я буду говорить, ну а вы, Аслан, придите, пожалуйста, в себя и поправляйте, если что неправильно. Итак, давным-давно вы, Аслан Нассонов, и ваш ныне покойный друг, Рустам Арутюнов, сотворили какую-то пакость, в результате которой Сергей Мацук… Сколько вам лет? Тридцать шесть? – Да, – буркнул Нассонов. – Так, а Мацук, получается, младше на два года… так вот, вы сделали нечто, в результате чего младший товарищ на вас до сих пор сердится. Судя по всему, этот человек вполне себе в своем уме, не маньяк, а все равно кипит жаждой мести, так сказать. А ведь много лет прошло, можно было бы понять и простить. – Упрощу задачу для тупых. Что вы сделали парню, что его до сих пор от вас трясет? – требовательно спросил Крячко. Нассонов молчал. Гуров с сожалением проговорил: – Молчит, проклятый. Жаль. Ну, продолжим. Сергей Мацук сильно пострадал по вашей вине, судя по всему, вашими стараниями сел за грабеж. Зачем вам надо было так поступить – надо у вас спросить, но все-таки сироток на грабежи нехорошо толкать. Тем более что мальчик умный, целеустремленный, креативный такой, все делает с огоньком и выдумкой. И все, обратите внимание, до конца привык доделывать. – Это Лев Иванович даже на себе испытал, – вставил свое слово Станислав. – Да. Хотя, замечу в скобках, никакой особой пакости я ему не сделал. – Миллион сто он по вашей милости спустил, – угрюмо пробормотал Нассонов. – А почем мне об этом знать? – возразил Гуров. – Лично ему, Мацуку, я ничего плохого не сделал. А вот вы, Аслан с Рустамом, теперь уже только Аслан. Полдела он уже закончил, осталось еще полдела. – Несговорчивая половина осталась, – подхватил Крячко. – С гнильцой половина, хотя и чистенько, хорошо одетая. И, глянь-ка, еще и выбритая. Нассонов! – рявкнул он. – Ты зачем сюда вообще приперся? Ты за помощью сюда пришел? – Д-да. – Тогда не кажется ли тебе, деточка, что выкладывать надо все, а не только то, что не повредит твоему светлому образу? Ответом снова было молчание. – Не работает. Сломался, – сокрушенно констатировал Крячко. – Ну, нет так нет, – деловито сказал Лев Иванович, демонстративно собирая документы со стола. – Думаю, пора заканчивать детские игры. Нас с вами, Станислав Васильевич, ждут реальные дела. Ну а вам, Аслан, к психиатру. Или наркологу, что точнее. – Это почему? – Да делириум тременс исцелять. – Белая горячка у тебя, – пояснил Станислав. – Нет твоего Мацука в живых. – Лет уже пятнадцать как нет, – подтвердил Гуров, показывая Аслану справку. – Ознакомьтесь. Нассонов автоматически взял бумагу, прочитал раз, два, помотал головой: – Нет. Глупость какая. Я вчера с ним разговаривал. Это он. Не мог я ошибиться. – Ну, я не знаю, с кем вы разговаривали. Может, с совестью своей, – с сожалением заметил Лев Иванович. – А вот официальный ответ на наш запрос. – Он развернул к себе бумагу: – Сергей Мацук, восемьдесят седьмого года рождения, осужденный по статье сто шестьдесят первой, то есть за грабеж, погиб в колонии в результате несчастного случая – взрыва котельной. Похоронен там же. Ну как? – Нету твоего Мацука в живых, ты понял? – повторил Станислав. – А коли ты видишь мертвых людей, то тебе к психиатру, друг мой, не к нам. – В самом деле, – вежливо сказал Лев Иванович, ставя ручку в подставку. – Вы свободны. Всего доброго. – Подождите, к-как это? Т-то есть как это? – заикаясь, переспросил Нассонов. – С-совсем? – Ок-кончательно, – передразнил Крячко. – Как это в старых частушках говорится: «Вот убьют – тогда придете». – Но ведь нельзя же. – Почему же вдруг нельзя? – с интересом осведомился Лев Иванович. – Нельзя возводить напраслину на человека, которого в живых давно уж нет. – Ты, пользуясь тем, что за его честное имя заступиться некому – сиротка ведь, – чернишь его почем зря! – подвел черту под изложенным Станислав и широко распахнул