С годами стало получше: и она научилась защищаться, и одноклассники чуток поумнели, травля тех, кто им не нравится, перестала быть любимой забавой. Общаться с Асей все еще было непрестижно, однако ее перестали изводить. И все равно ей было некомфортно в собственном теле. Ей казалось, что все вокруг такие красивые, а она — огромное жирное пятно. Ирония заключалась в том, что обычно люди с такими мыслями приходили к ее маме, и мама им помогала. А вот Ася обратиться к ней за помощью не могла. Она и сама не понимала, почему, просто не получалось и все. Она невольно вспоминала, что на нее сгрузили наследие имени Александры Эйлер… Ей не полагалось о чем-то просить! Ася надеялась, что мама догадается сама, да куда там! Если этого не случилось за четырнадцать лет, то уже и не случится. Так что в школу она до недавних пор ходила как в тюрьму — а потом записалась в театральный кружок. И вот тогда стало легче. Ася до последнего сомневалась, можно ли ей туда идти. Ну где она, а где театр? Но потом она рассудила, что роли бывают не только для тонких и воздушных актрис. В конце концов, кто-то должен играть чудовище или, например, полено… К тому же, в объявлении было написано, что занятия в студии помогают получить уверенность в себе, и Ася решила попробовать. Театральную студию основал новый преподаватель русского языка и литературы. Тимур Никитич Левашников только в этом году закончил университет. Он сам, если честно, был больше похож на одиннадцатиклассника, чем на преподавателя: в свои двадцать четыре года Тимур Никитич не избавился ни от проблем с кожей, ни от юношеской пухлости щек. Хотя сам он был тощим, как палка, и каким-то немножко несуразным… Таким, что даже девчонки, которые расценивали влюбленность в преподавателей как хобби, обходили его стороной. Но ему все это нисколько не мешало. Он оказался человеком деятельным, уроки вел вполне интересно, прогулы контролировал строго, да еще время на театральную студию нашел. Этим он быстро снискал любовь старших коллег… И не только их. Ася смотрела на него и видела, что некрасивый человек тоже может быть уверенным в себе, что и его слушаются, ценят… Она надеялась добиться чего-то подобного. Желающих изучать театральное искусство оказалось не слишком много, но их хватало, а становилось больше. Старшие учителя думали, что причина тому — талант Тимура Никитича, и даже умилялись его достижениями. А потом грянул скандал. Оказалось, что в своей студии Тимур Никитич ставил не «Ревизора» и даже, страшно сказать, не «Горе от ума». Он где-то выискивал современные пьесы, в которых говорилось про секс, наркотики, конфликты с родителями и самоубийства. Такие тексты, естественно, манили подростков, для которых всякие там Шекспиры с Островскими мало что значили. Зато эти же тексты чуть не довели до инфаркта степенную пожилую директрису. Она вопила, что «такой гадости» в стенах «храма науки» быть не должно. Но и Тимур Никитич был не робкого десятка, он на той же громкости доказывал, что дети должны узнавать современную литературу, а цензура — это пагубное советское наследие, от которого надо бы избавляться. В то время Ася всерьез опасалась, что Тимур Никитич вместо премии получит пинок под зад, потому что директриса не очень-то любит, когда на нее орут. Но все оказалось не так просто. С кружками и студиями в школе была беда, а театральная студия пользовалась популярностью, особенно после того, как Тимур Никитич получил славу борца с режимом. Старшеклассникам такое нравилось. В итоге школа и опальный учитель пришли к компромиссу. Ему было дозволено ставить все, что душе угодно, но при этом он обязан был убирать из пьес самые скандальные сцены, не соответствовавшие возрасту учеников. Тимур Никитич дураком не был и быстро смекнул, что если гнуть палку и дальше, она сломается, а осколки прилетят ему же в лоб. Он пошел на мировую, и театральная студия прижилась в школьных стенах. Асе там нравилось. Нет, сначала-то она смущалась, как смущалась всегда и везде. Но Тимур Никитич помог ей освоиться. Он строго наказывал