Первый неохотно соглашается. Через месяц они встречаются. – Эта скотина – стихийное бедствие. Разломал дом и везде насрал. Жена сбежала, дети пишут доносы в опеку. – Стоп! С таким настроением ты слона не продашь. Народное творчество На экране высветился номер Пиногриджова. – Алло, Платон Степанович! Что же вы не сказали, что вы друг Тараса Корнилова? Мы сейчас с ним сидим, я пью пуэр. Да, он вам привет передает, – судя по шуму на втором плане, за столом собралась веселая компания, и чай в ней пил только зожник Пиногриджов. Платон Степанович живо представил себе попойки, которые изображали на своих полотнах фламандские художники семнадцатого века. Всем весело, все шатаются, кто-то уже упал. Тогда тоже любили «рассказывать», как весело всем было, когда все напились. – Так я помню про сюжет, то есть вспомнил. Только вы должны мне пообещать, что это останется между нами. – Обещаю. – Смотрите. Я вам верю. Понимаете, нам, художникам, много говорить нельзя, потому как народ неправильно поймет. Знаете анекдот? Про слона не продашь? – Да-да. Это важный анекдот. Я бы даже сказал, аналог коана[12]. – О, – до Пиногриджова внезапно дошло, что Корнилов неспроста расположен к Смородине, – а может, вы приедете к нам сейчас? Обсудим. Я дам вам адрес единственного магазина в Москве, где продают настоящий пуэр. Он полезен для почек. – Может, и приеду. Но сейчас, позвольте, я предположу, а вы подтвердите или опровергните. Ольга хотела такую фреску, чтобы все упали. Вы предложили один эскиз, другой, но она требовала сделать еще и еще более вызывающе. Чтобы уже точно все назначили ее самой современной, самой смелой, самой главной по contemporary art. Не удивлюсь, если она пыталась улизнуть от подписания договора, потому что хотела прокатить вас с гоно- раром. Художник вздохнул. – Вы как будто бы там были. Мы теперь без адвоката ни шагу. – И это правильно. Сталин возник исключительно для привлечения внимания. Триггерная фигура, гениталии которой точно будут обсуждать. Про мужа она вспомнила в процессе, поэтому его голова отличается такой свежестью исполнения. – Переделывать пришлось целый кусок! Вырезать, заново грунтовать. Я еще удивился, что она про мужа сразу не вспомнила. – Она с юмором была. Только почему все так бодипозитивно? Пиногриджов прыснул. – Это Буба. Он принес ей несколько каталогов венецианских биеннале, такого закрутил, что она согласилась на пузики и волосатые ноги. Ну, а мы повеселились. – Это великолепно. Ваша работа подарила мне множество интересных часов жизни. Спасибо вам. – Это вам спасибо. Так, может, вы все же приедете? Даниил Даниил многое мог бы рассказать о своем детстве и особенно отрочестве в большом доме. У людей, как правило, очень кинематографичное, черно-белое представление о злодеях. Только в последнее время Голливуд, нехотя эволюционируя, пытается показывать злодеев объемными. Здесь его обидели, здесь мама не любила. В жизни все еще хуже. Это Лену отлучили от дома, как только она перестала быть удобным и радостным пухляшом. Ей повезло. А Даню по-прежнему привозили. Родители строго наказывали ему нравиться своим влиятельным родственникам, потому что они помогут «устроиться в жизни». «Для того, чтобы устроиться в жизни, нужны деньги или блат. Ни того ни другого у нас нет». Злодей для подростка ‒ это вовсе не человек в черном, который смеется карикатурным «сатанинским» смехом. Иногда это заботливый, высокообразованный родственник, который здесь тебя выслушает, там пожалеет, тут по плечу погладит, сделает подарок. Ты и не заметишь, как его руки окажутся у тебя в трусах. И ты чувствуешь себя не вправе сопротивляться. Это же тот самый добрый родственник. Что люди скажут? Даниилу было совершенно некому пожаловаться. Был ли у него интерес к сексу в пятнадцать лет? Был. Хотел ли он, чтобы его разделила тетя с дряблой шеей, на тридцать лет старше? Нет. Мог ли он сказать ей об этом? Тоже нет. Когда он оставался один, то чувствовал ярость. Очень легко сказать «надо было просто встать со своей кровати в ее доме, громко сказать «нет», выйти голым в гостиную, пройти на половину ее мужа, разбудить его и уже потом, после того как он оторвет тебе ноги и голову, выслушать, что скажут твои родители». Что тебе стоило? Ну, потерпел немножко. Разумеется, он никому ничего не сказал. Когда он со слезами на глазах упрашивал мать не отправлять его к тете на лето, та разозлилась, ответив, что он не понимает, как устроена жизнь и какой ценой дается ей эта дружба. Каждый раз, когда он ощущал дряблость бедер Ольги, ему становилось страшно. Ее тело просто было другим. Если это делал бы с ним его дядя и об этом узнали, Даниил оказался бы в опасности со всех сторон. Его презирали бы, над ним бы смеялись, а как отреагировал бы дядя, которому в этом