– Вы не правы! Я бы ни за что не стал этого делать, если бы «Марк» не решил от меня избавиться! Можете хоть выслушать меня? – Право последнего слова? Что ж, это по закону. Давай, Рейно, говори свою речь. После того как Вик был обезврежен, его перевезли к шахтам. Остановились в рабочем домике, чудом уцелевшем на одной из шахт. Из бессознательного состояния Вика пришлось выводить минут двадцать: удар Богданова оказался слишком сильным. Когда Вик пришел в себя, он начал кричать. Пришлось заткнуть ему рот кляпом и потратить еще минут двадцать на то, чтобы объяснить, какого поведения от него ждут. Потом Вик резко сменил тактику и начал умолять отпустить его. Он пытался убедить похитителей, что произошла чудовищная ошибка, и они взяли не того. Майор Семенов взял на себя роль судьи и зачитал приговор. Услышав свое имя, Рейно замотал головой и принялся доказывать, что к человеку по имени Рейно он не имеет никакого отношения. Так продолжалось довольно долго, пока терпение майора не иссякло. – Мне плевать, сознаешься ты или нет, – заявил он. – Для меня ты – предатель Рейно Хейханен, и только от тебя зависит, умрешь ты быстро и безболезненно или навлечешь на себя долгую и мучительную смерть. Слова майора подействовали как отрезвляющий душ. Рейно упал перед майором на колени и начал вымаливать прощение, признав, что он и есть Рейно Хейханен, человек, сдавший советского резидента, работавшего в США под псевдонимом Марк. Тогда ему дали право на последнее слово. – Я не стал бы сдавать «Марка», если бы он не донес на меня в Центр. Слова полились непрерывным потоком. Без точек и запятых, без пауз и остановок, так, что иногда было сложно понять их смысл. Семенов его не останавливал, так как для него не имело большого значения, что именно говорит предатель. Право высказаться ему дали только по той причине, что таков был закон советских судов. – Когда я приехал в Америку и стал работать на «Марка», я не помышлял ни о чем дурном. Да, я тратил чуть больше, чем следовало, но ведь у меня была семья! Ханна всегда требовала больше, чем я мог ей дать. Что еще я мог придумать, чтобы обеспечить ненасытную женщину. – Ты тратил деньги на спиртное, а не на жену, – не удержался Богданов. – Да, я пил. А что еще мне оставалось? Работа нервная, каждую минуту тебе грозит разоблачение. В американских судах к советским шпионам снисхождения нет. Я мог оказаться на месте «Марка» каждый день, каждый час. Не «Марк» ходил по городу с монетами, начиненными микропленками с материалами, украденными у американцев. Не «Марк» передавал сведения о ядерной программе США и схемы строительства подводных атомных лодок. Не ему приходилось отыскивать лазейки в парках и скверах, куда закладывали украденные секретные документы другие агенты. И после всего этого он накляузничал на меня в Центр! – Ты напивался до бессознательного состояния, пропускал встречи с агентами, забывал выйти на связь с Центром в положенное время, растратил все деньги, выделенные тебе на создание прикрытия и еще жалуешься? – Семенов невесело усмехнулся. – Видно, ты совсем ненормальный. – Все это так, но ведь вам неизвестно, какой была моя жизнь. И что меня ждало по возвращении в Союз? Или вы думаете, меня действительно представили бы к награде и позволили уйти на покой, обеспечив пенсией? Нет, стоило мне вернуться в СССР, как ваши коллеги из КГБ тут же скрутили бы мне руки и препроводили на Лубянку! Я этого не хотел. Почему я должен был добровольно отправиться в лапы КГБ? Вот почему я решил сдаться американским властям. И как еще я мог остаться в США, кроме как не сдав «Марка»? – Твои аргументы, скорее, говорят против тебя, чем служат оправданием, – заметил майор. – Чтобы не приходилось выбирать между Лубянкой и предательством, нужно было просто признаться в том, что работа нелегала тебе не по плечу. – И что, меня погладили бы по головке и вернули в Союз? – По крайней мере, судить тебя за это точно не стали бы. – Наверное, вы плохо знаете правила