– Да, – кротким тоном подтверждает Мертл. – И однажды, когда она была Лил, и еще раз, когда ее звали как-то по-другому, ее чуть не поймали. Но затащить ее на виселицу не так-то просто. Мертл садится на скамейку, глубоко вздохнув, опускает подбородок в ладони и усталыми глазами смотрит на пчел, капусту, паданцы и пожухлые листья. – Миссис Суонн сказала, я могу пожить у нее, пока папа не вернется домой. Я ей сказала, что папа никогда не вернется. – Мертл на мгновение умолкает. – Тогда миссис Суонн сказала, что я могу пожить у нее до следующего вторника. – Почему твой папа не вернется? – Потому что это он похитил Кристабель. 11 В гостиной над лавкой Уилкса на Денмарк-стрит Кора Баттер заворачивает сосуд со странным младенцем, который немало тревожит ее душевный покой. Кора осторожно передвигает сосуд, дабы не уронить его и не встряхнуть слишком сильно. Не дай бог, его содержимое каким-то образом вырвется наружу. Существо прикреплено к своему дому паутиной проводов, стекло на вид прочное, сам сосуд тоже закупорен надежно. Но Кору это не обнадеживает. Она долго со страхом рассматривала диковинку, лишая себя спокойствия духа. Порой она уверена, будто видит, как дрогнул кулачок или из крошечного носика выплывает пузырек. Но ей это только казалось: обитатель сосуда мертвее мертвых, его черты окоченели, маленькая бочкообразная грудь неподвижна. Зная от Брайди, как действуют коллекционеры и на что они способны, Кора высматривала соединение, некий характерный стык в том месте, где плоть сочленяется с чешуей, с изогнутым отростком. Но, если таковой и имеется, Кора его не увидела. Она несет сосуд вниз и кладет его в позаимствованную детскую коляску, рядом с коробкой разнообразной выпечки из пекарни фрау Вайс и несколькими бутылками разбавленной мадеры (с пустыми руками в гости не ходят). Кора неспешно поднимается по лестнице, возвращаясь в гостиную. – Маленький уродец туго запеленут и готов отправиться на прогулку. Вам следует оставить его у доктора Прадо, – сварливо говорит она. – Пусть пристроит его куда-нибудь меж мерзких вещиц, что находятся в его лаборатории. – Он смущает твой покой, Кора? – спрашивает Брайди. – Да у меня от него мороз по коже. Кто бы мог сотворить такое? Руби Дойл, стоя у окна гостиной, бросает на Кору сочувственный взгляд. Не имея ответов на ее вопросы (по крайней мере, таких, какие она могла бы услышать), он снова переключает внимание на то, что происходит за окном. На улице кипит жизнь: перед мертвыми глазами Руби снуют толпы живых людей. Уличные торговцы наворачивают круги с полными подносами апельсинов и орехов; уличные циркачи показывают свое мастерство; кухонные служанки, с корзинами для провизии в руках, разглядывают прилавки торговцев лентами, обходя стороной разносчиков угля. Среди прохожих снуют карманники, быстроногие воришки. Вон вышагивает одетый с иголочки франтоватый бездельник с пышными бакенбардами. А там семенит голубоглазая красавица в очаровательном капоре. Как же жалеет Руби, что у него нет сюртука и нового цилиндра. Побриться бы сейчас, сытно и вкусно позавтракать, надеть красный шарф, лайковые перчатки, сунуть в карман часы. Он отдал бы что угодно, лишь бы снова пройтись по улице как живой человек – себя показать, на других посмотреть. – Я скучаю по тем временам, когда на меня смотрели, – заявляет Руби. – При жизни внешне я был весьма эффектен. – Ты и теперь эффектен, – бормочет Брайди. Она сворачивает и сует в конверт записку, которую только что написала. Послание адресовано приходскому священнику Хайгейтской часовни его