Но вор, конечно, обвинять себя не будет. – Он сказал, у него проблемы в бизнесе. Да. Кассовый разрыв! И больная мама. Схема была стара как мир и работала безотказно. – Ты отдала деньги наличными? Она кивнула. – И документов нет? Лея всхлипнула. – Я вот думаю, может, на ток-шоу пойти? – в ее голосе звучали отчаяние и робкая надежда. – Он одумается и вернет деньги? Болинский-то в худшем случае возьмет больше работы, начнет участвовать в проектах, от которых сейчас может позволить себе отказываться. Но его тревога за дочь станет постоянной. Две беды одна за другой – это просто две беды одна за другой. Но попробуй объяснить это человеку, когда беды происходят с его ребенком. – Пожалуй, пока не стоит. Лея, часть беды в том, что ты считаешь, что все люди совестливые, эмпатичные, честные, где-то в глубине души хорошие. Такие, как ты. Но это не так. Уверяю тебя, у него нет совести. Он не одумается, ему нечем. А если ты хочешь предупредить других девушек, так им он точно так же расскажет про больной бизнес. У тебя осталась его фотография? Лея хихикнула, как заговорщица. – Да. В самом начале я хотела сделать с ним селфи, но он был против. Сказал что-то про отъем энергии, что его бывшая так изнасиловала этим бесконечным фотографированием, что у него теперь страх перед фотоаппаратом, и, если я буду принуждать его, нам лучше сразу расстаться. Мол, он нефотогеничный и все такое. Я тогда испугалась, мне совсем не хотелось после развода снова расставаться. Тем более все так хорошо было! Но я исподтишка его сняла, пока он спал. Она нашла в галерее снимок и протянула через стол свой телефон. В свои пятьдесят Смородина думал, что его сложно удивить. Но оказалось, что судьба хитрее. – Пожалуй, Лея, мы попробуем вернуть твои деньги. Сейчас ты напишешь ему, что добыла у отца еще двадцать тысяч. Напишешь радостно, как будто ничего не случилось. Назначишь встречу у тебя дома. И дашь мне ключ. Встреча с режиссером – Что же вы сразу не сказали, что вы наш? А то звонит Болинский, спрашивает, почему ты с моим другом был так неприветлив. Я-то думал, вы обычный адвокат. Сейчас, вы знаете, шныряют всякие. Приезжайте ко мне домой! У меня есть фотографии со съемок, я вам все покажу, расскажу. Я могу, конечно, собраться и приехать к вам… но мне так неудобно. Можем встретиться в кафе, но архив большой, таскать его. На съемках работал фото- граф. – Нет, что вы. Я могу подъехать к вам. Буду счастлив… У Тараса Корнилова была просторная квартира на набережной. Смородина обожал такие дома, в них он проваливался как в Нарнию, забывая о суете дней. Режиссер пресек его попытку перейти сразу к делу. Пришлось есть, пить наливочки и перебирать общих знакомых. Было что-то странное в том, что они не пересекались раньше. Корнилов давно не был на виду, но он, кажется, не печалился об этом. Благополучная старость среди книг и с хорошими собеседниками его вполне устраивала. – Я и мечтал о таком. Знаете, мне уже в двадцать казалось, что я какой-то медленный. Очень повезло с институтом. И с реализацией проектов, что уж. Счастливый случай в нашей профессии очень важен. – А сейчас не снимаете? – Я об этом думаю, только когда мне этот вопрос задают. Друзья-то не спрашивают. Но при знакомстве это естественно. Как же режиссер не снимает? Страдает, наверное. А я просто живу изо дня в день. В рабочие дни читаю, в выходные отдыхаю. Держу ритм. Есть, наверное, люди, которые не могу не высказываться. Но я попал в профессию случайно, так сложилось. Рос в среде, близкой к кинематографии, были знакомые из мира кино. Честно делал свою работу, и мои фильмы смотрели. Но этот период закончился. Зачем принуждать себя, если можно этого не делать? Оля, наверное, думала примерно так же. Пойдемте, я в кабинете разложил все, что у меня есть. Стены кабинета были заняты книжными полками, на которых вперемешку стояли книги самых разных форматов. Принцип здесь явно был тематический, хозяин кабинета просто не понял бы, зачем расставлять информацию по цвету и размеру упаковки. На широком столе были разложены черно-белые фотографии и газетные вырезки. – Как она была популярна! Мешки писем приходили. – Она была хорошей актрисой? Режиссер посмотрел на него с