– Члены Благочестивого общества аптекарей до сих пор опомниться не могут. Пока они задницы свои чесали, она благополучно прошла у них аттестацию и получила лицензию [36]. Блэкуэлл [37], Гарретт, другие женщины, наделенные умом и сообразительностью, имеют полное право притязать… – Да, Прадо, знаю. Гарретт еще станет толковым врачом, – говорит Брайди ледяным тоном. – Если бы еще остальные студенты не выступали против нее. Ничтожества. – Свои приверженцы у нее тоже есть. – Женщины-медики… – начинает Прадо. – Это именно то, что необходимо обществу, – заканчивает за него Брайди. Если сейчас разговор пойдет о Сикоул [38] и Найтингейл [39], он до ночи не слезет со своего любимого конька. Уловив нотки категоричности в голосе Брайди, Прадо пытливо смотрит на нее. И замечает, что она сильно удручена. Вроде бы наблюдает, как ворон теребит край оттоманки, но на самом деле ничего не видит. – Брайди, ты хоть спишь? – Конечно. – А питаешься как? Хорошо, регулярно? – Эти вопросы обычно задает миссис Прадо. Он показывает на сосуд с Уинтеровой Русалкой. – Лестер Лафкин купил бы эту штуковину. Еще бы научить Русалку жонглировать. – Лестер Лафкин – отпетый мерзавец. – Импресарио Лафкин теперь Очень Важная Персона. – Прадо подается вперед всем телом. – Через пару недель его цирк приезжает в Челси. Он планирует устроить феерическое представление с морским уклоном. Воссоздать в Креморнских садах [40] водный рай Нептуна. – Он намерен прибрать к рукам Креморнские сады? – удивляется Брайди. – Почему я этого не знала? Прадо с теплотой во взгляде смотрит на нее. – Ты слишком занята другими делами. – В таком случае ребенок, наделенный фантастическими свойствами морского существа, как нельзя лучше впишется в программу его зрелища, – рассуждает Брайди. – Она принесет прибыль побольше, чем двухголовая морская собака. – Где сейчас Лафкин? – Расположился лагерем за городом, на пустоши Хаунслоу. Обдумывает стратегию своего вторжения. Хочешь нанести ему визит и выяснить, известно ли ему что-то про твоего похищенного ребенка? – Разумеется. – Я так рад, что ты снова работаешь, Брайди. Она силится выдавить улыбку. – Ну а как Валентин? – дружелюбным тоном любопытствует Прадо. – Давно ты видела моего мальчика? Брайди украдкой смотрит на Руби. Тот зачарованно наблюдает за тем, как ворон пытается вытащить пробку из графина с портвейном. – Он иногда подбрасывает мне работу. – Еще бы он не подбрасывал. Валентин высоко ценит тебя во всех отношениях. Звенит хрусталь. Это ворон долбит клювом графин. – Ты права, мой злой гений, – говорит Прадо ворону и затем снова обращается к Брайди: – Элодия предлагает нам выпить, раз уж все важные вопросы мы обсудили. – Элодия? Ты опять даешь имена своим воронам? – Только самым отъявленным разбойникам. Я и без того едва успеваю запоминать имена своего семейства. Миссис Прадо никак не угомонится, не устает обзаводиться новыми птенчиками. Брайди смеется. Прадо встает и принимается суетливо искать бокалы. – А заодно и покурим. Что у тебя сегодня в трубке? – Твоя «Бронхиальная бальзамовая смесь». – Это зелье не без побочных эффектов, – кривится Прадо. – Как и все твои зелья. – На изобретение моего последнего и самого гениального, – он бросает взгляд на ворона, – меня вдохновили мои врановые музы. Называется «Прогулка на небеса» Прадо. Не желаете присоединиться, мадам? – Ой, Прадо, мне… – По случаю сегодняшнего дня? – А что сегодня за день? – Сентябрьское равноденствие. Чем не праздник? – Старый ты друид! – смеется Брайди. Прадо в ответ ухмыляется. * * * Давно стемнело к тому времени, когда Брайди вталкивает детскую коляску миссис Аккерс через порог своего жилища на Денмарк-стрит. Всю дорогу до дома она шла пешком, поскольку долгие переговоры с кэбменами ни к чему не приводили. Те, видя габариты детской коляски миссис Аккерс и состояние потенциального пассажира (трубка во рту, вдовий чепец наперекосяк, склонность вести беседы с пустым пространством), предпочитали отказаться от ее денег и катили мимо. Руби следует за Брайди в дом. Она закрывает дверь и поворачивается к нему. Он изможден донельзя – краше в гроб кладут. Лицо мертвецки бледное в свете газовой лампы, что Кора обычно оставляет в прихожей, когда знает, что Брайди вернется поздно. Татуированная русалка на его плече уныло заплетает косу. Чернильная веревка рывками поднимает якорь на его руке. – Руби Дойл, что касается Валентина Роуза… – Брайди умолкает. Последнее изобретение Прадо странным образом воздействует на ее сознание: оно стало вязким, в нем не найти ни одной отчетливой мысли. Брайди делает глубокий вдох и начинает с трудом нанизывать одно на другое простые слова. – Он мне друг, Руби. Добрый, давний друг, в общем, очень добрый старый друг. – Как скажешь, – отвечает Руби с блеском в черных переливчатых глазах. – Ладно, спокойной ночи. Брайди жаждет поцеловать его глаза, усы, восхитительные губы… – Руби… – Она протягивает к нему руку, хочет дотронуться до него, но он уже исчез. Пошатываясь, она поворачивается к коляске, берет в руки укутанный сосуд и, пританцовывая, напевая бодрую песенку «Слушай пересмешника» [41], несет уродца наверх. * * * Не без труда Брайди отпирает шкаф в гостиной, разворачивает сосуд с Уинтеровой Русалкой и ставит его на одну из полок, на которой теперь стоят в ряд три экспоната, все очень разные. Слева от русалки – орешниковая соня – лакомая добыча для кошки. Брайди сама его законсервировала в годы ученичества. Справа от русалки – человеческое сердце в разрезе, так что виден весь его сложный механизм. Это – работа доктора Имса. Каждый из экспонатов напоминает о мгновениях давно минувших дней, когда эти бренные останки были исследованы, отобраны и тщательно запрезервированы. Они нарушают естественный порядок вещей: жизнь – смерть – тлен. Они воплощают собой пойманное время. Замаринованное «вчера». Вечность в сосуде.