Смородина рассказал про подбор книг в библиотеке, загадочную фреску и, конечно, про поддельную картину. Александр нахмурился. – Я говорил! Она чистый человек! Наивная душа! И всякие проходимцы этим пользовались! Вы знаете, какие вокруг люди? – Знаю. Даже сам к ним, этим людям, отношусь. Гипотез может быть несколько. Она заказала фреску, чтобы обратить внимание на Сталина, духу которого верно служил ее муж. Она хотела написать о том, что вождь вел людей к свету. – Это очень хорошо. Правильно. – Однако повесть Гоголя «Портрет» написана про дьявола во плоти, который заставляет людей становиться преступниками. Она читала ее, глядя на картину, которую считала портретом кисти Тропинина. Крепостной Василий Тропинин был человеком добрым и милосердным, жизнь его первые сорок семь лет не щадила. В этом случае она хотела написать про искусство, которое одно способно преобразить некрасивую в принципе человеческую жизнь. – Да, она была очень возвышенной женщиной. – Досадно, что никто ничего не знает или знает, но не рассказывает про этот роман. То есть она не обсуждала его с ближним кругом. Здесь есть две версии. Она этим людям не доверяла, но по доброте душевной их поддерживала. Особенно девочек. – Она была добрая. Смородина заметил, что Александру было приятно, если Ольгу хвалили. В принципе, он мог бы заметить это и раньше, но был слишком погружен в свои размышления о портрете. – А вторая такова, что, как автор пятикнижия, она знала, что имеет смысл отказываться от дешевого удовольствия ради того, чтобы получить глубокое удовлетворение. – Поясните. – Я слышал это от своих друзей-писателей. Некоторые из них читают лекции только затем, чтобы самим лучше понять, чем они, собственно, занимаются, за что получают деньги. Беседуя, замысел можно уточнить, обогатить. Но наступает такой момент, когда нужно именно сосредоточенно писать. Главное – это видение, понимание. Но оно не то чтобы приходит готовым. Оно приходит как ощущение, гипотеза. А возникает тогда, когда автор дописывает книгу. Где-то между строк, если текст хороший. Понимаете? Видение надо достать из небытия. Это похоже на изготовление скульптуры, от эскиза каркаса до отливки. И если ты бесконечно выговариваешься, получая социальные поглаживания, одобрение от друзей (а врагам рассказывать не будешь), у тебя может не хватить драгоценного топлива именно на это энергоемкое делание. Поэтому она молчала. – Хранила силы. Умная женщина. – Компания у нее была разношерстная, и, в принципе, любой из этих людей мог бы выманивать у нее деньги. С Леной я так и не встретился, но моя жена нашла ее статью про портрет писательницы Лизогуб. Очень красивая была женщина, необыкновенная. Написала небольшую повесть в стихах «Зулейка». Лена ведь работала в музее, вы знали? Ее бы расспросить про портрет. Лене, я так понимаю, деньги были не нужны. – Кому в наши дни их хватает? – проговорил Александр. – Соглашусь. Мошенника сегодня можно узнать только по делам. Они мимикрируют под людей. Внешне-то все вежливые. Писательница могла завидовать ее славе, продавать ей фальшивки. Алевтина станет послушным орудием в руках любого, кто пообещает ей избавление от отца-алкоголика. Там вообще могли быть любые альянсы. Таня выглядит как человек доверчивый сверх всякой меры, если подобрать к ней ключ. Даня ‒ интеллигентный парень. Неброский, но приятный. Хорошо чувствует людей. Федор себе на уме, пять процентов Чичикова у него в организме есть. Очень живучий. Глаза кошачьи, благотворительный фонд. К сожалению, я знал слишком много упырей, которые буквально орали о своей благотворительности. А вы бы видели, как они обращались с теми, кто от них зависит. Домработницы и водители – первые жертвы. И тем, кто таким доверился, не позавидуешь. Анатолий – самый подозрительный персонаж из гостей, он в этой тусовке абсолютно чужой. Если только он нравился ей как мужчина. Он мужчину может задушить голыми руками, но мне кажется, он вряд ли стал бы грабить жен- щину. – Он работал на меня, – признался Александр. Смородина обомлел. Теперь он понял, почему ему казалось, что Мамонт посмеивается над ним. Это в детективах Агаты Кристи преступником всегда оказывается тот, кого меньше всего подозревают к концу повествования. Сначала поподозревают, отведут подозрения, а потом ‒ бабах! ‒ и оказывается, что в рукаве у автора была отдельная колода из