хитрецой. Смородина вспомнил интервью, в котором Тарас Корнилов рассказывал, что увидел талантливую девочку на улице совершенно случайно. – Она выглядела великолепно, благородно, а иногда этого, согласитесь, уже хватает. Ее участие было условием, на котором мне дали снимать. Если соцсети, а особенно анонимные блоги, существовали бы тогда, никому не пришло бы в голову считать, что Советский Союз – страна равных возможностей. Что вы так на меня смотрите? Я слежу, изучаю. Это очень интересно ‒ то, как мир меняется. Тогда я, как и многие, был ею очарован. Нас всех к ней влекло, она пахла заграницей и ветчиной. Фактически она была настоящей принцессой. Дамы наши ее ненавидели. И партнер. – Ольга замечала это? – Замечала, чего ж не заметить. У вас муравьи были когда-нибудь дома? Вы замечали бы их присутствие, но вряд ли принимали бы к сведению их настроения. Она была жесткая, целеустремленная. Всем вокруг обещала славу, помощь, протекцию. Может, кому и помогла, не знаю. Я сейчас понимаю, что она именно так набиралась сил – дразнила людей своими возможностями и напитывалась их надеждами. Люди, естественно, тянулись к ней. Понимаете, в Советском Союзе деньги, связи – все это было не совсем деньгами и связями. Это была надежда на другую жизнь. Что тебя, может быть, будут меньше унижать. Медицина будет другая, без хамства. Так что, конечно, она получала только лучшее отношение к себе. Актриса она была никакая. Деревянная, пафосная. Совершенно не понимала, чего от нее хотят. Как человек, который настолько тупой, что даже не понимает, что он тупой. Режиссер засмеялся. – Какое же облегчение просто об этом сказать. Вот, посмотрите. Это ее партнерша. Ее от Оли трясло, она иногда просто выходила из павильона. Отдохнет немного и возвращается. Ей я говорил, что мне нужно, она входила в кадр и все делала. А у Оленьки был, скажу аккуратно, узкий набор эмоциональных реакций. Она красивая? Красивая. Засмеялась? Засмеялась. Я ей говорю, смех неестественный. А она: «Вы это все придумали про неестественность, потому что завидуете моей красоте». Я со временем приноровился. Понял, что она может. У нее глаза были огромные, как у сказочной собаки. Вот я подсказывал, когда прищуриться, когда их открыть. Она фактурная была, не отнять. В любом деле органика очень важна. Я на нее не давил, а пытался использовать сильные стороны. Она потом злилась, что «лучшие кадры вырезали». Представьте, вам присылают жуткие графоманские стихи. Вы, вздохнув, маникюрными ножницами вырезаете где слова, а где вообще буквы. Составляете новый текст, в котором теперь прослеживается хоть какая-то поэтическая мысль. Автор приходит и говорит: вы все моему таланту завидуете, лучшие метафоры вырезали! А самому даже нечем понять, что такое удачная метафора. – Но фильм хороший. Я его недавно пересмотрел. – Это, молодой человек ‒ не спорьте, вы очень молоды, ‒ и есть чудо кинематографа. Смородина рассматривал фотографии. Их было много. Фотограф, который следил за актерами, явно знал свое дело. А они его, скорее всего, не замечали. Одно из лиц показалось Смородине знакомым. Более того, он мог поклясться, что видел его в доме в лесу. – Кто этот мужчина? – А! Очень точно пойман момент. Это оператор. Царь и бог для любой актрисы. Может снять любую царевну лягушкой. Кажется, Оля приближала его к себе. Я потом с ним работал. Он ее вспоминать не хотел. Она, я так понял, обещала ему помочь с очередью на квартиру, но, поматросив, об этом забыла. – Можно я возьму эту фотографию с собой? Я вам ее верну. Режиссер улыбнулся. – Только если, вернув, расскажете, зачем брали. Иначе не дам. – Он похож на мужчину с картины, которую Ольга купила у Федора, который «Дай копеечку». – Теодоро! Так он был женат на моей третьей жене. Берите, берите. Смородина поблагодарил режиссера и заботливо убрал фотографию в портфель. Потом он заметил большие старые картины. – Кажется, XIX век? Режиссер помолодел лет на тридцать. – Посмотрите внимательно. Подслеповатыми глазами Смородина начал разглядывать три полотна. – Не буду вас мучить. Я люблю этот угол. Я пропустил тот момент, когда старые вещи выбрасывали и собрать хорошую коллекцию можно было на помойке. Вот Вася Александров этот момент