– Наверное, вам также говорили, что доктор Гарднер почувствовал запах миндаля и что это может означать. Гарднер кажется мне хорошим человеком. Я уверен, что если что-то и можно было сделать, он это сделал. Но старый немец рухнул как подкошенный. – Попробуйте выстроить предположения, – попросила я. Я вообще не понимала, почему все говорят про миндаль. Может, они имеют в виду аллергию? Но мне не хотелось демонстрировать свое невежество. – О нет, так у нас ничего не получится. В его свидетельстве о смерти будет сказано, что он умер в результате сердечного приступа. А что именно его вызвало, я вам сказать не могу. На губах у него вроде бы образовалась пена. Да, это может быть результатом отравления, но он также мог относиться к людям, у которых усиленно работают слюнные железы. Знаете таких людей? Обычно в театре оказываешься на соседних местах с ними. – Похоже, вы не относитесь к этому делу серьезно, – заметил Бертрам. – Уверяю вас: я очень серьезно к нему отношусь, – заявил Кембридж. – Я проявляю большую осторожность, чтобы не сказать и не предложить ничего, что не может быть безоговорочно доказано в суде. Когда он будет лежать у меня на столе в прозекторской, возможно, я обнаружу что-то еще. Может, где-то окажется тромб. Но я не могу больше ничего сказать после одного только внешнего осмотра тела. Если позволите мне уйти, он у меня быстро окажется на столе, и я хорошенько в нем поковыряюсь. – Пусть уходит, – сказал Бертрам мне. Я кивнула и отступила назад. Полицейский, откликавшийся на имя Джордж, молодой блондин с очень бледным лицом, подошел ко мне. На нем была фуражка с толстой окантовкой и эполеты, по которым можно было определить звание, но я в этом совершенно не разбираюсь, поэтому они для меня ничего не значили. – Кембридж – отличный специалист, – сказал Джордж. – Мы его всегда приглашаем на сложные случаи. В его отчетах всегда все точно указано. И он никогда не ошибается. Все подтверждается. – Полицейский слегка покраснел. – Поэтому мы стараемся не обращать внимания на его… э-э-э… причудливые манеры. – У нас список людей, с которыми мы хотели бы поговорить, – сказал Бертрам. – Я сам его составлял, – сообщил полицейский. – Вас ждут в специально огороженной части выставки. Я сделал все, что мог, чтобы там можно было спокойно беседовать. – А вы записали показания простых людей, посетителей, которые находились достаточно близко, чтобы видеть эту группу до, во время и после инцидента? – уточнила я. Полицейский кивнул. – Все вас ждет, но должен сказать, что на первый взгляд эти показания не кажутся многообещающими, если говорить о дополнительной информации. На самом деле всем показалось, что этот человек умер естественной смертью. Просто не повезло. – Но тогда почему людей не выпускают? – спросила я. – Может, будет проще всех отпустить? – Согласен, мэм, – кивнул полицейский. – Но немецкие члены делегации считают, что это убийство, и не готовы позволить кому-либо уйти, пока мы не запишем все фамилии и адреса потенциальных свидетелей. Хотя я думаю, что даже и после того, как мы соберем все данные, они, вероятно, попросят всех остаться до тех пор, пока не будет закончено расследование. – Если они ждут прибытия немецких полицейских, то это может занять несколько дней, – заметил Бертрам. – Чушь какая! – Насколько я понимаю, они надеются, что вскоре появятся официальные лица из их консульства. – Глупости, – высказала свое мнение я. – Высшие лица дипломатического корпуса уже находятся здесь. А если они ждут каких-то экспертов, то полагаю, Его Величество совсем не будет рад оперативной работе немецких специалистов на участке, который остается территорией Британской империи. Надеюсь, никто еще не совершил глупости, объявив Хрустальный дворец нейтральной территорией или суверенной территорией Германии на время проведения выставки? – Мне об этом неизвестно, – сообщил полицейский. – А это вообще можно сделать? – Думаю, нет, если только