всех, кто пытался над ней смеяться, и объяснял: — Вы поймите: люди не должны быть одинаковыми. Какой это будет скучный мир! Хотите пялиться на клонов — включите «Звездные войны». А в театре нужны исполнители характерных ролей, они вдыхают в театр душу! Ася — настоящая жемчужина! Когда станете постарше, сами поймете, что да почему. Жемчужиной Ася за свою жизнь еще не была, но эта роль ей нравилась, поэтому занятия в театральной студии она старалась не пропускать. Это сказалось на ее школьной жизни в целом: она стала чувствовать себя уверенней, она расслабилась, даже каким-то чудом приучила себя держать плечи гордо расправленными, а не прятать быстро увеличивающуюся грудь, которую она раньше про себя называла не иначе как «сиськи». Словом, все было хорошо. Но недолго. Она не заметила, когда начались перемены. Да что там говорить, она даже сейчас не была уверена, что эти перемены действительно есть! Просто в какой-то момент ей начало казаться, что Тимур Никитич проводит с ней слишком много времени. Гораздо больше, чем с остальными девочками. На общих занятиях он становился к ней поближе, когда объяснял ей что-то, касался при любом удобном случае. Да еще так странно касался! То по груди рукой скользнет, то приобнимет вроде как за талию, а на самом деле — ниже… Это ей льстило, конечно. Ею еще ни один мужчина не интересовался, а уж взрослый — тем более! Означает ли это, что она не такая страшная, как привыкла считать? Но это с одной стороны. С другой — Ася смутно догадывалась, что в подобном внимании нет на самом деле ничего лестного. Тимур Никитич старше ее, он учитель… Разве ему положено так ее касаться? Да и сами эти прикосновения, по правде говоря, не приносили ей никакого удовольствия, неловкость — да и только. Неужели он не понимает этого? Или она слишком бурно реагирует? Асе отчаянно не хотелось обидеть человека, который так ей помог, поэтому она решила не обращать на его странное поведение внимания. Она убедила себя, что даже если он действительно чего-то хочет от нее, он скоро поймет намек и отстанет. Так что она все еще ходила в театральную студию, но уже с меньшим удовольствием. Ей отчаянно не хватало чувства легкости и свободы, которое когда-то дарили ей занятия. Ее не обрадовало даже то, что Тимур Никитич внезапно отдал ей главную роль в пьесе, которую они готовили к межшкольному фестивалю. Пьеса была о том, как школьница влюбляется в отца своей подружки и борется с этой страстью. По задумке автора, ей полагалось еще и переспать со старшим мужчиной. Но Тимур Никитич клятвенно обещал школьному совету, что изменит концовку, все будет в рамках приличия. Ему дали добро. Вот только пока он не спешил выполнять свое обещание, и спорные сцены оставались в тексте. Сегодня как раз предстояло репетировать одну из таких сцен, и Ася не выдержала: — Зачем тратить на них время? Мы же все равно это вычеркнем! Или нет? — Это для вашего общего развития, — снисходительно пояснил Тимур Никитич, словно не было в мире факта очевиднее. — Да, мы не будем играть их на сцене. Но они помогут вам понять своих персонажей, вжиться в их шкуру, почувствовать роль! Понятно? Все согласно закивали, и у Аси не хватило духу сказать, что ей от этих сцен тошно. Пришлось вживаться в шкуру. Она пообещала себе, что выдержит — и станет лучше. Она почувствует себя раскрепощенной и сексуальной, может, сумеет сравниться с Александрой хотя бы в своих мыслях! Главное — перетерпеть эти тупые сцены, побороть неловкость… Она справится! Ей казалось, что хотя бы проблему она определила. Ася не ожидала, что после общей репетиции Тимур Никитич попросит ее задержаться. — М-меня? — растерянно переспросила Ася. — Тебя, конечно, нам нужно обсудить, как ты справляешься с ролью. — Хорошо… Она бросила вопросительный взгляд в сторону других ребят, чтобы понять, как они относятся к такой просьбе. А они никак не относились! Они уже переключились на мысли о других делах. Театральная студия перестала иметь значение, Ася — тоже, она ведь так и осталась невидимкой. Скорее всего, половина участников