Она умолкла и со стуком поставила чашку на стол. — Он не слишком умен, сильно постарел и очень это переживает. Видели бы вы его тогда, в России… Сейчас я и сама почти старуха. А его я помню совсем юным танцовщиком… Такой он был прекрасный, такой мужественный! Вам никогда не приходилось видеть подобного! Женщины, мужчины, дети — все были от него без ума и буквально ходили следом. Потом мы покинули Россию, отправились в турне, и его полюбила вся Европа. Не потому, что он был замечательным танцовщиком, не хуже Нижинского. Он был прекрасным человеком, тонким, храбрым и добрым… Все это было много лет назад. Теперь мы оба старики… — и тут в ее глазах сверкнули слезы. Больше она ничего мне не сказала, я неуклюже распрощался и ушел. 2 Встречу с Уилбуром мы назначили на половину пятого, после репетиции. В студию я попал как раз к началу перерыва. Странно было видеть наших танцовщиков в трико, сновавших взад-вперед среди полицейских в штатском — все как один в двубортных костюмах и фетровых шляпах с заломленными полями, сидевших как форменные фуражки. Я поздоровался с Джейн, хмуро и сосредоточенно изучавшей расписание репетиций. — Как дела? Она вздрогнула. — Ах, это ты… Сегодня я всего пугаюсь. Нормально. Правда, никто не думает о балете… кроме Уилбура. — И на что похож этот новый балет? — Не помню ничего подобного, — тут она снова вздрогнула. — Ох уж этот инспектор! Меня от него просто в дрожь бросает. Он почему-то решил, что я знаю гораздо больше, чем говорю, и все утро меня допрашивал. Где я была в такое-то и такое-то время, насколько хорошо я знала Эллу… Словно я имею какое-то отношение ко всей истории. Я никак не могла ему втолковать, что связана с этим убийством только через Магду, да и та была моей подругой — и больше ничего. В проблемы с Майлсом она меня посвящала чисто по-дружески. — Не думаю, что, если я опять назову твой визит к Майлсу и отказ рассказать об этом Глисону большой ошибкой, это принесет пользу… — Это ничего не принесет. Но что ты сейчас собираешься делать? — У меня встреча с Уилбуром. Потом я еду ужинать с нужными людьми… из газет. Когда вернусь, не знаю. — Постарайся освободиться пораньше. Я весь вечер буду дома. Никогда прежде я не была так напугана… Я заверил, что постараюсь, и она исчезла в женской гримерной. Только я двинулся в зал в поисках Уилбура, как меня остановил Луи, демонстрируя в широкой улыбке свои безупречные зубы. — Что нового, малыш? — Насчет того дельца в Гарлеме? — уточнил я. — Можно будет как-нибудь прогуляться. — Ты — молодец. Я знал, что ты согласишься, — он стиснул меня потной рукой. — Поехали сегодня вечером? Может, перед этим ты заглянешь ко мне домой? — Сначала лучше съездим в Гарлем. Я пишу книгу… — Нелегкое занятие, — вздохнул Луи, который предпочитал комиксы про Супермена и принца Валианта или про Терри и пиратов. Мы договорились встретиться в одиннадцать в холле отеля «Алгонкуин». Я постарался миновать Глисона, который засел в классной комнате и продолжал терроризировать свидетелей. Уилбур, разумеется, забыл о назначенной встрече, но был достаточно любезен и предложил пройти к нему и подождать, пока он переоденется. Джед занимал небольшую квартирку в одном из мрачных доходных домов на Ист-сайд. Красный кирпич, узкие окна-бойницы… Лучшее место для истинного либерала, чтобы ощутить себя частицей людского муравейника, почувствовать свое единение с окружающими. Пока он принимал душ и переодевался, я похозяйничал в его гостиной. За это время я обследовал все, точно так же, как в квартире Иглановой, и с тем же результатом. Трудно обыскивать комнату, когда не ищешь ничего конкретного. С другой стороны, это дает возможность получить некоторое представление о характере хозяина. В данном случае впечатление у меня сложилось скорее отрицательное. В квартире все было очень функционально, много хрома и натурального дерева, и никаких украшений, если не считать единственной абстрактной картины. Настолько абстрактной, что только куда более квалифицированный эксперт, чем я, мог оценить, хороша она или плоха. В книжном шкафу — два-три десятка книг о балете, и