тех, на кого работаете. – Рейно вдруг сник, голос его превратился в шепот. – Ладно, все равно вы не поймете. Делайте то, что задумали, и покончим с этим. – Тебе нужно сделать еще кое-что, – произнес майор. – Что именно? – Попрощаться с Эвой, – ответил майор. – С Эвой? Как вы о ней узнали? Что вы собираетесь с ней сделать? – Впервые с начала разговора Рейно по-настоящему испугался. С мыслью о том, что рано или поздно агенты КГБ его найдут и расквитаются, он свыкся давно, а вот подставить женщину, которая так много значила для него, на это он никак не рассчитывал. – Не трогайте ее, умоляю! – Никто не собирается наносить ей вред, – заверил майор. – В твоих интересах объясниться с Эвой. Если ты ей действительно дорог, она станет тебя искать. И что она найдет? Уверен, о своей прошлой жизни ты не сказал ей ни слова. – Хотите заставить меня признаться ей? – Нет, просто сделать так, чтобы она тебя не искала. – Хорошо, я это сделаю. – Рейно совсем раскис. – Так глупо! Вся жизнь прошла настолько глупо! Семенов протянул ему листок бумаги и карандаш. – Пиши, – приказал он. – Что писать? – Я продиктую, – ответил майор. – «Дорогая Эва». Или как ты к ней обращался? – Да, это подойдет, – подумав, произнес Рейно. – «Дорогая Эва, – повторил Семенов. – Прости, но мы не сможем быть вместе. Я уезжаю навсегда. Америка больше не будет моим домом, а взять тебя с собой я не могу. Забудь обо мне, живи и будь счастлива. Сол Олистер». Майор закончил диктовать и взглянул на Рейно. Тот дописывал последнее слово, губы его дрожали, а по щекам текли слезы. В какой-то момент Семенов почувствовал жалость к этому незадачливому шпиону, который, похоже, и правда влез в шкуру, жить в которой ему оказалось не по силам. – Одна просьба, – вдруг произнес Рейно. – Говори, – разрешил Семенов. – Дайте выпить! – Рейно заискивающе посмотрел на майора. – Перед тем как сделаете это, дайте мне выпить. Четыре дня без спиртного. Хоть уйду счастливым. Просьба Рейно, его интонация и жадный блеск в глазах перечеркнули зарождавшееся сочувствие. «Даже перед смертью не может вести себя достойно, – Семенов брезгливо передернул плечами. – Возможно, для Эвы это тоже лучший вариант». – Спиртного мы с собой не захватили, – ответил он. – Может, съездите на грузовике до лавки? – Рейно жалобно всхлипнул. – Хоть глоточек! Последняя просьба перед казнью. – Командир, у меня есть шкалик, – вступил в разговор Дубко. – Откуда? – удивился майор. – Из гостиницы забрал, – ответил Дубко. – Подумал, может пригодиться. – Вот и пригодилось. Давай свой шкалик. Дубко порылся в рюкзаке, достал бутылочку объемом в пятьдесят миллилитров, протянул Рейно. Тот отвинтил крышку, опрокинул содержимое в рот. Жидкость полилась в горло. Рейно закрыл глаза, стараясь насладиться каждой каплей. Закончилась бутылка очень быстро. Он разочарованно почмокал губами, слизал с горлышка последние капли и отдал бутылку капитану. – Эх, жаль, мало, – слегка заплетающимся языком проговорил он. – Рейно Хейханен, по законам Союза Советских Социалистических Республик за измену Родине вы приговариваетесь к смертной казни. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и будет приведен в исполнение немедленно. * * * – Дамы и господа! Приветствуем вас на борту «Локхид 412». Наш самолет следует рейсом Париж – Москва. Полет будет проходить на высоте… Майор Семенов вставил в уши беруши. За последние двое суток он так устал, что слушать казенные фразы стюардессы сил уже не осталось. После того как приговор был приведен в исполнение, группа села в грузовик и покинула шахты. За рулем сидел Богданов. Он ловко управлял машиной, объезжая кочки и ямы, пока не выехал на трассу, ведущую к Конкорду. От вещей Вика, которые забрали из его дома, избавились сразу. Теперь предстояло избавиться от грузовика. Такая возможность представилась совсем скоро. Добравшись до окраины Конкорда, они свернули в лесополосу, нашли укромное местечко в овраге, наломали веток и укрыли ими машину, чтобы