12 Май 1841 г. Новый дом Брайди был сложным организмом. Во-первых, ей пришлось запоминать множество имен: Билл, Уильям, Уилл, Кейт, Мэгги, мистер Гривз, миссис Донси, та-самая-Элайза, глупые гусыни – Скверная Доркас и Крошка Мэри. И это были только слуги. А еще была господская семья: сам доктор Джон Имс, его супруга миссис Мария Имс и их дети: Гидеон и покойная мисс Лидия. Если доктор Имс походил на любезного длинномордого коня с печальными глазами, то Марию Имс можно было сравнить с надменной чистокровкой. Женщина с редкими рыжевато-каштановыми волосами, внешне она была высокой и худой, но, благодаря ухищрениям одевавшей ее камеристки, казалась полнее. Ноздри ее постоянно раздувались оттого, что она во всем усматривала пренебрежение к ее особе; голубые глаза вспыхивали, вращались, блестели и сверкали (как у всякого человека со вздорным нравом). Темп ее существования имел две разновидности: она либо лежала, либо носилась как угорелая. Сие зависело от времени суток (и, как поговаривали, от потребления настойки опия). Выговор ее отличало манерное произношение гласных звуков – особенность, которую она выпестовала в себе еще в девичестве, когда готовилась впервые предстать при дворе. Смеялась она обычно в нос, была дочерью богатого промышленника (инновации в области усовершенствования шарикоподшипников) и ничего и никого не любила так самозабвенно и беззаветно, как своего сына Гидеона. Жаль, что Гидеон не отвечал ей взаимностью. Как заметила мудрая миссис Донси, им обоим от этого было только хуже. Что касается покойной Лидии, в холле висел ее портрет, на котором была запечатлена белокурая, пухленькая печальная девочка в голубом платье. Покойная Лидия. Брайди спала в ее постели и трогала ее вещи: фарфоровых кукол и детские книжки с картинками, серую в яблоках лошадку-качалку и кукольный театр. Брайди носила одежду покойной Лидии. Порой Брайди чудилось, будто она слышит недовольный голос усопшей девочки, которая вернулась с того света, чтобы выяснить, почему какую-то там бродяжку вырядили в ее платье. Брайди воображала, что шуршание ее нижних юбок – это неодобрительный шепот покойной Лидии. Иногда Брайди замечала, что миссис Имс пристально наблюдает за ней и при этом хмурится. И Брайди пришло в голову, что, возможно, матери Лидии неприятно видеть одежду дочери на замухрышке из трущоб. Как-то вечером, набравшись смелости, она поделилась своими тревогами с миссис Донси. И кухарка сказала ей, что миссис Имс сына боготворит, а к дочери всегда была равнодушна. В Лидии она видела в лучшем случае разряженную куклу, в худшем – неудобство вроде февраля или несварения желудка. Брайди должна крепиться: против нее лично хозяйка ничего не имеет. Для миссис Имс что Брайди, что дверная пружина – один черт. Она и не помнит, какие платья носила ее дочь, а если и узнает их на Брайди, уж тем более не придаст этому значения. Скорее всего, хозяйку раздражает, что она вынуждена терпеть в своем доме очередную прихоть мужа. Здесь миссис Донси глянула на Элайзу, которая штопала носок, думая о чем-то своем. В конце концов, кто такая Брайди? Забава, вроде домашней собачки или кошки. Молва гласила, что маленькая ирландка, которую подобрал на улице доктор Имс, способна за минуту удалить желчный камень и за пять – отпилить ногу. Друзья Имсов были заинтригованы, пока не встречали Брайди – девочку с бледным и худым сиротским личиком и непокорными рыжими волосами. Да Имса надули… хотя нет, постойте-ка: разве манеры девочки не свидетельствуют о том, что она обладает некоторыми познаниями, разве глаза ее не светятся умом? В одежде покойной Лидии Брайди почти не отличалась от детей их круга. А вскоре под руководством доктора Имса она научилась говорить и вести себя соответствующе. Не забывали и о том, что Брайди была незадачливым отпрыском семьи талантливых дублинских врачей с трагической судьбой (жившей на Меррион-сквер). Вскоре собачонка доктора Имса стала