преподобию Эдварду Гейлу. Тема записки: миссис Дивайн умоляет священника принять ее, как только ему это будет удобно. Ибо мыслями Брайди постоянно возвращается – благодаря Уинтеровой Русалке и следам от укусов на руке Мертл Харбин – к младенцу со щучьими зубами, который был замурован в крипте. Ей необходимо еще раз осмотреть трупы – при хорошем освещении и желательно без викария Криджа, с вожделением заглядывающего ей через плечо. – Кора, отнеси это сегодня в Хайгейт, пожалуйста. Не понимаю, почему его преподобие не ответил на письмо, что я послала ему перед отъездом в Марис-Хаус. Говоришь, от него ничего не было? – Ни слова. – Кора берет письмо. – Мне надо возвращаться. – Ну что вы всюду сами ходите, добротную кожаную обувь стаптываете? Попросили бы доктора Прадо прийти сюда, на Денмарк-стрит. А то вам несколько миль тащиться за город, да еще с этим чудовищем. – Мне нужно пройтись, Кора. Я хочу подумать. К тому же я повезу его в коляске, это не тяжело. С этим Кора не может не согласиться. Коляска легка в управлении и довольно просторна, троих младенцев спокойно вмещает. И крепкая: выдерживает сразу шестерых отпрысков миссис Аккерс, которые располагаются в самой коляске, на ее крыше и на решетчатой полке под ней. Мистер Аккерс, искусный каретник, вложил в этот транспорт все свое мастерство. Подвеска выше всяких похвал, силуэт бесподобен, как у ландо. Уинтеровой Русалке обеспечен надежный элегантный экипаж. Кора кивает. – Сосуд с уродцем до сих пор в целости и сохранности, а их сюда везли аж из Полгейта. – Там же спирт. – Так и знала, что это что-то вонючее, когда увидела на ящике: «Обращаться осторожно». – Кора морщит нос. – Это ж надо было прислать мне такое! – А как еще, по-твоему, можно было утащить это из-под носа миссис Пак? Я упаковала его в ящик и сказала миссис Пак, что это мой микроскоп и, если его доставят разбитым, придется уплатить уйму денег. – А его не хватятся? – У сэра Эдмунда сейчас других забот выше крыши. – Брайди замечает неодобрительный взгляд Коры. – Естественно, я его верну. Как только соображу, какова его роль в моем расследовании. – С таким же успехом вы могли бы вывезти оттуда фамильное серебро. – Ты права, Кора. Но этот сосуд имеет гораздо бо́льшую ценность. * * * Прогулка в Брикстон доставляет Брайди удовольствие, ибо день еще не испорчен ненастьем. По мосту Ватерлоо снуют экипажи и телеги, лошади и люди: одни спешат проникнуть в утробу огромного города, другие торопятся выбраться из нее. Брайди шагает мимо церкви Св. Иоанна и вокзала Ватерлоо, мимо пивоварен, типографий и сыромятен, идет к Кеннингтонской дороге, направляясь туда, где воздух чище. Детская коляска миссис Аккерс плавно скользит по мостовым. Время от времени Брайди останавливают прохожие. Они заглядывают в коляску, чтобы поворковать с малышом, и разочарованно отходят, не увидев в ней здорового пухлого карапуза. Руби вышагивает рядом со смущенным почтительным видом новоявленного отца, жестом предупреждает о выбоинах и ухабах впереди, бросает свирепые взгляды на экипажи и повозки, которые проезжают слишком близко к ним. Они оставляют позади Кеннингтонский парк и церковь Св. Марка. Брайди украдкой смотрит на Руби. Поймав ее взгляд, он улыбается в ответ. Его глаза, обращенные на нее, полнятся добротой и страстью. Ее вдруг пронзает щемящая боль сродни печали. Если бы он не был покойником и она была расположена… Так ведь она и расположена. Ей даже представляется, как ее жизнь начинается и кончается вместе с ним. Руби заявляется домой пьяным, прямо в ботинках падает на