— Не думаю, что Игланова стала бы так рисковать. — Ничем она особенно не рисковала — была вполне уверена, что обвинят Майлса. Так и случилось. Или заставила Алешу. Он тоже ненавидел Эллу… Хотя, пожалуй, он бы не оставил ножниц в комнате Иглановой. Так могла поступить она сама — коварный трюк прикинуться несчастной жертвой. Все это только рассуждения. Я был бы просто счастлив, если бы полиция сдалась и отступилась или арестовала человека с улицы, не имеющего никакого отношения к балету. Но если уж они решат арестовать старуху или Алешу, то пусть делают это побыстрее, чтобы я мог поехать в Вашингтон и оправдаться. Не хочу, чтобы что-то помешало моим планам на осень. Новый мюзикл… это мой самый большой шанс на Бродвее. Я связываю с ним большие планы… и не только из-за денег. Это возможность создать нечто грандиозное… что-то такое, что еще никому не удавалось… Он долго распинался в том же духе про свои грандиозные замыслы, но тут я спросил, верны ли слухи, что Луи тоже намерен перейти в мюзикл. — Где вы про это слышали? — От кого-то в труппе. Сами знаете, о чем только они не говорят… — Как-то однажды мы об этом говорили. Но не думаю, что он решится покинуть балет. — Он неплохо бы смотрелся на Бродвее, — заметил я. — Заранее никогда не скажешь… Тут Уилбур опять перевел разговор на себя и до моего ухода успел сделать несколько заявлений насчет своих политических взглядов, которые мне предстояло довести до сведения прессы. 4 Было уже почти семь, когда мы встретились с Алешей в русской чайной на Пятьдесят седьмой улице. У нашей труппы она была любимым местом отдыха. Русские могли прохлаждаться там часами, пить чай и есть икру. Алешу я обнаружил за его любимым столиком в главном зале. Он просматривал почту. Старик был, как всегда, щеголевато одет, включая монокль. Перед ним стоял стакан водки. Тогда, считая его убийцей, я удивлялся его хладнокровию. Если не считать признаков накопившейся усталости, характерных в тот сезон для всех членов пашей труппы, трудно было представить его более расслабленным, чем в тот момент, когда он жестом указал мне стул напротив. — Простите за опоздание, — сказал я, заказывая виски. — Я задержался в офисе, пытаясь разобраться с газетчиками. — Они как волки, — кивнул он, вставляя сигарету в длинный ониксовый мундштук. — Чуют запах крови и жаждут ее еще больше. — Сейчас они безумно жаждут, чтобы кого-нибудь арестовали. — И инспектор собирается отдать им кого-то на растерзание… — Готов держать пари, это будет не тот человек. — Несомненно, — печально согласился Алеша. — Я бы хотел им помешать. — Каким образом? — Не знаю… Но хотел бы… из-за Джейн. — А она замешана? К счастью, я сумел достаточно ловко вывернуться, хотя пришлось проделать несколько экстраординарных финтов. — Мы собираемся пожениться, — заявил я, — а вся эта история доставляет массу проблем… Тут и ее роль в новом балете Уилбура… и стресс от каждого выхода в «Затмении»… Она безумно боится, что кто-нибудь устроит ей то же, что сделали с Саттон. Одним словом, не самая подходящая обстановка для любви. — Любовь сама создает обстановку, — тепло улыбнулся Алеша. — Позвольте мне вас поздравить… — Спасибо… Я вам очень признателен… Только в труппе ничего не говорите… пока. — Я буду сама скромность… Мы чокнулись: он — чаем, а я — виски. Потом поговорили о любви и браке, и он рассказал про себя и Игланову. — Она божественная женщина! Я никогда не знал другой женщины, до такой степени лишенной тщеславия и зависти. Да, понимаю, это звучит странно, ведь она ужасная эгоистка, когда речь идет о работе… Но это вполне естественно… Ее прежде всего заботит балет, а не она сама. В какой-то мере для нее это священнодействие… Да и для нас тоже. Вы, американцы, устроены иначе. Вы думаете о деньгах, славе и тому подобном, а не о самом деле, о танце, о работе, о магии балета. Наш брак можно было назвать идеальным. — Но он исчерпал себя. — Все проходит… рано или поздно. Мне вскружила голову другая женщина, и все кончилось. Но Анна никогда, ни разу меня не упрекнула. — За Эллу? — Да… Боюсь, теперь об этом знают все. Я вел себя как идиот, но ее не осуждаю. Мы были слишком разными людьми. Я думал прежде о балете, потом о ней, а она — прежде всего о себе. Она считала, если я ее люблю, то отдам все главные роли. Но я-то видел, что она еще не готова! Балет — прежде всего, и я надеялся, она поймет, как понимал это я. Но она предпочла выскочить за Майлса и сразу стала великой балериной. Бедняжка… она заслужила свой конец. — Вы ее ненавидели? — Да, и довольно долго… но все позади. Я чувствовал: что-то должно случиться… Я не суеверен, но на нее бросало тень какое-то ужасное событие. И эту тень я видел уже давно. Я понимал, что ей не суждено долго прожить… и жалел. В конце концов, когда-то я ее любил. — У меня есть кое-какие новости, — прервал я его мистические рассуждения. — Новости? — он положил на стол ониксовый мундштук и вежливо приготовился слушать. — Завтра полиция собирается арестовать убийцу. — Откуда вы знаете? — Это выяснилось сегодня к вечеру… Уже заготовлен ордер на арест. — Нет, ее не тронут… Не посмеют! Он угодил в мою ловушку с изяществом умирающего лебедя… Если только не поймал меня в свою! Пока я не был уверен, в чем она состоит, но продолжал блефовать. — Боюсь, что посмеют. В конце концов, закон один для всех, даже для великих балерин вроде Иглановой. — Понимаю… Но мы должны остановить их, — он уронил монокль и внезапно показался изможденным и осунувшимся. — Она не должна предстать перед судом. — Но если она невиновна, ее отпустят. — Невиновна! — простонал он. — Вы думаете, она в самом деле убила Эллу? — А кто еще? — голос его дрожал от напряжения, как у глубокого старика. — Вы с ней об этом говорили? — Никогда. Мы никогда не обсуждали гибель Эллы. Я просто знал. И она знала, что я знаю. Поэтому нам с самого начала говорить было не о чем. — Вы обсуждали это с Глисоном? — Конечно нет! Ведь мне пришлось бы лгать! Такая ложь, такой позор! Они бы никогда не разобрались в моих словах. — И все же ее завтра арестуют. — Тогда нужно срочно подключить Айвена. Нанять адвокатов. Лучших юристов Америки… Мне говорили, в этой стране хороший адвокат может вас вытащить из чего угодно. — О том, что произойдет, догадываются многие. И она сама уже знает, что ее могут арестовать в любую минуту. — Сейчас я должен быть с ней. — Не уверен, что это разумная мысль. Мне только не хватало, чтобы мои собеседники встретились друг с другом и стали обмениваться впечатлениями. Случись такое — мне не миновать серьезных неприятностей. — Понимаете, сейчас за ней следят; если решат, что вы в какой-то мере можете оказаться ее соучастником, ваши показания в ее пользу не будут стоить ломаного гроша. — И даже если так… — Кроме того, она мне говорила, что вечером намерена встретиться с адвокатами. Подождите до завтра. Есть лишь одна вещь, которую стоит сделать, единственная действительно разумная вещь, которую следует сделать… Еще несколько минут я продолжал его отговаривать, но ушел, так и оставшись не уверен, удалось мне это или нет. 5