козырных тузов и вот он мечет их читателю в лицо. А в жизни все не так. Например, человек может быть всю дорогу очевидно виноват. И ничего ему за это не будет. – Вы все верно описали. Толя даже полюбил мне про них рассказывать. Говорил, Сергеич, ты не поверишь, но этим культурным кажется, что они имеют какой-то вес. И заливался таким счастливым хохотом. Я к нему как к сыну отношусь. Мои-то сыновья другие. От рождения все в мать свою бессмысленную. Попросил присмотреть за Ольгой. Одну ее обворовали бы в два счета, Оле только казалось, что она во всем разбирается. А он так увлекся придворными идиотами, что все самое важное пропустил. – Она знала? – Нет, конечно. В том и был смысл. От меня она бы не приняла. Самоубийство Платон Степанович не любил, когда его работа обрастала неприятными деталями. По натуре он был, как он сам говорил, «кабинетный философ». На самом деле самый что ни на есть вне-кабинетный, а именно перипатетик – прогуливающийся. Аристотель развивал свои идеи, прогуливаясь и беседуя с учениками. И Платон Степанович тоже очень любил бродить, заложив руки за спину. В одиночестве или с умным собеседником. Даже с Викторией Олеговной это было немного не то, хотя она, конечно, умела слушать. В любой сложной ситуации он старался выделить время для долгой прогулки. Уже после этого хорошо было вернуться в теплый уютный кабинет. Посидеть, особенно на кухне, и полежать Смородина тоже любил. Но все-таки именно прогулки позволяли перетряхнуть факты и посмотреть на происходящее со стороны. Само устройство его мозга, от рождения очень сложное, требовало брать данные и наблюдения из жизни. Платон Степанович никогда не гнался за красивостью фразы (его обвиняли в этом люди, которые не умели рассказывать доходчиво сами), он не боялся быть занудным, если этого требовал предмет, который он описывал. То, что он талантлив, он знал с детства. Но только после сорока он узнал, как ему повезло родиться у своих родителей, жить в своей среде и пойти в свою школу. До него очень долго доходило, насколько разные люди населяют планету Земля. Одни профессора в вузе называли его профнепригодным, а другие, наоборот, после получасовой беседы приглашали без экзаменов к себе в аспирантуру. Он видел одареннейших от природы людей, которые хоронили себя заживо в неблагоприятной среде, не допуская даже мысли о побеге из нее. И, увы, конфигурация душевного устройства редко была обозначена у человека на лбу. Иногда она проявлялась как следует только через несколько лет знакомства. Если бы Смородина жил среди мамонтов, ему быстро отбили бы даже способность задавать вопросы. Он бы чувствовал, что он «не такой, как надо», «слишком сложный». Он бы поверил мамонтам, что у него «просто в голове чего-то не хватает», поверил бы, чтобы выжить. Его же, наоборот, растили для того, чтобы он умел и анализировать, и чувствовать, и стоять за себя. Отец предупреждал, что таким, как они, трудно именно потому, что они видят больше других. Если человек был глуп, Смородина ощущал это сразу, как формулировали древние: «заговори, чтобы я тебя увидел». С мошенниками было гораздо сложнее. Он берег в себе умение взглянуть на предмет с разных ракурсов, в результате часто замечал то, от чего другие отворачивались. Талантливые от природы люди вырастают и в преступников, здесь бессмысленно идеализировать. Но люди, устроенные плоско, всегда чувствуют в Смородинах чужих. Тоша чувствовал, что Федя ‒ такой, как он, а Александр, при всей своей влиятельности, ‒ плоский. Информированный, пристроившийся к жизни, очень решительный. Но плоский. Медсестра выглядела постаревшей. Филиппинка мелькнула где-то в районе кухни, выражения ее лица Платон Степанович не увидел. Садовник пил у себя в домике. Газон, очевидно, был некошен. Но бог бы с ним – Вениамин не улыбался. Он не выглядел печальным, просто, оказывается, мог не улыбаться. – Вам не сказал водитель? Алевтина покончила с собой. Какое-то лекарство приняла. Смородина прошел через весь участок к дому садовника и поднялся по лестнице в девичью светелку. Это была просторная комната с большим окном. Вещи были разбросаны, но кажется, это был результат обыска, а не привычное для них расположение. Смородина все время слышал про слабоумие Алевтины и не думал, что увидит аккуратный домик хоббита. На столе стоял электрический чайник с чашками. Видимо, чтобы не