больше ничего. Я был почти уверен, что в спальне могут найтись книги левого толка, спрятанные, когда ситуация стала накаляться. — Никогда так не уставал, — пожаловался Уилбур, возвращаясь в комнату. На нем была рубашка с коротким рукавом и широкие брюки, болтавшиеся на худых бедрах. — Хотите выпить? Мы выпили бренди с содовой, потом он устроился на дальнем конце серого с золотом дивана и выжидающе посмотрел на меня. — Хочу поговорить о предстоящих в Вашингтоне слушаниях, — начал я. — Мне нужно знать, когда вы собираетесь туда, когда вернетесь и что думаете по поводу подачи материала в газетах и на телевидении. Особенно в Чикаго, где мы можем столкнуться с известными проблемами. Понимаете, мистер Уошберн переложил все отношения с прессой на меня, а я пока не знаю, как мне быть, — я был любезен и красноречив. — Я сам хотел бы знать, что делать, — вздохнул Уилбур, крутя локон на виске. — Из-за убийства я не могу ехать. Думаю, запрет полиции имеет преимущество перед вызовом конгресса. Хотя после того, как преступника арестуют, я смогу поехать в Вашингтон, дать показания и через пару дней вернуться. Не беспокойтесь, меня не в чем обвинить. И постарайтесь, если сможете, убедить в этом мистера Уошберна. Он всерьез думает, будто я — русский шпион. — Он просто паникер. — Весь этот переполох вызван моими давними связями с труппой «Норт америкен балет компании. Там два танцовщика были членами компартии, а остальные им симпатизировали… Я уже сотню раз рассказывал об этом. В балете очень сильна конкуренция, и меня уже много лет пытаются вытолкнуть со сцены. Когда вы достигаете вершины, в ход будут пущены любые средства, чтобы столкнуть вас оттуда. Все это — козни моих врагов. Но я справлюсь, даже если придется пройти через тысячи слушаний. Уилбур был настроен весьма воинственно, и я не мог не восхищаться его напором. Он не собирался сдаваться, его не покидало то упорство, которому он был обязан всем, чего добился. Хотя я чувствовал, что он несколько драматизирует ситуацию. В конце концов, кому есть дело до какого-то хореографа, специалиста по танцам и эксперта по балетным тапочкам? Все это смахивало на надуманную постановку захудалого театра. Впрочем, за такую точку зрения меня вполне могли прогнать ко всем чертям. — Вам много пришлось общаться с Глисоном? — поинтересовался я, прежде чем он перешел к неизбежным излияниям про душу настоящего артиста, который борется за красоту и страдает от непонимания. — С Глисоном? — Он выглядел смущенным; биография Джеда Уилбура, видного хореографа середины двадцатого века, оборвалась на первой главе. — Вы имеете в виду того инспектора? Нет, у меня и без него хватает причин для беспокойства. Вы же понимаете, он готов запретить нам поездку в Чикаго. И даже если мы туда поедем, мой балет может оказаться не готов: что прикажете делать со всеми этими проклятыми перерывами? Сегодня выдался ужасный день… поверьте мне. Труппа работала хуже, чем обычно… если такое возможно. Как мухи в клейстере. Хотя могу сказать вам кое-что, чего не говорил даже мистеру Уошберну. Если нам не разрешат выехать в Чикаго, я собираюсь разорвать контракт. Я уже говорил с адвокатом, и он подтвердил, что я имею на это законное право. — Я уверен, Глисон сумеет разобраться до начала чикагских гастролей. — Я тоже на это надеюсь, — Уилбур налил себе еще. — А как вы думаете, кто все это сделал? — вопрос был задан неожиданно. — Что сделал? Совершил убийства? Не имею ни малейшего понятия. Скажите, тот хам из комитета ветеранов сегодня появлялся? Как его, кажется, Флир? — Не думаю. Мы с мистером Уошберном отправили всех визитеров, включая прессу. — Похоже, он настроен против меня лично. Это откровенное преследование. Почему из всех либералов в театрах Нью-Йорка выбрали именно меня? Единственная, кто хоть как-то интересуется политикой, — это… Игланова. — После всего, что вы сказали, причина мне ясна. Вы в своем деле первый, а значит, представляете удобную мишень. Если вас действительно удастся свалить, это можно подать как серьезную победу. И оправдать свое существование. Тщательно сплетенный лавровый венок