сопровождать его в больницу, где она подружилась с врачами и хирургами, медсестрами, сиделками, больничными чиновниками и даже с аптекарями и их помощниками (которые слыли не самыми дружелюбными людьми). Нередко, когда доктор Имс совершал обход палат в больнице, а Брайди семенила с ним рядом, ее принимали за его родную дочь. Весть о популярности Брайди (и о заблуждении окружающих относительно ее личности) достигла ушей миссис Имс. Она была разгневана. Любая собачонка, даже любимая, должна знать свое место. О чем миссис Имс не преминула заявить мужу. Она поставила ему условия, которые тот должен был соблюдать, если хотел оставить сиротку при себе (и подкрепила свои требования значительной денежной суммой, которую пожертвовал тесть доктора Имса на нужды его любимой больницы Св. Варфоломея). С той поры Брайди больше не сопровождала доктора Имса в больницу, не ела за одним столом с господами, не показывалась на глаза их гостям, не сидела вместе с ними в церкви. Правда, миссис Имс согласилась, чтобы Брайди по-прежнему помогала ее мужу в его домашней лаборатории, ибо ей претила сама мысль, что на нее как на жену снова будет возложена обязанность (которой она пренебрегала) наклеивать ярлыки на банки с хрящами. Теперь Брайди ела вместе с прислугой и в церкви сидела рядом с Элайзой, маленьким Эдгаром и миссис Донси, помогая им грызть конфеты. И хотя Брайди горевала, что ее больше не берут в больницу, в целом она была бы довольна своим существованием, если бы ее не мучил страх. * * * Брайди никогда ничего не боялась, по-настоящему – никогда. Ни уличных мальчишек, что гонялись за ней с разбитыми бутылками, ни приставучих пьяных в таверне, ни ночей, что она проводила на кладбище с Ганом Мерфи, вооружившись киркой, лопатой и мешком. Брайди никогда не испытывала страха, хотя прекрасно понимала, что людям свойственно бояться. Гидеона Имса боялись, каждый по-своему, все слуги Олбери-Холла, от судомоек до дворецкого. – Это не мальчишка, а лживый коварный ползучий гад, и тебе лучше поостеречься, если он вздумает позабавиться с тобой, – предупредила Брайди миссис Донси, которая знала обо всем. Гидеон губил слуг по малейшей своей прихоти. При этой мысли миссис Донси потрясла подбородком, и глаза ее наполнились слезами. Садовники ломали ноги при подозрительных обстоятельствах, конюхов выставляли ворами, плачущие горничные шли за ворота, унося с собой свой нехитрый скарб и погубленные репутации. – Он насквозь гнилой, – сказала миссис Донси. – Разнузданный, как и его мать. Они сидели вместе перед кухонным очагом. Брайди, миссис Донси и Элайза. Маленький Эдгар играл на коврике возле них. Издавая шипящие звуки, он кусочком веревки помахивал над ногой миссис Донси. Та взвизгивала со смехом: – Ой, ой, змея! Боюсь-боюсь! Эдгар тоже хохотал. И Элайза смеялась, наблюдая за сыном. Ее лицо светилось любовью. Внешне Эдгар был неприглядный малыш: лицо бледное, сероватое; голова большая, странной формы. Поразительно, что у такой красавицы, как Элайза, родился столь непривлекательный ребенок. Строилось много догадок по поводу наружности его отца, и в конце концов сложилось общее мнение, что Эдгар похож на него. С другой стороны, даже два красивейших родителя могут произвести на свет урода. За примером далеко ходить не надо. Взять хотя бы мистера и миссис Имс. Впрочем, Гидеон был уродлив только душой, а это все-таки не так страшно, если уж уродство неизбежно. Элайза взъерошила волосы сыну. Улыбка угасла на ее губах, миловидное лицо омрачила тень горечи. – На этой неделе он возвращается из школы. – Так скоро? – простонала миссис Донси. – Да еще в отсутствие доктора. – Мать и сын, вместе, без всякой на них управы… – Элайза повернулась к Брайди. – Постарайся держаться подальше от Гидеона и миссис Имс, слышишь? Постоянно следи за тем, где они находятся, и не лезь им на глаза. Брайди испуганно кивнула. – Если где наткнешься на них, сразу убегай! Спрячься, если