дверь. – Прошу вас моментально удалиться, пока не удалили. – Подождите! – попросил Нассонов, потирая левую сторону груди. – Сейчас. Лев Иванович, а как же ставка-то, забыли? – Эх, Нассонов, Нассонов… – с искренним сожалением протянул сыщик. – Ну как маленький, право слово. Вы же сами сказали, что все эти люди в документах – сплошь мертвые души. Ну всплывет эта историйка. Ну спишется наше руководство с налоговиками. Ну неужели вы всерьез полагаете, что меня, с моей репутацией и опытом, кто-то заподозрит в таком топорно сфабрикованном деле? Это ж не видео в сауне с девками, с человеком, похожим на опера-важняка Гурова, это не более чем строчки-выписки. – Что, не прокатил шантаж? – сочувственно осведомился Крячко. – Да, мы такие. – Да, – наконец начал Нассонов, – никогда бы в жизни не подумал, что такая чушь может иметь такие далеко идущие последствия. – А можно без прелюдий? Не девочки, чай. – Ну, подожди, Станислав, и закрой, пожалуйста, дверь, – попросил Гуров. – Аслан, если вы готовы, то прошу по порядку и без лирических отступлений. В простенькой истории, рассказанной Нассоновым, присутствовало все необходимое для подросткового триллера в стиле «Республики ШКИД»: подлые старшие товарищи, толкнувшие ушастого отличника на взятие ларька с лепешками, случайно включенная сигналка, сердечный приступ старушки, узревшей малолетку с топором и руками в чем-то красном, драматически появившийся участковый. Не было ясно только одно, о чем немедленно спросил Крячко: – Великолепно. Почему вы не пошли подстрекателями? – Потому что ни при чем мы были, – угрюмо ответил Нассонов. – Почему? Ты же говоришь… – Потому что протокол составлял участковый, который нас с Рустамом тренировал. Тренер наш, по самбо. Выгораживал он нас. – Фамилию, имя назвать можешь? Жив? Подтвердит твои слова? – Жив. А вот подтвердит или нет, не знаю. – Ты скажи, мы сами разберемся, – пообещал Крячко. – Федор Тугуз. – Очаровательно, – пробормотал Гуров. – Ну вы, блин, даете. – Что, знакомый? – спросил друга Крячко. – Все они мне уже знакомы лучше братьев родных. Надоели до смерти. Слушайте, Аслан, – зло сказал сыщик, – а с чего вы все вообще ко мне вяжетесь? Вы же все один другого хуже, по вам всем – слышите, по всем вам! – тюряга плачет. Один другого краше, такие благородные все, аж пробы ставить негде. Назовите хотя бы один резон в пользу того, чтобы я прямо сейчас не вышвырнул бы вас за дверь? Филькина грамота с моей ставкой? – Нет таких резонов, Лев Иванович, – тихо ответил Нассонов. – Конечно, нет. И поправить ничего нельзя. Рустам всю жизнь пытался исправить то, что исправить нельзя, а я… ну там видно будет. И я бы хотел у него прощения попросить, у Рустама. Они ж с Алташкой из-за меня разбежались… был грех. Вот такое я дерьмо. Как-то привык: попросил прощения – и все, как будто не было ничего. А ведь в детстве еще в книжке читал про фашиста – начальника концлагеря, который, умирая от рака, позвал к себе раввина и принялся просить прощения за то, что погубил столько его собратьев. А тот сказал, что, конечно, простит, без проблем, от чистого сердца – но только за себя, а за погибших никак простить не сможет, даже если бы хотел. Я тогда еще подумал: глупый нацист, грохнул бы до кучи этого умника – что ему, сказать «прощаю» в падлу? А теперь вот понимаю, какое это слово сильное, особенно когда сказать уже некому. Ладно. Пойду уж. Гуров остановил Нассонова. – Подожди, а ну-ка, подойди сюда, сядь, – сказал он, переходя на «ты». – В глаза смотри, хватит сопеть. Какое-то время они молча глядели друг на друга, наконец сыщик произнес тихо, веско, размеренно: – Так, Аслан, слушай внимательно. Эмоции побоку. О малейших действиях и событиях, вызывающих хотя бы какое-то подозрение, я требую докладывать мне. Лично. Понятно? Нассонов вяло ответил: