Через час они входили в просторный вестибюль детской поликлиники. За мучительные усилия в первой половине дня они были вознаграждены тем, что нужная им врач Перцова оказалась на работе. — Да, Дима Красников стоял у меня на учете, — подтвердила она, достав пачку карточек из картотечного ящика. — Я подозревала, что его близорукость может быть следствием предрасположенности к диабету. Видите, у меня стоит «диабет» и знак вопроса. — А почему знак вопроса? Разве не удалось выяснить это до конца? — поинтересовался Ольшанский. — Видите ли, диабет очень часто передается по наследству. Я спросила у матери, но она диабет по своей линии отрицает, — ответила Перцова, глядя в карточку. — А вопрос с отцом остался открытым, у меня написано: об отце сведениями не располагает. Миша в это время пролистывал амбулаторную карту Димы Красникова. Анамнез почему-то не собирал никто из врачей, кроме окулиста, и в карте было записано в точности то же самое, что говорила им Перцова, глядя в контрольную карточку: по линии матери такие-то и такие-то заболевания, сведениями об отце не располагаем. Выйдя из поликлиники, Ольшанский устало пошевелил плечами, не доведя движение до конца и так и не расправив их. Он ужасно сутулился при ходьбе. — Не попали, — констатировал он. — Лыков совершенно определенно знал, что у мальчика приемными являются оба родителя. А Перцова этого не знает. Она считает, что у Димы мать все-таки родная. Но ты нос не вешай, старлей. Ты этим Красниковым мозги сегодня на правильную волну настроил, глядишь, они чего и вспомнят. А насчет моего предложения подумай. Из тебя отличный следователь выйдет, ты с людьми умеешь разговаривать, не то что я. Раньше мне Володька Ларцев сильно помогал в этом, я самые трудные допросы на него спихивал, вот мастер был — экстра-класс. И ты таким станешь, попомни мое слово. Мне бы в помощь тебя да Настасью, я бы весь преступный мир на уши поставил, — вдруг расхохотался он. — Слушай, а чего это она меня избегает? Не любит, что ли? Все по телефону да по телефону, не приедет никогда сама. — Что вы, Константин Михайлович, Анастасия Павловна вас очень уважает и ценит чрезвычайно высоко, — осторожно выбирая выражения, произнес Доценко, внутренне сжавшись. Он прекрасно знал, что Каменская его терпеть не может, а после истории с Ларцевым еще и побаивается. Ольшанский остановился на перекрестке, ожидая зеленый сигнал светофора. Миша стоял сзади, у следователя за спиной, и не видел выражения его лица. Внезапно Константин Михайлович обернулся и взялся рукой за отворот модной Мишиной куртки. — Слушай, старлей, у меня с Каменской все счеты позади. Она умная девка, голова у нее работает как часы, а характер — не хуже моего. Если она считает, что в истории с Ларцевым есть моя вина, — пусть считает, я спорить не стану. Вина действительно есть. Но обсуждать эту историю я не намерен ни с ней, ни с кем бы то ни было другим. А вот для дела будет лучше, если мы с ней будем дружить. Пусть перестанет меня сторониться, передай ей, ладно? — Я передам, Константин Михайлович, — уже спокойно ответил Доценко. — Я думаю, она будет рада это услышать. Она действительно побаивается с вами общаться, вы бываете иногда излишне резки. — Ох ты, батюшки! — рассмеялся Ольшанский. — Какие нежности! А ты, старлей, молодец, аккуратно выражения выбираешь. Она, небось, говорила, что я хам первостатейный. Ну, говорила? — Нет, — мягко улыбнулся Миша, — я никогда не позволяю другим перевирать показания и сам этого не делаю. Она сказала именно то, что я вам передал: вы иногда бываете излишне резки. — Тебя с толку не собьешь, старлей, — удовлетворенно произнес Ольшанский, — ты с виду конфетный, а на зубах железный. Думай, думай над моим предложением, не забывай то, что я тебе сказал. И вот что еще. Завтра 19 января, Крещенье, моя жена блины будет печь. Придешь? Девчонок моих посмотришь, они у меня уже большие, но забавные до ужаса. — Это неожиданно, — снова улыбнулся Миша, — но приятно. Я сделаю все возможное, чтобы отменить то, что уже запланировал на завтра. — Вот это высший пилотаж, — очень серьезно сказал Константин Михайлович. — Тебе, старлей, цены нет. Тебя в Дипломатической академии, случаем, не обучали? — С чего вы решили? — Ну ты меня совсем-то за придурка не считай, — почти обиделся следователь. — Хочешь, я переведу то, что ты мне сейчас сказал? Твою мать, старый козел, ты что же, думаешь, у меня на завтрашний день других дел нет, кроме как блины с тобой кушать? Да у меня, молодого и резвого, все вечера на месяц вперед распланированы, и завтра я тебе скажу с сожалением в голосе, что, несмотря на все мои старания, часть нужных и важных дел, назначенных на вечернее время, мне отменить не удалось, если ты своими куриными мозгами допереть не можешь, что я к тебе на блины не пойду, даже если буду со скуки и безделья подыхать, потому что блины твои и девчонки твои, недомерки, мне, молодому и резвому, не интересны. Ну как, дословно перевел или с литературными вольностями? — У вас получился перевод с английского на китайский, — засмеялся Миша, внутренне опять сжавшись. Да, следователь Ольшанский язык в узде не держит, не задумываясь ставит людей в сложное и неприятное положение. Немудрено, что Анастасия Павловна его не любит и общаться с ним не хочет. — Почему именно с английского и именно на китайский? — А потому, что при переводе с английского на китайский происходит приращение объема текста примерно в восемь раз. Английский язык очень емкий, а китайский — сложный, витиеватый, с множеством дополнительных определений. Я вам сказал ровно шестнадцать слов, а в вашем переводе сколько? — Ладно, выкрутился, — махнул рукой Ольшанский. — Голыми руками тебя не возьмешь. Тебе в какую сторону? — Я на работу вернусь, так что мне на Серпуховскую линию надо. — Тогда поехали вместе по Кольцевой, я на «Павелецкой» выйду, а ты на «Серпуховской» пересадку сделаешь. Они вместе двинулись к зданию метро. Уже давно стемнело, с неба сыпались крупные хлопья мокрого снега. Миша Доценко шел с непокрытой головой, и белые хлопья облепили седой шапкой его тщательно подстриженные и уложенные черные волосы. Ольшанский шел ссутулившись, засунув руки глубоко в карманы пальто и натянув на голову капюшон. Всю оставшуюся дорогу они устало молчали. 2 На следующее утро телефонный звонок раздался, едва Константин Михайлович успел переступить порог своего кабинета. — Я вспомнила, — взбудораженно сообщила Ольга Красникова. — Я разговаривала об этом со следователем. — С каким еще следователем? — недовольно переспросил Ольшанский. — Его фамилия Бакланов, Олег Николаевич Бакланов. Он вел дело о краже джинсов. Ольга в двух словах описала Ольшанскому непонятную историю с джинсами. — Следователь меня тогда спросил, не может ли быть у мальчика психического расстройства и как с этим обстояло дело у его родственников до третьего колена. Я ему все честно рассказала. Но, Константин Михайлович, это же следователь, не мог же он… — Не мог, не мог, — успокоил женщину Ольшанский. — И чем дело кончилось? Вопрос он задал для проформы, думая уже о другом, ему совершенно не интересно было, чем закончилось дело о краже каких-то дурацких джинсов. Но ответ заставил его снова включиться в разговор с Красниковой. — Я не знаю, но надеюсь, что все благополучно. — Я что-то не понял, — сказал Ольшанский. — Как это вы не знаете и что значит «вы надеетесь». — Ну, когда мы Димочку забрали домой, я спросила у следователя, можно ли надеяться, что его отдадут на поруки или еще как-нибудь… Я не знаю, как можно сделать, только чтобы не в колонию. Он велел принести ходатайство, справки с места жительства, из психоневрологического и венерологического диспансера. Я в течение двух недель все бумаги собрала и передала через адвоката. — А почему через адвоката? — поинтересовался Ольшанский. — Он так настаивал. — Кто — он? — Бакланов. Сказал, что его трудно застать на месте, а с адвокатом он периодически встречается в суде, так что лучше передать через адвоката. — И дальше что было? — Так ничего. Тишина. Наверное, все закончилось. — Когда это было, напомните мне еще разок, — попросил Константин Михайлович. — 12 сентября. — А справки когда принесли? — 28 сентября. Я точно помню, потому что выбирала день, когда у меня в расписании «окно». — То есть вы хотите сказать, что 12 января исполнилось 4 месяца, как ваш сын совершил кражу, — уточнил он на всякий случай. Уж больно невероятным выглядело то, что рассказывала Красникова. — Совершенно верно, — подтвердила она. — И следователь больше ни разу вас не вызывал, ни повесткой, ни по телефону? — Нет, ни разу. — А что адвокат говорит? — Сначала он говорил, что все будет стоить очень дорого, но зато он гарантирует, что Диму не отправят в колонию. А потом я очень долго не могла его застать, он то болел, то уезжал в отпуск, потом мне сказали, что он по этому номеру больше не живет. А потом я и звонить перестала, решила, что все кончилось хорошо и дело даже до суда решили не доводить. — Знаете что, Ольга Михайловна, мой вам совет, сходите-ка вы к прокурору и спросите, что происходит с вашим делом. Бакланова застать на месте, может, и трудно, а прокурор округа всегда в кабинете. Вы человек не очень, видимо, сведущий, а вам кто-то просто морочит голову. Не может все кончиться так, чтобы вы об этом не знали. Вас должны пригласить и ознакомить с решением, а вы должны расписаться, что вы его прочитали и все поняли. И что ваш Бакланов делает с преступлением, которое не надо раскрывать, мне сказать трудно. Я даже предположить не могу. Но очень хотел бы это знать. Впрочем, погодите, — спохватился Ольшанский. В нем только что говорил юрист и работник прокуратуры. А сейчас в нем проснулся следователь, ведущий дело о разглашении тайны усыновления, и не далее как вчера он думал о том, что докопаться до этой тайны проще всего было бы работнику милиции. Если с делом Димы Красникова происходит что-то непонятное, а в деле есть сведения об усыновлении, то ни в коем случае нельзя посылать Ольгу к прокурору, чтобы не будоражить общественность и не насторожить раньше времени этого Бакланова. — Не надо никуда ходить, — сказал Ольшанский. — Я сам сейчас пойду к прокурору округа и все выясню. Позвоните мне вечером. Визит к прокурору округа, на территории которого четыре месяц назад Дима Красников пытался совершить кражу джинсов из магазина, закончился совершенно неожиданно. Настолько неожиданно, что когда Ольшанский сообщил об этом по телефону Мише Доценко, тот пулей примчался к Насте. — Анастасия Павловна, оказывается, у следователя Бакланова была кража дел. Он никак в себе сил найти не мог заявить об этом. С его стороны — чистейшая халатность, постоянно уходил, дверь не запирал, ключ прямо в сейфе торчал. Теперь локти кусает. — И что? — не поняла Настя. — Ну, кража. Дальше что? — Украдены четыре уголовных дела, в том числе дело Димы Красникова, а в деле есть сведения об усыновлении. — Час от часу не легче! — выдохнула Настя. — Что же получается, сведения из украденного дела попали к Галактионову? — Получается так, Анастасия Павловна. — Он, что ли, их украл? — Может быть, — согласился Миша. — А почему бы и нет? — Да зачем ему?! — с досадой воскликнула Настя. — На кой черт ему эти дела? Впрочем, нет, Мишенька, я не права, я говорю глупости, а вы меня слушаете и молчите, вместо того чтобы поправлять. Какие еще дела украдены? — Вот, я записал. Первое — Красников, покушение на кражу. Второе — нападение на сбербанк, групповое. Третье — бытовое убийство и самоубийство, дело надо было закрывать за смертью лица, подлежащего привлечению к уголовной ответственности, еще буквально день — и дело бы ушло в архив. Четвертое — особо злостное хулиганство, статья двести шестая часть третья, виновный установлен, тоже еще чуть-чуть — и в суд бы пошел. — Мишенька, раздобудьте срочно сведения о всех фигурантах по этим делам, кроме Красникова, конечно. Украсть надо было одно какое-то дело, а остальные прихватили для прикрытия, взяли, что поближе лежало, не выбирать же. Если Галактионов причастен к краже этих дел, тогда понятно, откуда у него информация об усыновлении. И тогда понятно, что за удачное дело он провернул перед самой смертью. И понятно, почему он никому об этом не говорил. Все его аферы — это его собственные дела, притом с виду вполне законные. А кража уголовных дел из кабинета следователя — это уже чужая тайна, за разглашение которой можно и жизнью поплатиться. Кроме того, дело-то преступное, даже олигофрену понятно, тут в удачливого бизнесмена не поиграешь. Постараемся понять, какое именно дело из четырех должен был украсть вор, может быть, даже это был сам Галактионов. А может, он всего лишь организовал кражу. И нужно понять, зачем он это сделал. То есть был ли у него в этом уголовном деле собственный интерес, или его просто кто-то попросил помочь выкрасть дело. Но в том, что дело Димы Красникова побывало в руках у Галактионова, я уже почти не сомневаюсь. — А что кроется за вашим скромным «почти»?