придется, слышишь, дитя? – сурово наставляла Брайди миссис Донси. Брайди взглянула на Элайзу. Та, усадив на колени Эдгара, надолго погрузилась в раздумья. * * * Гидеон, как и его мать, был высок ростом, строен и чванлив, имел ясные голубые глаза и рыжевато-каштановые волосы, только у него они были густые. И – не чета матери – он отличался проницательностью и сообразительностью. На щеках Гидеона уже начинали пушиться бачки. У него были полные губы, красивые руки и надменный взгляд, от которого бросало в дрожь даже миссис Донси. Очень скоро до Брайди дошли слухи о жестокостях, что вытворяли мать и сын. Когда миссис Имс воткнула в ладонь камеристки иглу для вышивания, Гидеон расплылся в улыбке. Когда Гидеон пинками гонял по гостиной спаниеля, миссис Имс хохотала. Когда миссис Имс с корнем выдрала клок волос у горничной, Гидеон, чтобы переплюнуть мать, запорол до полусмерти мальчика, помогавшего на конюшне. Потом стали ходить слухи, что Гидеон, которому уже исполнилось семнадцать лет, принялся всерьез гоняться за каждой юбкой в округе, не пропуская мимо ни одной горничной, молочницы и прислужницы в харчевне. Преследовал девушек с запальчивой решимостью, а затем избивал и бесчестил. Шепотом поговаривали, что Гидеон Имс калечил живность и скотину самым зверским образом. – Очаровательный мальчик и такой дьявольски бездушный, – качала головой миссис Донси. – Всадит нож в твое сердце, а сам при этом будет улыбаться тебе в глаза – даже не сомневайся. И миссис Донси знала, что говорила. В семье Имсов она служила еще с тех пор, когда доктора Имса качали в колыбели. Но с приездом домой Гидеона ничего не следовало обсуждать открыто. Он имел зловещую привычку без предупреждения появляться в помещениях для прислуги. Частенько вечерами усаживался на стул перед плитой миссис Донси и с едва заметной улыбкой на губах внимательно наблюдал за Элайзой и Эдгаром, понуждая всех спешно разбегаться по своим углам и пораньше ложиться спать. Когда Гидеон был дома, миссис Донси приходилось выражать свои предостережения в форме притчи – на тот случай, если он подслушивает. Когда Гидеон был дома, атмосферу кухни заряжали напряженностью сказки про змей и лисиц, волков и невинных юных девиц, которых утаскивали с солнечных троп в темные аллеи, где царили разврат и порок. Порой Брайди сильно скучала по Гану Мерфи и трактирной кошке. Она продолжала проклинать Пэдди Фаддена и его банду, желая им страшной смерти. Однажды, в один из дней первых месяцев пребывания Брайди в Олбери-Холле, ее навестил прежний папаша. Элайза и миссис Донси радушно приняли его (Ган счел неподобающим тревожить хозяина дома). Он прибыл из Лондона на поезде, привез с собой запах угольного дыма и тумана, так что Брайди сразу охватила тоска по городу. Ган взял ее за уши, повернул к свету. Потом кивнул, сел, прокашлялся, пока миссис Донси наливала им выпить, и принялся делиться сплетнями. Наконец Ган попрощался. Брайди неотрывно смотрела ему вслед, пока он не скрылся за воротами. После она вспомнила, что нельзя провожать взглядом уходящих друзей, если хочешь, чтобы они вернулись. Позже, с болью в сердце, она убедилась в истинности этой приметы. Однако теперь у Брайди был новый папаша – доктор Имс. К ее удивлению, он всегда был о ней высокого мнения. Говорил Брайди, что ей предназначено вершить великие дела. Что за великие дела? – недоумевала она. Неужели доктор Имс поверил напыщенным рассказам Гана о ее хирургических талантах? Конечно, он не поверил, хотя и мог бы, потому что в господских комнатах Брайди вела себя не так, как наедине с Элайзой, – не смеялась и не резвилась. В присутствии доктора Имса Брайди ступала бесшумно, разговаривала тихо и демонстрировала твердость руки. Когда доктор Имс был дома, она не отходила от него ни на шаг, как прежде следовала по пятам за Ганом. Только теперь она трудилась в анатомической лаборатории, а не бороздила на лодке Темзу вдоль и поперек в поисках