Даниил уже третий раз посмотрел на часы, явно желая свернуть беседу. Смородина задал еще несколько уточняющих вопросов и, прощаясь, проговорил: – На случай, если захотите мне что-нибудь рассказать, вот моя визитка. – А фамилия настоящая? Платон Степанович привык к этому вопросу. – Да. Любопытно. Если верить Даниилу, Ольга имела желание развивать людей. Развивать людей – дело опасное, потому что, пока ты развиваешь человека, он внимательно смотрит, что именно и где у тебя плохо лежит. Хотя это верно в обе стороны. Смородина вспомнил дворянина пушкинской эпохи, господина Свиньина. Пушкин презрительно писал о нем, что, мол, тот находит таланты у слуг. Слуг! В которых на самом деле нет и не может быть ничего особенного. Высокомерие поэта естественно, понятна и потребность в его выражении. Порывистый, увлекающийся Пушкин был совершенно непригоден к службе и одновременно, придавленный долгами, вынужден был служить. Вечные долги, несбывшаяся мечта о путешествии по Европе – все это создавало напряжение. Злые люди говорили, что Свиньин ходил к опекаемым им художникам и жаловался: мол, сел рисовать пейзаж, а забыл, как писать небко. Подопечный рисовал ему небко. Свиньин шел ко второму: вот сел пейзаж рисовать, а забыл, как рисуется травка. Тот исполнял ему травку. Так с миру по нитке Свиньин предвосхитил постмодернизм. Даниил молод, судит резко. Ольга наверняка смотрела глубже. Зоя Среди лекарств был полный порядок. Смородине почудилась некоторая иерархия, они были сгруппированы как книги в хорошей библиотеке. Медсестра пришла в дом еще при муже Ольги. Значит, по глубокому убеждению Александра, была практически вне подозрений. Муж Ольги знал толк в изучении чужих биографий. – Ольга Иосифовна принимала много лекарств? – БАДы регулярно, некоторые гормональные препараты. У нее был свой протокол. Остальное по необходимости. – Как, по-вашему, она могла перепутать упаковки? – Она была женщина творческая, эмоциональная, порывистая. Но ризипин – лекарство рецептурное, открывается сложно. Она сама его достала и открыла. – Где он стоял? – Здесь, – медсестра показала рукой. – А то, что Ольга Иосифовна должна была принимать каждый день, стояло у нее в комнате, на прикроватном столике. Меня уже спрашивал об этом Вениамин. Я, кстати, видела его в доме раньше ‒ кажется, полгода назад. «Какая крепкая женщина, – думал Смородина, разглядывая медсестру. – В ней от рождения много силы». Волосы короткие, мелированные. Как зажиточный слепыш, Платон Степанович разбирался в дизайнерских оправах. Оценив очки Зои, он с удовольствием отметил, что персоналу в этом доме платили щедро, раз медсестра могла позволить себе такую оправу. Его все больше интересовала незаметная филиппинка. Дом был очень большой, при этом всюду было чисто. Из любопытства он даже пару раз заглядывал под кровати. Пыли не было. Видела Вениамина раньше? Это странно. Когда они ехали в дом, Вениамин сказал, что они подключились только после смерти его хозяйки. – И все-таки она могла по ошибке его принять? – Ошибаются даже великие хирурги, – ответила медсестра, поправляя очки. – А суицидальных настроений у нее вы не замечали? – Ольга Иосифовна держала с персоналом дистанцию. – А кто знал о ее болезни сердца? – Из домашних только я. Ольга Иосифовна была аристократкой, она не искала утешения или сочувствия. – А филиппинка могла по ошибке накапать ей лекарство в стакан? – Исключено. Она не прикасается к медика- ментам. – А Алевтина? Я так понял, что Ольга Иосифовна иногда брала ее с собой в спальню поболтать. Медсестра вспыхнула, но она была здоровым социальным животным и умела держать спонтанные реакции под контролем. – Каждый час вдали от отца-алкоголика приближал Алевтину к здоровой жизни. Бедная забитая девочка. Он ее доводит каждый день, а она без матери, ей некуда деваться. – А почему она не уедет куда-нибудь учиться? – Аля считает дни до совершеннолетия. Если не часы. Она на все готова. Может быть, даже пойдет учиться на санитарку. По крайней мере, я научила ее всему, чему могла. Следить за садом она точно может. – Вы обращали внимание на роспись потолка? – Знаю только, что она очень дорогая. Мы выезжали из дома, когда его красили. – А сюжет? – Что сюжет? – Вас не смущают некоторые фривольности? – Я медик. – Извините. Понимаю, что вопрос покажется вам странным. Но… что на ней изображено? Ольга наверняка рассказывала. Медсестра задумалась. – Она часто повторяла, во сколько обошелся каждый расписанный квадратный метр, но я не вспомню точную цифру. Что она могла бы купить что-нибудь из бриллиантов… Мой Бубосарский… – Медсестра погрузилась в воспоминания еще глубже и повторила, видимо, подражая интонации Ольги: – «Мой Бубосарский! Такого ни у кого нет! Кто еще может так!» Смородина тем временем взял одно из лекарств, которые нужно было принимать по протоколу. Его он очень хорошо знал. – А почему флакон открыт? – Ольга Иосифовна хотела, чтобы я открывала все, что она будет принимать. Ей иногда было трудно отвинтить крышку или отрезать кончик. – То есть все вот это, – Смородина обвел часть лекарств рукой, – открыто. Но это, простите, не очень хорошо. – Нет-нет, – медсестра улыбнулась, – я следила. Все было по правилам. Он был открыт в тот день, когда она должна была его принять. Теперь нет необходимости следить за режимом. Дверь в комнату приоткрылась, и в щель просунулась белобрысая голова. Из-за длинной челки не было видно глаз. Медсестра повернулась. Ее голос потеплел. – Алечка, иди в мою комнату. Алевтина исчезла. Тотчас из-за двери донесся ее крик: «Я тебя ненавижу!» Медсестра извинилась и быстро вышла в коридор. Платон Степанович вышел за ней. Садовник, отец Али, распространяя запах перегара на весь коридор, говорил дочери: – Я на тебя заявление напишу! Ты меня ударила! Медсестра встала между ними: – Идите к себе, вас не приглашали в дом. – А ты здесь не хозяйка! – заявил садовник. – Вы пьяны, и я позову охрану. Отец Али посмотрел на Смородину, по всей видимости, опознал в нем человека из касты господ и гордо удалился. Медсестра повернулась к Платону Степановичу. Она больше не выглядела железной леди, скорее наоборот. – Извините, что вам пришлось это увидеть… Алечка, иди… – Она снова обратилась к Смородине: – Когда была жива хозяйка, он сунуться сюда не смел. Скорей бы уже Лена приехала и поставила его на место. Татьяна Татьяна была похожа на больную птицу. Согласно досье Вениамина, она жила на окраине Москвы со своей матерью и с маленькой дочкой. Работала фрилансером, бралась за любую работу. Восемь лет назад у нее вышли две книги, но ни денег, ни славы они не принесли. Суетливая, крупная, с пышной грудью и вертлявой головой. Она долго отказывалась приезжать, мотивируя это тем, что никаких вещей в доме у нее не осталось. Но миньоны Александра оказались убедительны. Она вошла в библиотеку, где ее ждал Смородина, держа в руке зубную щетку. Было что-то театральное в этой убогости, в этой показной беззащитности. – Я не имел удовольствия читать ваши книги. – Кто сказал, что это доставит вам удовольствие? – Я так понял, что вы были близки с Ольгой? – Она приглашала меня на праздники. – Это было профессиональное общение?