студии вообще не услышали, как ее попросили остаться. И хорошо, если только половина! Так что она заставила себя стоять на месте, хотя тревога внутри нарастала, и ей отчаянно хотелось испариться. Но если она продолжит вести себя, как стеснительная дурочка, она будет невидимкой и дальше. Это была дурацкая ситуация во всех отношениях. «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться» — вот такая дурацкая, как в несмешном анекдоте. Они с Тимуром Никитичем были одни в актовом зале, окруженные приглушенным золотистым светом — электричество во время репетиций экономили. На город опустилась ранняя декабрьская тьма, и казалось, что уже очень поздно, хотя где-то в школе еще шли занятия… Но не в этом крыле. Тут царила тишина. Получается, они оказались в обманчиво романтичной обстановке, которая не несла ничего хорошего. И снова Ася упрекнула себя за такие мысли. Это же ее учитель! Почему она ищет подвох там, где его нет? Она заставила себя улыбнуться и подошла ближе. — Как тебе твоя роль, Ася? — спросил Тимур Никитич, наблюдая за ней. Взгляд был какой-то странный, как будто слишком сильно блестящий… Но Ася в таком не разбиралась и решила вообще никаких выводов не делать. Все равно ведь ошибется! — Не могу сказать, что она мне близка, — осторожно ответила она. — Это я вижу. Танюша — она раскрепощенная, принимающая себя и желания своего тела. Ей от этого хорошо. Но когда ты пытаешься ее играть, ты совсем не такая. Заметь, я говорю «пытаешься играть». Пока ты ее по-настоящему не играешь. — Я знаю… Это просто не я. — Это и не должна быть ты! Ты — актриса, ты можешь как угодно относиться к персонажу, но уметь в него перевоплощаться. — Вы же раньше говорили, что в роли нужно искать что-то близкое себе… — Я не про то говорил, — отмахнулся Тимур Никитич. — Ася, мы не просто готовим спектакль. Мы с ним будем выступать на конкурсе! На что мы вообще можем надеяться, если наша главная героиня себя не принимает? — Тогда, может, назначите на главную роль кого-нибудь другого? А я бы сыграла, например, Катеньку… Ей было непросто сказать это. Асе казалось, что она сама себе копает яму, отказываясь от главной роли. Но ей так не хотелось подводить остальных, что она готова была на эту жертву. Тимур Никитич лишь беззаботно рассмеялся. — Ну какая ты Катенька? Она же рыба мороженая! А в тебе есть страсть, просто скрытая. Ася, я бы не дал тебе главную роль, если бы сомневался в тебе. Нужно просто преодолеть комплексы, это тебе пригодится! Я ведь не собираюсь тебя просто отчитывать. Я — педагог, моя задача — научить тебя играть, а не критиковать за то, что ты не умеешь. Вот что… давай порепетируем сцену танца Петра и Танюши. — Но эту сцену тоже решили убрать! — Ася, я тебе уже все объяснил. Пока мы не репетируем спектакль, а вводим тебя в образ! Сцена танца была далеко не самой откровенной в пьесе, но тоже непростой, и Ася радовалась, когда школьный совет заставил убрать эту часть. Теперь же Тимур Никитич включил на магнитофоне медленную музыку — не слишком громко, чтобы не услышали в холле, — и подошел к ней. Ася все еще смущалась, он — нет. Он сам притянул ее к себе, заставляя двигаться под музыку. Она не вырывалась, но чувствовала себя не актрисой, а камнем посреди дороги. Тимур Никитич тоже это заметил, буквально через минуту он отстранился от нее и строго сказал: — Ася, хватит, это не дело. Просто позволь себе расслабиться, и станет легче. Вот что… для начала, сними ты эту хламиду цвета седой мыши! Танюша никогда бы подобного не надела. Ты должна мыслить как она. Хламидой он назвал свободный свитер, который она натянула поверх блузки. Это был скорее стратегический шаг, а не дань моде: под свитером Ася прятала слишком тонкую ткань, сквозь которую просвечивалось белье. Дурацкий лифчик стал ей мал, и она сто раз просила маму купить новый — а мама сто раз забывала. Это не было такой уж большой проблемой, пока свитер хранил ее позорную тайну. Но показываться в таком виде Тимуру Никитичу она точно не собиралась! — Да я как-то… Мне холодно, вообще-то… — Ася, здесь