жуткого улова и не бегала по закоулкам с мешком и тачкой. Теперь у Брайди были собственные маленькие рукавицы, фартук и передвижная стремянка на колесиках, которую доктор Имс соорудил специально для нее, чтобы она доставала до поверхности рабочих столов. Любую вещь она брала с предельной осторожностью, никогда не роняла ее и ставила на место без стука и грохота. Брайди быстро осваивала новые навыки: предугадывала, заранее подготавливала все, что требовалось доктору для работы, придумывала новшества. Доктор Имс немало удивился, узнав, что Брайди умеет читать и писать. Грамоте ее с малых лет обучил Ган, используя в качестве учебников «Ньюгейтский календарь» [42] и Библию – из всех письменных источников информации только эти, по его мнению, были достойны чтения. А счетом Брайди овладела с помощью сына уличного торговца фруктами и овощами, который жил напротив, над старой лавкой судовых товаров. Порой доктор Имс отвлекался от работы и наблюдал за тем, как Брайди исполняет свои обязанности: моет и чистит оборудование и инструменты, записывает цифры, отмеряет жидкости, помогает с препаратами. Он не уставал поражаться ей. Имея такого отпрыска, как избалованный и неуправляемый красавчик Гидеон, доктор Имс забыл, что дети и помладше Брайди содержат целые семьи. И если ему прежде не хватало терпения со своим распущенным сыном, то теперь, сравнивая его с усердной Брайди, он раздражался на Гидеона еще больше. А Брайди трудилась ревностно, но трудолюбие было не единственной ее добродетелью. В числе ее достоинств были также смелость, любознательность, скрупулезность и интуиция. Теперь доктор Имс почти верил в россказни Гана Мерфи. Родись она мальчиком, будущее на медицинском поприще было бы ей обеспечено, но доктор Имс рассчитывал, что воспитает из Брайди искусного лаборанта. Когда придет время, он устроит ее брак (выдаст замуж за надежного человека из хорошей семьи, которого, возможно, удастся убедить не придавать значения ее сомнительному происхождению). Теперь доктор Имс радостно спешил домой, чего с ним давненько не случалось. Он жаждал увидеть серьезную улыбку Брайди, услышать ее вопросы и шуршание ее юбок, когда она деловито сновала по лаборатории. Теперь он смотрел на свою работу ее глазами, в нем пробуждался былой азарт, былое любопытство. Время от времени он насвистывал, напевал. С каждым днем чувствуя себя все более счастливым, он стал менее бдительным. И однажды совершил ужасную ошибку. Доктор Имс обмолвился жене, что крепко привязался к этой стойкой девочке. Вслух недоумевал, как он мог раньше обходиться без нее. Он подарит ей одного из щенков Свифт, сказал он. – Декоративные собачки не для Бриджет. Ей нужен настоящий охотничий пес. Миссис Имс вознегодовала. – Джон, дорогой, по-твоему, это мудрое решение? – При этом ее голубые глаза обдавали ледяным холодом, хотя голос был прозрачным и душистым, как лимонные леденцы. * * * Однажды, когда Брайди находилась в лаборатории доктора Имса одна, туда наведался Гидеон. В доме эта комната была ее любимой. Чтобы попасть в лабораторию, нужно было пройти через кабинет, где Брайди в измазанных кровью лохмотьях впервые стояла перед доктором Имсом, когда он привел ее к себе домой. Здесь у нее было свое рабочее место – на диванчике у окна, где она читала или рисовала препараты, пока доктор Имс работал за письменным столом. Ее тетради стояли в ряд на подоконнике. Из кабинета двупольные двери открывались прямо в лабораторию, которая выходила окнами на юг и оттого была светлой, сплошь состояла из полированного дерева и сверкающего стекла. Там находились выскобленный до блеска рабочий стол и шкафы, забитые различными материалами и препаратами, среди которых был и соня Брайди – клубочек, плавающий в сосуде с жидкостью. Доктор Имс сам промаркировал этот сосуд и поместил его рядом со своими стеклянными контейнерами, в которых содержались образцы, одновременно вызывающие дрожь и завораживающие.