сделать его посольством, – высказала свое мнение я. – Итак, если вы считаете, что взяли показания у всех посетителей выставки и записали их данные и вам больше не требуется их присутствие, я предлагаю больше их не задерживать и отпустить заниматься своими делами. Они граждане Британской империи, а не Германии, – решительно заявила я. – Спасибо, мэм, – поблагодарил полицейский. – Мне только требовалось чье-то указание. Многие люди очень недовольны и чувствуют себя несчастными. Им жарко, они устали, а некоторые дамы находятся на грани обморока. – В таком случае вы точно должны их отпустить, – сказала я. – А доктора Гарднера? – Как только вы сможете найти подтверждение того, что он на самом деле доктор Гарднер и проживает по указанному им адресу, он тоже может уезжать. Он ведь дал письменные показания? Не думаю, что его попытка помочь умирающему должна вознаграждаться задержанием. – Разумно, – согласился полицейский. – Я его отпущу, как только мы подтвердим все данные, которые он назвал. Мне следовало самому об этом подумать. – Подобное едва ли случается каждый день, – мягко заметила я. – Я думаю, что вы с вашими подчиненными отлично поработали. Покажите, пожалуйста, нам с коллегой место, где мы можем поговорить с людьми из списка, и мы сразу же приступим к делу. – А что делать с другими членами делегации? – Само собой разумеется, что они не могут выехать из страны, пока преступление не раскрыто, – ответил Бертрам. – Но судя по тому, что вы нам рассказали, они в любом случае не хотят пока уезжать. Посмотрите, не получится ли доставить их всех в гостиницу. Конечно, если только это не «Карлтон». Но ведь они остановились не в «Карлтоне»? – Нет, – сказал полицейский. – Отлично! – воскликнул Бертрам. – Тогда ведите нас к ним. И, да, нет ли тут какого-то кабинета, в котором мы могли бы посовещаться перед встречей с первым подозреваемым? Полицейский по имени Джордж отвел нас в маленький кабинет, которым пользовался директор дворца. Как только мы остались вдвоем, Бертрам сразу же повернулся ко мне: – Боже, Эфимия, ты была великолепна! Надеюсь, Фицрой не станет возражать против того, что мы отдаем приказы полиции? – Если он возражает против подобных вещей, то ему самому следовало бы находиться здесь! – рявкнула я. – Боже праведный, Бертрам, я понятия не имею, правильно я поступила или неправильно, но мне показалось, что мы должны были продемонстрировать свои полномочия, причем не только полиции, но и людям, которых нам предстоит допрашивать. Если гражданина Германии убили на территории Великобритании, то сейчас не время демонстрировать слабость. Бертрам что-то пробормотал себе под нос. Я точно не разобрала, но он вроде снова повторял, что я «великолепна». Я предпочла не услышать. – Мы считаем, что он был убит? – спросила я. – И почему тут все говорят про миндаль? – Вначале я подумал, что они хотят сказать, будто так пахнет от всех немцев. Они же так любят кексы с марципаном. Но после того как я хорошо это обдумал, я решил, что этот запах как-то связан с быстродействующим ядом. Похоже, Кембридж знает, что он означает, но у меня создалось впечатление, что он не собирается как-то объяснять этот запах и давать какие-то комментарии, потому что, как я понял, он не ожидает найти какие-то доказательства медицинского характера, причем как подтверждающие, так и опровергающие эту версию с ядом. – Я тоже так подумала. – О кексах? – Нет, о том, что Кембридж не хочет говорить о возможных вариантах. Я также думала о списке, который нам дал «Майкл». Если это убийство и если исключить помощника фон Риттера, то у нас шансы пятьдесят на пятьдесят – в смысле, что оно совершено подданным Британской империим или Германской империи. Не очень приятное положение дел. – Что? Нет, – сказал Бертрам. – Какой душный маленький кабинет! Я мысленно вздохнула и позволила ему закончить его мысль. Чем более неопределенно говорит Бертрам, тем более полезной оказывается