— Вы — артист Лихонин! — наконец радостно провозгласил Топорков, указав на него пальцем. Мужик кивнул. — Но позвольте, — осекся вдруг Топорков, — так вы теперь… уборщик? Уборщиком здесь работаете? Лихонин снова кивнул. — Стало быть, больше не снимаетесь, — с сочувствием пробормотал отравитель Мумина. Лихонин с досадой сморщился и опять кивнул. — И вы не разговариваете, — припомнил Топорков. — Да-да, я слышал. Так, значит, эта история — правда? Что когда вы снимались в том самом фильме… как он назывался?.. Значит, когда вы там снимались, режиссер заставлял вас во все горло орать на морозе, и в результате… у вас пропал голос. Но неужели навсегда? Лихонин развел руками, желая сказать: увы, выходит, что так. — Но, может, еще появится? — попытался утешить его Топорков. Лихонин состроил гримасу: мол, вряд ли можно на это рассчитывать. — Так вас после этого перестали снимать? — воскликнул Топорков, все больше узнавая в уборщике своего товарища по несчастью. — Никто, получается, не захотел работать с безголосым актером… Лихонин нахмурился и сжал кулаки: да, вот так со мной обошлись. — Сволочи, — гневно прошептал Топорков. — Но вы же настолько любили кино и «Мосфильм», что ни за что не хотели уходить… Вы, видимо, обратились в отдел кадров и попросили (конечно, в письменном виде, как я понимаю) дать вам хоть какую-то работу на студии… И они — то ли сжалившись над вами, то ли глумясь — приняли вас… уборщиком… — Топорков замолчал, а потом добавил: — Не хочу вас огорчать, товарищ Лихонин, но это больше походит на издевательство, на злобную насмешку — то, что вас, такого крупного и замечательного актера, превратили в самую незначительную рабочую единицу на всем «Мосфильме»… Лихонин изобразил лицом: дескать, я и сам это все прекрасно понимаю. — Но как же вы пошли на это? — с болью в сердце спросил Топорков. Лихонин махнул рукой: да какая мне разница… — Кажется, я могу вас понять, — произнес Топорков после паузы. — Вы ведь прирожденный киноактер. В вас было все, чтобы стать крупнейшей звездой Союза… а может, и мира. И когда у вас отобрали работу, для которой вы были рождены, вам все стало безразлично… Лихонин энергично закивал: ему чрезвычайно импонировало, что странный человек с белым лицом как будто читает его мысли. 38 — Если вам неприятно стоять здесь, рядом с ним, — заметил вдруг Топорков, показывая на тело Мумина, — давайте отойдем? Лихонин пожал плечами. — Давайте все-таки отойдем, — утвердительно сказал отравитель и пригласил уборщика за декорации. Там нашлись стулья, на которые они и присели. — Знаете, я вижу в вас родственную душу, — обратился к Лихонину Топорков. — Мне кажется, вы вполне могли пойти по моему пути, а я — по вашему… Лихонин никак не реагировал. — Впрочем, вы, может, меня не узнали? — продолжал Топорков. — Оно и закономерно: вы… вас наверняка знают и помнят все, поскольку, раз увидев вас на экране, забыть уже невозможно… А меня никто и нигде не видел… Но вы наверняка слышали о призраке «Мосфильма»… Ведь в последнее время по студии ходят такие слухи, не правда ли? Лихонин закивал: да, да, как же… — Так вот, этот самый призрак — я и есть, — широко улыбаясь, объявил Топорков. Лихонин один раз медленно кивнул: теперь понятно. — Сначала я покончил с собой, об этом вы, вероятно, тоже слышали… Ну а теперь безвылазно нахожусь на «Мосфильме» и понемногу расправляюсь со своими былыми обидчиками… То есть с теми, кто, собственно, и довел меня до самоубийства. Лихонин изобразил понимание. — Я вижу, вы мне сочувствуете, — обрадовался Топорков. — Да и как иначе — если кто и способен меня понять и посочувствовать, так это именно вы… Не правда ли, и у вас мелькала мысль своими руками загнать в могилу тех, кто не давал вам служить искусству, для которого вы были рождены?.. Лихонин сделал неопределенное лицо: мол, да, подчас, может, и хотелось, но… — …но вы предпочли гуманный путь, — вслух закончил Топорков. — Однако, милый Василий Николаевич… вас ведь так зовут, правильно?.. Вы ведь, наверное, уж убедились, что ваша демонстративная жертва ни к чему не привела, ни в ком не вызвала ни единого укола совести… Напротив, не сомневаюсь, что нашлись злорадники… хм, интересно, есть ли такое слово — «злорадники»?.. Нашлись, словом, те, которые даже обрадовались вашему беспрецедентному падению с вершины актерского успеха в низину самого презренного прозябания… Так неужели вы и дальше будете подпитывать их мерзкое наслаждение вашей плачевной участью?.. Лихонин изобразил: ну а что вы предлагаете? — Я предлагаю вам, — отвечал Топорков, — стать помощником… нет, равноправным напарником Призрака! Видите ли, при каждом следующем шаге моей многосерийной мести приходится действовать все осторожнее… Люди, в том числе те, кто меня прежде всего интересует: насолившие мне при жизни режиссеры теперь страшатся оставаться в стенах студии в одиночку, задерживаться здесь допоздна… Милиция опять же зачастила… Словом, мне бы хотелось иметь сообщника, я давно думал об этом, но и представить не мог, что у меня действительно появится такой шанс… И тут вдруг вы! Словно сама судьба свела нас вместе… Что вы скажете по этому поводу? Лихонин надолго задумался, потом махнул рукой и изобразил: что ж, я к вашим услугам. — Прекрасно! — просиял Топорков. — В таком случае с этой минуты я полностью посвящаю вас в свои благородные планы… Следующей жертвой я наметил режиссера Ядкевича… Фамилия его так и напрашивается на то, чтобы ее обладателя отравили, но я уготовил ему иную участь… Тем более я не люблю повторяться. Я уже отравил Мумина (хотя если отталкиваться от его фамилии, то мне следовало бы запеленать его как мумию — так сказать, забальзамировать заживо)… До Ядкевича же добраться будет труднее, поскольку он, кажется, не так наплевательски относится к своей жизни, как упомянутый Мумин… Вот тут-то вы, дорогой Василий Николаевич, и сможете мне подсобить… 39 — Никаких новых зацепок, — с виноватым видом докладывал майор Жаверов полковнику Видову. — Так-так, — по своей привычке забарабанил пальцами по столу Видов. — Значит, это убийство еще более туманное, чем два предыдущих? — Пока что да, — вздохнул Жаверов. — Ну, расскажите еще раз все, что известно, — предложил полковник, тоже вздыхая. — Значит, в этот раз обошлось без свидетелей, — начал майор. — Следовательно, убитого первыми обнаружили только члены его съемочной группы, которые утром пришли в павильон… — Режиссер Мумин, — перебил Видов, — он ведь тоже, как я понимаю, значительная фигура в кинематографе? — Из всех убитых он пока самая значительная, — подтвердил Жаверов. — Пока?! — воскликнул полковник. — Хотите сказать, дальше пойдут еще более авторитетные мастера? Ну уж нет! Больше никто на этом проклятом «Мосфильме» не должен быть убит, слышите, никто! — Я слышу, — удрученно, но холодно ответил майор. — Но как тут можно что-то гарантировать… — Только не начинайте свои присказки про то, что недурно, мол, заселить «Мосфильм» всеми милиционерами Москвы, — предупредил Видов. — Такого я и не предлагал, — возразил Жаверов. — Разрешите продолжать? — Что продолжать? — Вы просили еще раз рассказать все, что известно. — Ах да… Продолжайте. — Убитый был отравлен, — монотонно заговорил майор. — Он съел мороженое, в которое был подмешан крысиный яд… — Стало быть, он не знал, что оно отравлено? — На самоубийство не похоже, если вы об этом… — Значит, кто-то незаметно подмешал ему отраву? — Пока трудно сказать, — покачал головой Жаверов. — На столике также обнаружена вторая чашка мороженого — тоже с ядом, но нетронутая. — Похоже, — вновь забарабанил пальцами Видов, — что Мумин хорошо знал убийцу. Тот принес ему две порции отравленного мороженого… Может, одну себе, но сам, конечно, не собирался травиться, а подождал, пока… Ну, так это кто-то из своих! Может, из его же группы? — Видите ли, — сказал Жаверов, — наш преступник убивает режиссеров непременно такими способами, какие фигурировали в фильмах, снятых этими режиссерами… В данном случае преступник воспользовался методом ревнивца Арбенина, отравившего свою жену Нину в лермонтовском «Маскараде». Мумин как раз экранизировал этот «Маскарад»… — «Маскарад», — мрачно повторил Видов. — А в костюме Пьеро в этой картине никто не щеголял? — Насколько я знаю, нет. Но Арбенин подсыпал жене яд именно в мороженое. — Значит, Раскольников, Онегин, Арбенин, — забормотал полковник. — Так, может, нам предостеречь режиссеров, которые снимали еще про каких-то убийц?