тепло. Это нужно для роли. — Мне некомфортно, и я бы, если честно… — Ася! Я знаю, что делаю. Так надо. Он повысил на нее голос. Совсем чуть-чуть, и он точно не кричал, но для Аси и это было много. Несмотря на все сомнения насчет этой пьесы, она отчаянно не хотела лишиться места в студии. Да и вообще, Тимур Никитич стал первым в этом дурдоме, кто по-настоящему поверил ей, она не хотела его разочаровывать! Поэтому она стянула свитер и осталась в блузке и расклешенной юбке до колена. Блузка выглядела именно так, как и ожидала Ася: отвратительно. Но Тимур Никитич и глазом не моргнул, это несколько успокоило ее, заставило подойти к нему, позволить снова обнять себя. — Видишь, Ася? Все не так уж сложно. Расслабься, у тебя как будто судороги! Беда в том, что ты стесняешься, я знаю. А не надо стесняться, актрисы этого никогда не делают! Они понимают, что это все театр. Здесь любой поцелуй, любое прикосновение — это нормально, просто такое искусство. Высокое искусство, которое ты должна себе позволить! Его голос звучал ровно, мягко, и если только слушать его, невозможно заподозрить, что есть подвох. Однако Ася не только слушала, она еще и чувствовала. Одной рукой Тимур Никитич продолжал обнимать ее за талию, привлекая к себе, не позволяя отойти. А вот другая рука словно решила пожить своей жизнью. Ася почувствовала, как пальцы преподавателя скользнули по ее волосам, осторожно погладили ее щеку, задержались на шее, касаясь ее так, что по коже мурашки пошли. Все это было в пьесе… Или было нечто подобное. Это нормально. Нельзя срываться, нельзя… Рука скользнула ниже. Тимур Никитич наклонился к ней, и теперь он уже не просто говорил, а шептал ей на ухо. Его рука погладила ее ключицу, опустилась ниже, к груди, и задержалась там, очерчивая линию, где проклятый лифчик сидел слишком туго. Ася почувствовала, как ей стало тяжело дышать и отчаянно захотелось расплакаться. Она понимала: еще хоть слово, и слезы прольются, она выставит себя полной истеричкой, опозорится тут, лишится места в студии… Поэтому она молчала, даже когда его рука начала медленно расстегивать пуговицы блузки, касаясь обнаженной кожи все чаще, все наглее, сдвигая в сторону тонкую ткань лифчика, по-хозяйски ощупывая все, что под ней. Асе было четырнадцать лет, и она прекрасно понимала, что происходит. Она просто не могла поверить, что это происходит с ней. Шок накрывал ее ледяной волной, лишая сил, лишая воли. Соглашаться было страшно. Сопротивляться она не решалась. Она просто позволила событиям развиваться, отчаянно умоляя вселенную о помощи. И вселенная помогла — грохотом ведер в коридоре. Похоже, явилась вечерняя уборщица. Тимура Никитича будто отшвырнуло от нее. Вот он стоял рядом — а вот уже метрах в пяти, а она замерла посреди зала одна, покрасневшая, в расстегнутой до живота блузке… Ася наконец опомнилась, поспешно поправила белье и застегнулась, потом натянула свитер. Смотреть на преподавателя она не решалась. Но и он уже пришел в себя, сообразил, что уборщица вот так сразу не ворвется, она всегда долго кряхтит и тряпки собирает, прежде чем заняться делом. Поэтому к Асе Тимур Никитич обратился с прежней невозмутимостью, будто ничего особенного и не случилось: — Надеюсь, сегодняшний урок помог тебе. Я на тебя очень надеюсь, Ася. Если нужно — помогу еще, думаю, тебе это понравится. Увидимся на следующей репетиции. — Да, конечно, — промямлила Ася. — До свидания, Тимур Никитич… Она так и не посмотрела на него, уходя. Думала, что расплачется по дороге, но слез не было. Напротив, глаза пересохли, у Аси было такое ощущение, что ее ударили по голове чем-то тяжелым. Тело под одеждой горело на месте его прикосновений, словно там остались ожоги — и этот жар был совсем не приятным. Ей не хотелось, чтобы это повторилось, но она смутно догадывалась, что повторится, еще как, если она ничего не сделает. Вот только что она могла? Указать на Тимура Никитича пальцем и кричать «Волк!»? А что если она все неправильно поняла? Что если он действительно пытался помочь ей? Она тогда испортит ему жизнь!