— Когда вы его видели? — Только прошлым вечером… В предыдущий раз я была занята. — Саттон тоже очень неплохо танцевала. Игланова помрачнела. — Какая трагедия, — пробормотала она. — Похороны были просто ужасны. — Отвратительны. Майлс вел себя как дурак. — Я думаю, он был слишком расстроен, чтобы обращать внимание на мелочи. — Расстроен? Почему? Он же ее не любил. — И все же… То, что случилось, было просто ужасно. — Ах! — похоже, она была готова рассердиться. — Если женщина напрашивается, чтобы ее убили, ее убьют. Но Майлс все равно дурак. — Почему? Игланова пожала плечами. — Не представляю, как он сможет выкрутиться. Все так очевидно. Вы знаете… я знаю… все знают. — Но почему полиция его не арестует? Она развела руками, в полумраке сверкнули желтые алмазы. — Это как в балете. Все происходит медленно. Сначала вы даете тему. Потом следует мужское соло. Потом женское. Потом они танцуют вместе. Pas de deux.[4] Они знают, что нужно делать. Ее неожиданная холодность показалась мне чрезмерной. — Вы говорите так, словно хотите, чтобы его уличили и осудили. — Это не то, чего я хочу… Нет, он — дурак. Его единственная надежда — что не сумеют доказать, что это сделал он. Но рано или поздно они докажут. Они это уже почти сделали. — Когда? — Сегодня утром; как они называют эту штуку? — Слушание? — Какое чудное слово! Да, там стало ясно, что за ним следят. Сегодня вечером он дирижировать не будет… а может быть, и никогда! — добавила она. Теперь она была похожа на злую ведьму, насылающую заклятия. — Вы говорите так, словно его ненавидите. — Я? Я ненавижу Майлса? Он лучший дирижер, с которым мне после Парижа приходилось работать. Мне будет очень жаль, если его не будет… Надеюсь, я могу вам довериться? Нет, я зла на него. Он хотел убить жену… Прекрасно! Я полностью согласна с ним. Это вполне естественно: избавиться от того, что делает вас несчастным. Если бы он сказал об этом мне, если бы он пришел посоветоваться, я определенно посоветовала бы ему ее убить, но сделать это так, чтобы все выглядело натурально. Так, чтобы его не поймали. Какой смысл избавляться от неприятностей, если потом страдаешь сам? Я презираю плохих артистов. А он — истеричный дурак. Он совершенно потерял голову. Она отказалась дать ему развод, так он пошел за кулисы и перерезал трос. И сам попал в беду… — А если он этого не делал? — Нет, сделал… Майлс — единственный человек, который настолько глуп, чтобы проделать все это подобным образом. Я бы выбросила ее в припадке ярости в окно. Айвен или Алеша отравили бы, Джед Уилбур застрелил… Луи скорее задушил бы. Это зависит от психологии! — сказала Анна Игланова, заговорщически мне подмигнув. — Мне кажется, вы много над этим думали. — А кто не думал? Запомните, только я одна могу танцевать с таким дирижером, который всегда ведет оркестр на два такта сзади, только я могу с этим справляться. Я жертва его глупости. — А вы довольны, что будете танцевать в новом сезоне? Игланова вздохнула. — Ах, Питер, думаю, я уже стара. Тридцать один год — слишком много, чтобы танцевать в «Лебедином озере». — Но вы не уйдете со сцены? — Им придется меня оттуда вынести, но я буду громко протестовать! — рассмеялась она. — Кроме того, им придется меня убить. И вот еще что я скажу: никакое падение из-за лопнувшего троса не сломает эти крепкие кости! — пошлепала она себя по бедрам. В дверях появился Алеша Рудин в белом костюме и галантно спросил: — Разрешите войти? — Мой старый друг застал меня в компрометирующей ситуации! Алеша, защищайте свою честь! Вызовите его на дуэль! Я этого требую! Он улыбнулся и пожал мне руку, мягко толкнув меня обратно в кресло. — Не вставайте. Я сяду здесь. — И он устроился рядом с нами в глубоком кожаном кресле у окна. — Я слишком стар для дуэлей. — Как он переменился! — в притворном ужасе воскликнула Игланова. — Но только в лучшую сторону, Анна, точно как и вы. — За это я дам вам шоколадку. Я видел, что он уже взял одну. При его комплекции это было просто невероятно. В такую жару даже листик салата стал бы для моего желудка непосильной тяжестью. — Я был у Майлса, — сказал он. — Он в кошмарном состоянии. Боюсь, он этого не выдержит, может случиться что-то страшное. — Сам виноват. — Анна, будьте великодушны. — Я не отвечаю за его состояние. Я шесть месяцев назад ему говорила, что он должен развестись с Эллой, что бы она ни говорила. Я сказала: действуйте, у вас всего одна жизнь, вы не будете жить вечно… Действуйте, — сказала я, — и разводитесь, неважно, нравится ей это или нет. Что она сможет сделать? Вот что я ему сказала. — Но, Анна, видно, она могла что-то сделать, иначе он не стал бы ждать так долго и… — Убил ее! Такой дурак! — Мы знаем, что он ничего подобного не делал. — Нет, мы не знаем, что он не делал ничего подобного, — вспылила Игланова. — Расскажите это тому толстому коротышке, который курит сигары… расскажите ему. — Я понимаю, все выглядит очень плохо… — Ох, я забыла. Та малышка… — Магда? Но у нее семья. Что еще нужно? — Ах, действительно, что еще нужно! — Так вы знаете про Магду? — Они так удивленно посмотрели на меня, словно я спросил, откуда берутся дети. — В балете нет секретов, — мягко заметил Алеша. — Так неужели вы не можете понять, почему я так сердита на этого идиота? Можно убить плохого человека, убить себя, но нельзя причинять боль невинному. О, это аморально… Я что-то говорю не то. Алеша, скажите мне, скажите ему, что это неверно. — Она слишком расстроена, — пробормотал старик, принимая от служанки стакан чая. — Майлс с нею виделся? — спросил я. — Думаю, да, — сказал Алеша, — так часто, как ему это удавалось… но это было нелегко. — А полиция? Алеша кивнул. — Если они узнают, Майлсу конец; а они наверняка узнают. — Глупость толкает на безумные шаги, — сказала Игланова, поднимаясь. — Она не захотела его освободить, и вот теперь бедная девушка enceinte…[5] Это ужасно. — Почему он не мог развестись с Эллой? — Кто может знать… — вздохнул Алеша. — Кто может знать? Ха! Я могу сказать… по крайней мере в этой комнате. Она раскрыла бы его секреты. Она была на все способна… Однажды он сказал мне, что, если начнет дело о разводе, она угрожала обнародовать самые интимные вещи… — Какие интимные вещи? — спросил я.