спускаться лишний раз в общее с отцом пространство дома, она у себя пила чай. Большой деревянный стеллаж был весь занят книгами. Сначала Смородина заметил несколько ярких эзотерических брошюр. Он не осуждал подобную литературу, считая, что она снимает напряжение не хуже банки пива. Но остальное место занимали хорошие книги: история, художественная литература. На стеллаже совсем не было пыли, а книги были, как у него дома, пухлыми, оттого что их читали. Совсем не такими, как в библиотеке Ольги. Здесь даже было собрание сочинений Гоголя. Наконец-то она отмучилась. Больше ни снисходительных взглядов, ни пьяных оскорблений. Теперь, когда волосы были убраны с ее лица и лежали на подушке, можно было разглядеть большой, сложного абриса нос. Он даже показался Смородине слегка заостренным. На столе лежала записка: «После того что я сделала, не считаю себя вправе жить». Смородина достал смартфон и сфотографировал записку. Наказание без вины – Вениамин, как вы думаете, о чем шла речь? – Речь могла идти о чем угодно. – Следствие по делу Ольги учтет эти новые данные? – Откуда я знаю? Мы наблюдатели. Все, что можем, – оказать некоторое содействие компетентным органам. Следствие выяснило, что Елена заходила в спальню к тете. Как, впрочем, и девочка-тень, и корова эта, уборщица. – Филиппинка? – Не, филиппинка – карлик кривоногий. Подруга-жиробасина. Она квартиры убирала, когда Ольга ее спасла и приблизила. Но на стакане с водой, который каждую ночь стоял у кровати Ольги, отпечатки рук Ольги и Елены. – Я этого не знал. На стеклянном стакане? – Да. Они одинаковые во всех комнатах. Муж Елены любил порядок. В гостевых спальнях одинаковые щетки и халаты. Многое унифицировано. – Почему Лене не дают никому позвонить? Почему держат в изоляторе? – Это решение органов правосудия. – Как вы думаете, Аля имела в виду… – Там уже работают оперативники. Поверьте, мы не заинтересованы ни в чем, кроме правды. Но если человек отравил другого, он же должен быть наказан? Вы согласны? Или вы, как эти розовые идиоты от мира искусства, думаете, что в тюрьме сидят одни невиновные несчастные страдальцы? – Нет, я не идиот. По крайней мере, не розовый, об остальном не мне судить. Я так понял, что Лене попытались подсунуть бумаги, которые при определенной удаче позволили бы присвоить ее имущество и, что гораздо интереснее, наследство. На мгновение Вениамин подвис. – Очень любопытно. И кто? – Какой-то знакомый, к которому она обратилась, прислал адвоката. – Займусь этим вопросом в ближайшее время. Так ласково и бережно, как я умею. Платон Степанович, мы не крадем деньги у женщин. Это чье-то индивидуальное творчество. Смородина стал осматривать большие мешки в гараже. – А это что? – Мусор. – И его подолгу не вывозят? – Владелец дома любил порядок. Мусор до сих пор сортируют, как это было при нем, и все, что можно, отправляют на переработку. Смородина открыл один из мешков и поворошил его. Пластиковые коробки были аккуратно сложены одна в другую, между ними виднелись скомканные полиэтиленовые пакеты. Содержимое пованивало. В этот вечер у Смородины был упадок сил. В Библии написано: «многие знания – многие печали». Находясь в мансарде, в которой жила Алевтина, он чувствовал, что мог бы говорить с ней совсем иначе. Ему интересно было бы узнать, что она думает о прочитанных книгах. Но она была так скованна. Взрослый человек – это реализованный человек. А когда погибает ребенок, погибает потенциал. Ей ведь совсем немного оставалось пребывать в заключении этой комнаты. Но почему она была такой заторможенной? То, что он увидел в комнате, а он очень хорошо определял, читает человек или нет, совершенно не совпадало с впечатлением от общения с Алевтиной. Парочка наблюдений, которые он успел сделать за эти дни, пытались у него в голове соединиться в очевидный вывод. Но он не разрешал им этого, потому что вывод этот был совершенно сумасшедшим. Такого быть не могло. Виктория Олеговна лежала, уткнувшись в его ноги. Смородине казалось, она пытается согреть воздух рядом с ним. Собака изредка поглядывала на хозяина, но он не догадывался ее погладить. Пришла Алена. Было уже поздно, пора было ложиться спать. Но он понимал, что не уснет. На столике стояла тарелка с нарезанным сыром. Алена на скорую руку сварила глинтвейн. Было слышно, как вдали проехала электричка. – Не надо было брать это дело.