информация, которую он обрабатывает у себя в голове. Так уже часто случалось. Конечно, также бывает, что это означает одну простую вещь: он голоден. – У меня возникла одна неприятная мыслишка, – наконец признался Бертрам. – Ты не думаешь, что Фицрой исчез, потому что это убийство является одной из проведенных им операций? Я имею в виду, что он постоянно повторяет, как он не хочет войны, он на стороне тех, кто против войны, но разве можно верить хоть чему-то из того, что говорит этот человек? – Тогда это означает, что он поставил нас в трудное положение, потому что или он ожидает, что мы его прикроем… – …или думает, что мы недостаточно умны для того, чтобы об этом догадаться, – закончил фразу Бертрам. – Он дурак, если так думает, – заявила я. Бертрам улыбнулся мне: – С кого начнем? И что будем спрашивать? – Мы очень мало знаем, – сказала я. – Я думаю, что нам лучше притворяться, будто мы знаем много. Бертрам моргнул. – Ты хочешь сказать, что если мы напустим на себя важный вид и сами будем помалкивать, то они могут сболтнуть лишнее? – Я не ожидаю получить признание. Мы даже не знаем, есть ли семьи у этих мужчин, и лишь очень туманно представляем, чем они занимаются по жизни. Если мы покажем им, как мало у нас информации, они не станут воспринимать нас серьезно. Так что да, я думаю, что вначале мы попросим их рассказать, что они видели, а затем спросим, не хотят ли они что-нибудь к этому добавить. – Мы должны выглядеть угрожающе? – обеспокоенно спросил Бертрам. Несмотря на все сложности, которые свалились на нас в этот день, у меня возникло желание попросить Бертрама показать, как он выглядит угрожающе, но я решила не дразнить его. – Я не уверена насчет того, как нам следует выглядеть. Мы не можем казаться подозрительными, обеспокоенными, веселыми, испуганными или агрессивными. Что остается? – Профессионалы? – предложил Бертрам. – Да, наверное, – согласилась я. – Это будет отличаться от обычной манеры поведения Фицроя. Бертрам вопросительно приподнял бровь. – Я думаю, что его манеру можно назвать небрежной бессердечностью, – заметила я. – С добавлением очень сухого юмора. – Хм. Я определенно не могу воспроизвести его манеру, да и как джентльмен я не могу называть себя представителем профессии, к которой не отношусь, но я постараюсь сделать все, что могу. Я с трудом сдержала улыбку. – Большего от тебя никто и не просит, – сказала я Бертраму. Начали мы с Фридриха Готтлиба. Мы нашли его сидящим за маленьким столиком, на который он навалился всем телом, держа голову в руках. Мы тихо опустились на стулья напротив него. Он поднял голову, и на его лице появилось отвращение. – Вы! – воскликнул Готтлиб. – Я знал, что этот ваш обморок был игрой на публику. И ваше появление на спиритическом сеансе тоже было не случайным. Вы пытались манипулировать бароном, а когда ваши очевидные уловки не помогли и он не изменил своего мнения, вы его убили. Вы, британцы, – собаки! – Я всегда любил собак, – заметил Бертрам. Готтлиб выглядел удивленным из-за того, что Бертрам не заглотил наживку. – Ваше мнение о наших действиях не имеет значения, – сказала я. – Можете ли вы объяснить, почему находились рядом с фон Риттером, когда он умер, и ваши последующие действия? – Я его помощник. Я переводил самые сложные слова и фразы и обеспечивал все, что ему требовалось. Он захотел выпить чашечку чая. Я принес его ему из кафе. Он сделал не более двух глотков – и ему стало плохо. Он упал. Я крикнул, чтобы позвали врача, и расстегнул ему воротник. Я попытался его успокоить: сказал, что помощь сейчас придет. К нам на помощь прибежал британский врач, но оказалось, что помочь он не в силах, и барон умер. – Мне не нравится ваш тон, – заметил Бертрам. – Я уверен, что врач сделал все, что мог. – Возможно, британские врачи не так хороши, как немецкие, – ухмыльнулся Готтлиб. – Значит, вы последним давали фон Риттеру еду или питье? – уточнила я. – Другие это подтвердят?