был принят с молчаливой благодарностью. Он долго переваривал мои слова о его первенстве в балете: Уилбур… а уже потом Тюдор, Баланчин, Эштон, Роббинс. Такие мысли ему явно нравились. Лицо смягчилось, он почти расслабился. Я снова повторил вопрос: — Кто убил Эллу и всех прочих? — Я не уверен, что мое мнение представляет какую-то ценность. Понимаете, я в труппе человек новый. И не слишком хорошо представляю внутреннюю интригу. Я слишком поглощен был собственными трудностями и не обращал внимание на окружающих, хотя, возможно, стоило. Но подумайте сами, как непросто создать два балета, защищать свою репутацию и еще беспокоиться о серии убийств. Я думаю, что если смогу пережить будущий месяц, то сразу после премьеры в Чикаго до конца лета уеду на Бермуды. Больше я просто не выдержу. — Но вы же давно знаете всех участников этих событий. Балет — очень замкнутый мир, и не имеет значения, в какой труппе вы работаете. — Это верно. Но балетные труппы чем-то напоминают семьи. Внутри они все разные… и неважно, как хорошо вы их знаете извне. — Вы давно знали Эллу? — Да. Если не считать Луи, она была в труппе единственным человеком, которого я хорошо знал. — И все-таки, давно вы ее знали? — Вы спрашиваете, как полицейский, — хмыкнул он. — Тронут вашей иронией, но вот именно так я зарабатываю себе на хлеб с маслом. Вы всегда можете перейти в другую труппу или уйти на Бродвей, я же на службе, и вокруг не так много такой же приятной работы. — Я понимаю, что вы хотите сказать. Ладно… Элла Саттон… Давно ли я ее знаю? С тысяча девятьсот тридцать седьмого года, когда она танцевала в «Норт америкен балет компани». Именно там она впервые исполнила несколько ведущих партий, там к ней пришло признание. — И часто вы встречались после этого? — Очень редко. Мы никогда не работали вместе, пока Уошберн не пригласил меня поставить для нее несколько новых спектаклей. — Я и не знал, что она как-то способствовала вашему приходу в труппу. — Но это так. Я полагаю, что она — самая амбициозная танцовщица в истории балета. Она чувствовала, что нужно подучиться классическому танцу, и пробилась в труппу Большого балета Санкт-Петербурга. Потом решила как-то выделиться в современном репертуаре… доказать, что способна затмить саму Нору Кайе. И ради этого уговорила Уошберна пригласить меня… За что мне было убивать ее? — он рассмеялся, оценив двусмысленность своих слов. — Нет, кто-то позаботился меня опередить. Но, должен вам сказать, несмотря на успех «Затмения», недолгое сотрудничество с вашей труппой отняло у меня минимум десять лет жизни. — Вам нравилась Элла? — Безусловно нет. Такая стерва не из тех, кто мне способен нравиться, — небрежно бросил он, стараясь показать, что его отвращение к Элле не распространяется на весь противоположный пол… хотя на самом деле так и было. — Но танцовщицей она была великолепной. Я чувствовал, она вполне могла стать лучшей балериной нашего времени… А мне приходилось работать со многими, практически со всеми сколько-нибудь значительными танцовщицами в мире. — Как вы думаете, кто ее убил? Уилбур нахмурился и допил свою порцию. — Знаете, последнее время со всеми этими расследованиями я так перепсиховался, что боюсь открыть рот, даже чтобы похвалить погоду. Наверняка какой-нибудь подонок переврет мои слова и использует их против меня же. — Да, но нас здесь только двое. А чтобы что-то доказать, нужны по крайней мере два свидетеля. Так что вполне можете рассказывать… — Я могу сказать только то, что я думаю по этому поводу… а не то, что знаю. И если вы решите ссылаться на меня, я стану отрицать до посинения. Судя по тому немногому, что я узнал про труппу и про то, как здесь делают дела, я бы сказал, что это дело русских. — Игланова? — И Алеша… Кто-то из них или оба вместе. Подумайте, у кого еще был какой-то реальный мотив? Если не считать Майлса… Впрочем, я все еще верю, что он вполне мог это сделать, хотя тогда смерть Магды становится полной бессмыслицей… Вот почему предпочитаю думать, что все это дело рук какого-то маньяка. Видит Бог, в балете их хватает — да и в этой труппе наверняка найдется не один.