случае светила бы статья, думать не хочется. Увы, когда ты слаб, тебя чаще хотят ограбить или изнасиловать, чем спасти. Даниил дорого бы дал, чтобы его просто выслушали, не осуждая. Но никто не хотел его выслушать, все побуждали его «быть сильным». А что это значило ‒ ничего не чувствовать? Он попытался рассказать одноклассникам эту историю, как если бы она произошла «с одним его другом», и услышал, что тот должен был бы быть рад, что «у него уже было». С каким упоением, с каким смаком воображали и показывали его ровесники, что именно они бы сделали «с такой бабой». Но Даниил не был рад, тем более что сам секс получался не всегда, и она заставляла удовлетворять ее другим способом. Он подчинялся Ольге как кролик удаву. Он сам не понимал, как это происходит. Когда ему исполнилось восемнадцать, он твердо решил это прекратить, однако просто не смог ничего сказать, как только ее увидел. Он ее боялся. А она этим наслаждалась. Еще со времен Платона, описывая восторг, который испытывает при виде дряблых половых органов юноша, который взамен на жизненный опыт дарит учителю «цвет своей юности», принято считать, что секс молодого и бедного с пожившей и богатой – старый добрый бартер. Если обе стороны достигли возраста согласия, может быть. Но люди не учитывают, насколько проще манипулировать, имея власть и влияние, при колоссальной разнице ресурса. В те пару лет между 18 и 20, когда Даня еще не превратился в палача женщин, он часто думал о том, как легко давать советы. «Просто будь сильнее», «будь выше этого», «забудь», «расслабься». Какая пропасть между советом и методичной, растянутой на несколько лет работой по помощи. Не было такого, что он принял рациональное решение вдруг стать жестоким. Просто его никто не жалел. Он кожей ощущал вокруг безразличный мир, где много голодных, облизывающих зубы шакалов. В пятнадцать он пытался выжить, а потом решил сам стать насиль- ником. Он как-то прочитал пару детективов Агаты Кристи. Неплохой гибрид ребуса, мелодрамы и сказки. Обязательно восстанавливается справедливость, у добра неожиданно находятся кулаки, а каждому золушку выдают по богатой наследнице в жены. Ему же достался другой приз – дряблая ушлая жаба. Взрослые, которые нарушают сексуальную безопасность ребенка, делают его инвалидом на всю жизнь. Даже если этот ребенок прыгал голым по люстрам, пользоваться ситуацией – преступление. Все, кого обманывал Даниил, получали привет от Ольги. Обманув свою первую женщину, он получил удовольствие не от денег, он насладился властью, которую получил, когда она сама принесла их ему. Секс не приносил ему удовольствия, только разрядку. Он искал раненых. Он становился сильнее, чувствуя, что они суетятся, боясь его потерять. Угрюмый дядя, который если и был дома, то сидел в своих комнатах и перебирал коллекцию касок, ни о чем не догадывался. Только тогда, когда он умер, Даниил понял, кого он на самом деле боялся все эти годы. Удивительно, насколько услужлив и заботлив бывает мозг. Даниил так страшился этого действительно опасного человека, что даже не думал о нем. Тот чувствовал его трепет и принимал его как должное. Дяде нравилось, когда в его присутствии люди чувствовали себя плохо. С его смертью с Даниила как будто сняли бетонную плиту. Из сырого подвала выпустили на свежий воздух. Он и не знал, что он такой сильный. Ольга сразу изменилась, но, кажется, за два года так и не успела этого понять. Она захотела популярности и начала говорить о том, что им пора перестать скрывать их «любовь», их «глубокую внутреннюю душевную связь». Она начала за него цепляться, сама этого не понимая. Эта женщина искренне думала, что трепет, который испытывали перед ней окружающие, был связан с ее личными качествами. И вот тогда ей пришлось действительно раскошелиться. Подачки в жанре хороших очков и сорочек, которые раньше она, как домработнице, бросала ему, сменили тяжелые сальные пачки наличных. Когда он был юн, она могла забыть про него на полгода. Не звонила, не писала. Его мать ходила с встревоженным видом. Ольгу не волновало, если у Даниилы появлялись другие женщины, она считала, что их отношения «выше этого». На деле знала, что, стоит дернуть за веревочку, раб прибежит. А в последние месяцы жизни она только что не преследовала его. Люди, пережившие насилие, делятся на два вида. Первые считают, что так нельзя ни с кем. Столкнувшись с тем, что кому-то грозит подобная опасность, они пытаются по мере сил помочь. Вторые не хотят быть одинокими жертвами, они, наоборот, считают, что все должны пережить то же самое. Тех, кого не насиловали, они считают «не знающими, как жизнь устроена». Эти люди любят насилие, они ему служат. Даниил вошел во вкус. Он стал Ольгой. Столько лет она высасывала из него жизненные силы! В шестнадцать