постель… Ссоры и примирения! Орава темноглазых ребятишек, что она ему родила. Они стареют вместе. Ей привычны его прикосновения, его мысли, дыхание. Кончиками пальцев он убирает с ее лица выбившуюся прядь, его губы обжигают ее шею. И Брайди захлестывает сожаление: потому что невозможно связать свою жизнь с мертвецом. Внезапно влажный блеск заволакивает ее глаза – наверно, из-за того, что воздух посвежел. Прогулка ей на пользу. Полдень только миновал, погода ясная, ветреная. Брайди идет по Брикстонской дороге, толкает перед собой детскую коляску с диковинным грузом, направляясь к церкви Св. Матфея и Брикстонскому холму. Ее путь пролегает мимо таверны «Белая лошадь» и приятного глазу неровного ряда домиков. Над макушками деревьев виднеются крылья мельницы. Сразу же за ней находится женская тюрьма, еще дальше – водопроводная станция. Руби украдкой смотрит на Брайди. Поймав его взгляд, она улыбается в ответ. В ее глазах чертовщинка и бог знает какие мысли. За одно это он готов ее поцеловать. Она идет быстро; вдовий чепец и черный капор соскользнули с головы на спину. Плащ она сняла, и теперь он, свернутый, лежит на полке под коляской, что дает Руби возможность любоваться очертаниями ее изящной фигуры, движениями упругого тела, ее легкой грациозной поступью. Ни дать ни взять горделивая мать. По губам Брайди снова скользнула улыбка, ее зеленые глаза блестят. Неужели в них слезы? Решилась бы она, отбросив благоразумие, кинуться ему в объятия, выплакать у него на груди свою боль? Ему представляется, как его жизнь начинается и кончается вместе с ней. Он приходит домой пьяный, прямо в ботинках валится на постель, она ругается, они скандалят и милуются, он поет ей серенады. У них орава шумных ребятишек – да чтоб с зелеными глазами, прошу Тебя, Господи. Она сидит перед очагом, держит на коленях малыша; на стене пришпилен его портрет – вырезка из журнала «Иллюстрированные лондонские новости» [29]. Брайди. Они стареют вместе. Ему привычны ее прикосновения, ее голос. Кончиками пальцев он перебирает ее огненно-рыжие волосы. Тыльной стороной ладони Руби быстро отирает глаза – наверно, воздух свежеет, вот и защипало – и замечает, что впереди их ждет неровный участок дороги. * * * Мельница Прадо – вторая в ряду. Первая – работает, имея полное оснащение: верхний и нижний жернова, передаточный механизм и тормозное колесо, валы и вращающие паруса. Девчонкой Брайди вслед за Валентином Роузом поднималась на самый верх той мельницы, на цыпочках крадясь по лестнице мимо мельника, и там воображала, что они сидят в бочке на самом верху корабельной фок-мачты. Они ложились на пол и слушали, как полощутся паруса и скрипят веревки. Раскинувшиеся внизу поля были морем; трава, которую ветер пригибал то в одну сторону, то в другую, обозначала приливы и отливы. Суррейский исправительный дом (они знали, что скрывается за этим названием) они принимали за приближающийся вражеский корабль. Эй, на палубе! А заключенные были для них грозными пиратами! Или порой тюрьма была просто пришвартованным судном, отягощенным грузом обреченных душ. Некогда мельница Прадо выглядела так же, как ее справная соседка, но крылья давно перестали вращаться, и, сколько Брайди помнила, крышу все собирались залить битумом. В центральной части сооружения окна располагались беспорядочно, но под самой крышей шли по кругу и были обнесены балконом, что делало мельницу похожей на маяк. Благодаря обилию окон в лаборатории Прадо, занимавшей верхний ярус здания, всегда было много света и воздуха. Сегодня в окнах лаборатории не видно