не сразу бросалась в глаза. Затем пешком отправились в Конкорд. Там нашли аптечную лавку. Дубко и Богданов остались снаружи, Семенов зашел внутрь. Он подошел к аптекарю и попросил разрешение воспользоваться телефоном, протянув ему доллар. Аптекарь достал из-под прилавка аппарат, сам отошел к другому концу прилавка и занялся перестановкой лекарств. Майор по памяти набрал номер Толлеса. – Добрый вечер, это Адам Бергман, могу я заказать такси? – произнес Семенов. – Откуда вас забрать? – спросил Толлес. – Конкорд, Мейн-стрит, я буду у кондитерского магазина. – Ждите, – бросил Толлес и отключился. Майор поблагодарил аптекаря и вышел. К Дубко и Богданову не подходил, только подал знак, что все прошло по плану. Дальше они двигались по одному. Майкла Толлеса следовало ждать часов через пять-шесть, и это в лучшем случае. Толлес не назвал точное время, когда его ждать, но Семенов помнил, что от Нью-Йорка до Конкорда они добирались пять часов. Плюс Толлес должен был успеть выйти на связь с Центром и обговорить детали переброски группы «Дон» в Москву. На это тоже требовалось время. Из аптеки они направились на конспиративную квартиру, там можно было выждать время, не возбуждая постороннего любопытства. Вернувшись на квартиру, они наскоро перекусили и завалились спать. В девять часов вечера майор поднялся, растолкал бойцов и сообщил, что идет к кондитерской ждать приезда Толлеса. Толлес привез невеселые известия. Мельник Уоррен поднял шум, когда понял, что его наемный работник Сол Олистер пропал вместе с грузовиком. Как об этом узнал Толлес, майор не спрашивал, но в словах его не сомневался. Он передал Толлесу записку для Эвы, и тот помчал в Пенакук. Семенов вернулся в дом. Через час Толлес вернулся. На этот раз он не стал маячить у кондитерской. Бросил машину на соседней улице, дошел пешком до дома и поднялся к бойцам. – Ситуация следующая, – начал он с порога. – В Пенакуке суматоха, работники с мельницы Уоррена прочесывают окрестные деревни, думаю, скоро доберутся до Конкорда. Не знаю, как вы успели засветиться, но кто-то вас запомнил. Тебя, майор, – точно. Лавочник Берни говорил про тебя с шерифом. Так что чем быстрее вы уберетесь из Конкорда, тем лучше для вас. Быть может, записка, которую я подбросил Эве, и сработает, но не факт. – Так в чем дело? Поехали в Нью-Йорк, – проговорил Семенов. – Здесь нас больше ничего не держит. – Проблема в том, что рейс на Париж будет только через полтора суток. Вылет самолета 4 апреля в шесть сорок утра. – И что? Все равно лучше ждать вылета в Нью-Йорке. – Где именно? Не будете же вы сорок часов слоняться по улицам? – Майкл, нам все равно придется ехать в Нью-Йорк. Так почему не сделать это сейчас. У нас будет пять часов чистого времени, чтобы разработать приемлемый план. – Семенов поднялся. – Не о чем говорить, мы едем в Нью-Йорк. После такого решительного заявления Толлес возражать перестал. По одному они перебрались в машину и в спешном порядке покинули город. По дороге Толлес сообщил, что билеты им передадут только перед самой посадкой. Проходить регистрацию придется в числе последних, так как Центр сомневается, успеют ли они все сделать так, чтобы у властей США не возникло вопросов. Проблема заключалась в том, что рейс Нью-Йорк – Париж был самым востребованным направлением. О билетах следовало позаботиться хотя бы за две недели, а кто-то в Центре этот вопрос прозевал. На следующий рейс, который должен был состояться через шесть дней, для Бергмана, Шенье и Виртанена билеты были заказаны, а на этот рейс нет. – В гостинице вам лучше не появляться, – наставлял Толлес. – Конкорд, конечно, далеко, но в США попадаются чересчур активные шерифы. Тот, что в Пенакуке, как раз из таких. Он запросто может разослать запрос по всем городам, чтобы только отыскать человека, который болтал с лавочником о пропавшем Олистере. – Хорошо, пусть мне в гостиницу нельзя, но остальным-то можно? Они практически ни с кем не общались, – напомнил Семенов.