он чувствовал себя старым, просыпался уставшим. Новая расстановка сил что-то сломала в заведенном порядке. Он даже жалел, что она умерла так рано. Было еще столько унижений, которые она могла бы пережить. Платон Степанович сидел в кабинете офиса «Смородина и партнеры» на Полянке. У него тоже были сотрудники, они дополняли недостающие у него качества. Например, один был такой наглый, что мог в случае чего и по зубам дать. Другой, наоборот, был зануднее Смородины, даже Алена смотрела на него с благоговением. По вечерам он изучал индийскую философию. В общем, Smorodina-team была похожа на сказочную команду из Ивана-царевича, Ивана – крестьянского сына и волшебного говорящего ворона. То, что у каждого был свой взгляд на предмет, помогало видеть каждое дело с нескольких сторон. Работали много, зарабатывали хорошо. Все сотрудники оставались с Платоном Степановичем на много лет. Позвонили в домофон. И на экране Смородина увидел Вениамина. Тот приехал без предварительного звонка, но с улыбкой. Стоя перед тяжелой дверью, Вениамин не тратил силы на растягивание в улыбке рта. Смородина с неудовольствием признал, что отчасти осточертевшую улыбку дорисовывала его память. Но у Вениамина действительно была на лице зарождающаяся улыбка Моны Лизы, гримаса превосходства и коварства. Эту эмоцию сложно было описать словами. Наверное, Вениамин тренировал ее перед зеркалом первые два года знакомства со своим шефом. – Платон Степанович, извините, что без звонка. Без звонка, зато с презентом. На стенах в коридоре висели в одинаковых рамках фотографии Смородины с политиками, крупными бизнесменами. Свое дело он знал. Понты были его неотъемлемой частью. – Ого! Не знал. И вы с ними со всеми знакомы? – Здесь только те, с кем я работал. – Уважение, – второй раз Смородине показалось, что он услышал голос живого человека, а не куклы. – А я слышал, вы прибыльными делами не занимаетесь. – Так от меня же и слышали. Вениамин прищурился. Конечно, он не мог поверить, что, не будучи мошенником, можно иметь такой хороший офис. Его мир состоял из лохов и конкурентов – других Вениаминов. Он достал из внутреннего кармана пухлый черный конверт из бархатной бумаги. – Здесь немного больше. В два раза. Александр Сергеевич благодарит вас и просит передать, что больше не нуждается в ваших услугах. – Хорошо. Спасибо, Вениамин. Положите на стол. Но Вениамин уже понял, что перед ним серьезный человек, а не придурок в очках, как он думал. – Ну, вы это… понимаете? Без обид? – Совершенно без обид. Я, вы знаете, испытываю некоторую душевную предрасположенность ко всему толстому. – Знаешь, чего я не понимаю, Виктория Олеговна? Выбора конфиденток. Она рассказывала о своих любовниках дочери садовника, зная, что та, верная как собака, никому ничего не передаст. Аля любое внимание воспринимала как ценность. Аля была ребенком, над которым все издевались. Если бы она не жила в выдуманном мире, давно покончила бы с собой. Конечно, она считала любовью те крохи снисхождения, которые ей доставались. Голод по теплу заставлял ее с собачьей преданностью переплачивать просто за то, что ее не гнали. На этом топливе и живут все мошенники мира. А эта писательница, которая давно ничего не пишет? И Ольга – советская аристократия. Ничего себе подруги. По крайней мере, это совершенно не вяжется с тональностью ее книг. Алена взяла для интереса одну книгу почитать, а в результате скупила все. Так остроумно написано, а главное – у автора есть свое видение. Она смотрела в глубину происходящего. Может, отдыхала таким образом? Смородина откинулся в кресле. Для себя он называл это «немного потупить». Виктория Олеговна встала на четыре короткие лапы и потрюхала к камину. Платон Степанович стал думать о красоте. Симпатии… О чувствах, которые заставляют душу забыть о тяготах внутривидовой борьбы. – Господи, как я мог этого не замечать? А главное, что теперь с этим делать? Супруги завтракали. Звякнул мобильный. Платон Степанович открыл эсэмэску от ассистентки. «Нашла. Надо поговорить. Все совсем не так, как мы думали». Алена приготовила мужу с собой бутерброды с салатом и пошла в прихожую, чтобы положить их в его портфель. – Тоша, а что это? Это ты Порфише купил игрушку? Хочешь, чтобы наш сын вырос наркоманом? – О! Нет, это я этикетку хотел прочитать. Думал, энергетик потерялся. Так замотался в тот день. Или кто-то решил, что это мое, и положил мне в портфель? Неудобно. Пришел в дом, украл энергетик у домработницы. – Ну, ты тогда верни. Просто положи на место. Этикетку я сфотографирую, купим такой в интернете. – Не получится, мне четко дали понять, что больше не нуждаются в моих услугах. Я еще не успел тебе рассказать. – Ну, раз уже украдено, давай попробуем. Написано, дает силы… и хорошо снимает синдром по- хмелья.