силуэта Прадо. Хотя, возможно, он откуда-нибудь и выглядывает, ибо его монокль нередко направлен на окружающий ландшафт. Из своего «паноптикона» [30] на Брикстонском холме Прадо обозревает весь Лондон. Из северо-восточного окна он видит ленту Темзы и в ее излучине – тюрьму Бентама. От здания парламента Бэрри [31] его взгляд скользит вдоль Темзы до Ковент-Гардена, потом до Денмарк-стрит, охватывает Блумсбери, где обитают его враги из Королевского фармацевтического общества. Стоит ему чуть повернуть голову вправо, и взору его открывается убегающая на восток старая древнеримская дорога. Несколько больших воронов воинственно патрулируют балкон, бдительно следя за происходящим вокруг. От своего занятия они отвлекаются лишь иногда, чтобы размять лапы или почистить перышки. Периодически между стражами возникает ссора, и тогда они хлопают крыльями, нахохливаются и грозно каркают. По внешней стороне здания снизу доверху идет система ведер и лебедок, которая доставляет к окнам буквально все: препараты, детей, хлеб, закись азота – все, что потребуется. Рабочие механизмы мельницы, жернова и колесные устройства демонтированы и теперь валяются в саду. По словам Прадо, он разобрал мельничную конструкцию в знак протеста против придуманного Кабиттом [32] пыточного трэдмилла, который используют в тюрьмах: ничто не должно вращаться, молоть и работать по чужой воле. К тому же его «паруса» оставляли без ветра соседскую мельницу, а ведь сам Прадо ничего не молол. Без оборудования идеально круглые комнаты стали служить вполне комфортным жилищем миссис Прадо, самому Прадо и сиротам. Сироты – огромная орава детей всех возрастов, больших и маленьких, упитанных и не очень – с криками носились по саду. Миссис Прадо, приятная пухленькая женщина невысокого росточка в широкой фетровой шляпе, пропалывает морковь, придерживая на ноге малыша. Она вскидывает руку, приветствуя Брайди. В саду Прадо вы ничего не найдете, кроме подкидышей, сохнущего белья и обсыпанной песком длиннохвостой моркови. – Еще одного найденыша мне привезла, а, Брайди? – улыбается миссис Прадо, показывая на детскую коляску. – А то вам своих мало! – смеется Брайди. – Конечно, мало. – Она трясет ногой, подбрасывая на коленке малыша. Тот заливается смехом. Миссис Прадо окликает двоих ребятишек из оголтелой ватаги, что гоняет по двору курицу. Те тотчас же подбегают. Оба зеленоглазые, рыжие, как две капли воды похожи друг на друга. – Вот и наши близнецы. – Она слегка подталкивает локтем того, что стоит к ней ближе. – Ну-ка, поздоровайтесь с Брайди. Это она вас сюда привела, помните? Детишки приветствуют ее заунывными голосами, а сами поглядывают на убегающую курицу. – Подросли, – кивает им Брайди. – Помните меня? Близнецы в растерянности морщат лобики. Как ни крути, а для пятилетних детей год – это целая вечность. – Прадо в доме, – говорит миссис Прадо. – Он тебе обрадуется. В последнее время у него не было гостей, с которыми ему хотелось бы общаться. – А у него вообще бывают гости, которые ему нравятся? – Да, ты. – Миссис Прадо лукаво, с озорством в глазах смотрит на Брайди. – И Валентин. – Ой, не надо, прошу тебя! Миссис Прадо смеется, щипля малыша за подбородок. Тот хохочет, пуская слюни. – Если б вы с ним бросили дурака валять да взялись бы за дело, и вам было бы кого катать, – она показывает на детскую коляску, – и мне подкинули бы на десерт сладких крошек. – С шутливой свирепостью она быстро-быстро губами покусывает ручонки малыша. Тот до того развеселился, что начал икать. Брайди бросает взгляд на Руби. Он отводит глаза.