не упустил, но он вообще гений во всем, что делает. Потом в девяностые антиквариат в цене взлетел. Коллекционирование стало престижным, популярным, бандиты начали покупать живопись. Можно стало показывать, что у тебя есть деньги. Кстати, обратите внимание, что папа Оли, при появлении которого все и везде делали стойку, на телевидении не выступал ни разу. Такие люди, как он, тихо сползли со своими активами в новые ниши. Эволюционировали. Был председатель парткома, стал заместитель правления банка. Вообще, конечно, завидное спокойствие, самообладание. Если я писал бы историю перестройки, то на мельтешение новостных поводов в телевизоре я бы не отвлекался. Ну, так вот, за большие деньги старые картины я покупать не мог. На помойках их уже не было. А я как раз познакомился с одним живописцем. Расспросил его, как вообще писали старые мастера. Как получается так, что сегодня их работы подделывают? И мы с ним сделали эту серию. Сюжеты придумал я, а он уже расположил фигуры, состарил. Вот этого персонажа видите? – Олег ткнул пальцем в преступника, которому палач собирался отрубить голову. – С фотографии написано. Много мне крови попортил, – он засмеялся. – Сейчас умер уже. В эпоху Возрождения человек мог повесить на стену изображение любовницы под видом Венеры или Психеи, Юдифи. Кто придерется? Это персонаж! Такое удовольствие я испытывал. Найми человека умнее себя и доверься ему. Так я сделал. А теперь мне иногда предлагают их продать за хорошие деньги. Искушают. Пока держусь. Внукам оставлю, пусть они решают, что с ними делать. – А если профукают? У вас столько ценного. – Их дело! Я, может, для того и копил, чтобы они фукали. Каждому свое. Тем более что проконтролировать их жизнь из гроба мне будет несколько затруднительно. – Ты знаешь, Виктория Олеговна, мне кажется, материнский или отцовский инстинкт – это такой же социальный конструкт, как и рыцарский ритуал поклонения жене начальника в Средние века. Люди слушают баллады, посвященные прекрасной даме, и дружно закрывают глаза на то, как тот же рыцарь обходится со служанками. Люди, которые утверждают, что каждая родившая женщина любит своего ребенка, закрывают глаза на широкую практику, в том числе уголовную. Изумительная книга Агаты Кристи «Печальный кипарис». Женщина может одним махом изменить судьбу своей незаконнорожденной дочери, перенести ее из мира слуг в мир образованных господ, где ей, пусть даже незаконнорожденной, зато очень богатой наследнице, будут рады. Но она этого не делает, не открывает ей тайну ее рождения. Более того, она держит ее рядом и обещает обеспечить, та ухаживает за ней, практически парализованной. А ведь сиделка – такая выматывающая, токсичная профессия. И вот эта мать буквально за еду пьет жизненные силы своей дочери. Не может не понимать, что для девочки безо всякой опоры сами эти обещания становятся опорой. Но продолжает обещать и кряхтеть, а умерев, оставляет шиш с маслом. Общественная мораль требует отнестись к воле родителя с почтением. Но мне кажется, общественная мораль забывает, что рождение ребенка – это решение и ответственность родителя. Наша Ольга зачитала эту книгу до дыр. Медсестра Зоя уже получила разрешение уехать. Она сидела в своей комнате с двумя чемоданами на колесиках. Она была одета элегантно и немарко. – Вы жалеете, что приходится уезжать? – И да, и нет. Хорошее место. – У вас здесь была очень хорошая комната. Даже у племянницы хозяйки похуже. – Я ее не выбирала. Ольга Иосифовна хотела, чтобы я была ближе к ней. – Я еще хотел спросить про тот момент, когда Аля… перед гибелью… Если помните, она кричала на отца, и вы ее поддерживали. – Он изводил ее. Жаль, что он уже не ответит за свои поступки. В последние дни он ее домогался. Она делала вид, что не понимает. Может, и правда не понимала. Она здесь росла как в теплице. А он голый поднялся к ней в комнату. Разумеется, орал, что она не так все поняла. Мерзкий, ничего человеческого в нем нет. Думал, что ей некуда было деваться. Я забрала ее на ночь к себе. – А когда ей исполнялось восемнадцать? Медсестра пожала плечами. Марла Филиппинка пила на кухне кофе. Внезапно она почувствовала себя плохо, схватилась за сердце, вскочила. – Кофе! Кофе!