— Уже хорошо и то, что все это не на первой полосе, — заметил я. — Не говори таких вещей, а то тебя выбросят из гильдии агентов по связи с прессой, или как называется та штука, что делает людей не такими, какие они есть. — Молчи, стервозная богиня. — Кто-кто? — Подлая зазнавшаяся штучка, которая делает таких людей, как я… профессиональными лгунами, трубадурами бронзовых идолов на глиняных ногах. — Ох, заткнись. Посмотри, не написал ли о нас чего-нибудь Джон Мартин в «Таймс»? — Он пишет, что Большой балет Санкт-Петербурга на следующей неделе покидает город, отправляясь в пятимесячное турне. Она выхватила у меня «Таймс» и внимательнейшим образом прочитала балетную колонку. Так читать умеет только балерина, пытающаяся разыскать о себе хороший отзыв. — Как всегда, назойливая реклама Иглановой, — язвительно заметила Джейн. — Что поделаешь, в свое время многие из них были ей обязаны. — Но разве не прекрасно было бы — уйди она добровольно на покой? — заметила моя великодушная подружка. — Зачем ей это? Она будет несчастна. Не будет же она учить других? Думаю, пожилая женщина должна вести себя именно таким образом… стараться занимать заметное место в обществе. Джейн нахмурилась. — Нам всем так трудно с ней… Она всех тянет назад… Я фыркнул. — Вы только послушайте! Всего неделю назад ты была одним из паршивых маленьких лебедей и бегала по сцене с тремя подружками, а теперь уже думаешь, как занять место Иглановой. Одним непрерывным плавным движением, как заметил бы критик, пишущий о балете, Джейн Гарден нанесла мне сокрушительный удар подушкой. После короткой борьбы я наконец-то с нею совладал… хотя не без труда: она была девицей крупной и, несмотря на великолепную шелковистую кожу, состояла из сплошных мышц. — Это неправда! — с трудом выдохнула она, ее волосы разметались по подушке, к которой я крепко прижал ее спину. — Зазнайство… вот что это такое. — Каждая балерина думает точно так же. Спроси любую… — Ужасная компания… самонадеянные, бесталанные. — О! — она выскользнула из-под меня и, тяжело дыша, уселась на кровати, откидывая волосы, закрывшие лицо. — Меня бы ничуть не удивило, если бы ты убила Эллу, чтобы занять ее место. Джейн мрачно рассмеялась. — Нет нужды объяснять тебе, что наша труппа построена по кастовой системе. До того как погибла Элла, я была седьмой по счету. — Но теперь стала второй, потому что знала: если Элла уйдет со сцены, я постараюсь, чтобы ты заняла ее место. — Все очень здорово сработано, — довольно улыбнулась Джейн. — У тебя просто нет совести. — Совершенно верно. Особенно сейчас, когда дело закрыто. — Ты не боялась, что тебя поймают? — Ну, если говорить серьезно, я никогда не чувствовала себя так плохо, как после смерти Майлса. — Почему? — Видишь ли, милый, я была там. — Там? — Я видела его примерно за час до смерти… заезжала к нему перед приемом. — Господи! — Я сел и уставился на нее: — Ты рассказала об этом Глисону? — Нет, не стала… Думаю, я испугалась. — Дуреха… — я встревожился. — Ты же знаешь, что за домом следили, следили днем и ночью! Ты вошла с главного входа? — Вошла я… Ну конечно. Так ты думаешь… — Он знает, что ты там была и не сказала на допросе. Как по-твоему, какой вывод он может из этого сделать? — Но… Ведь Майлс все сделал сам, не так ли? Ведь дело закрыто? — тихо спросила она. Иногда мне кажется, что у балерин ума меньше, чем у среднего растения. — Я не знаю, знает ли об этом Глисон и что считает по этому поводу полиция. У меня такое чувство, что не знает, но я могу ошибаться. Даже если это так, не имеет никакого значения, что пишут газеты и что говорит Глисон. Но они все еще занимаются тем, что произошло с Эллой… а может быть, и с Майлсом тоже. — Думаю, ты преувеличиваешь, — но она явно встревожилась. — Да, кстати, думаю, с моей стороны не будет нескромным, если я поинтересуюсь, что ты делала в тот вечер в квартире Майлса? — У меня было для него письмо от Магды. — Которая примчалась, когда он уже умер. — Я знаю… но она хотела, чтобы я с ним встретилась и кое-что рассказала. Ее семья следит за ней, как ястребы, она сказала, что не может выйти из дому, поэтому попросила сходить к нему. — Это было до того, как изобрели телефон, или до создания национальной почтовой службы? — Не нужно над этим смеяться. — Я никогда не был более серьезным. — Тогда и веди себя как следует. — Я и веду… Черт побери… Несколько минут мы рычали друг на друга, а потом она сказала, что Магда несколько дней не могла выйти из комнаты, что родители не позволяли ей даже подходить к телефону. Если не считать одного посещения украдкой, Майлсу не позволяли с ней встречаться; фактически семья не позволяла ей встречаться даже с Джейн. — И что же Магда хотела ему передать? — Какая теперь разница? Когда все кончено… — Послушай, так что же она хотела ему сказать? — Речь шла о ребенке. Она хотела знать, одобрит ли Майлс, если она сделает аборт. — И что он ответил? — Ответил отрицательно; сказал, что они поженятся сразу после суда. — И как он выглядел, когда ты его видела? — Он был в великолепном настроении… хотя в словах его не было особого смысла… Майлс говорил о новом балете, о «Затмении» и мистере Уошберне… Он был на него очень зол. Не знаю почему. — Уошберн с ним уже встречался? — Нет, не тогда. — А откуда ты знаешь, что они в тот вечер встречались? — Я был похож на окружного прокурора и настроен весьма решительно. Но это не помогло. — Потому что я встретила мистера Уошберна, когда уходила, и он меня спросил, в каком настроении Майлс. — В тот вечер там было весьма оживленно: половина труппы побывала у Майлса дома. — Ох, перестань, пожалуйста, острить. Ты ведешь себя как в кино. — Может быть, — мрачно буркнул я. — И как реагировал Уошберн, когда тебя увидел? — Прежде всего был очень удивлен — ведь мы оба должны были быть на приеме.