— Господи, — вздохнула девушка, — какой вы все-таки несообразительный… У дяди есть блокнот и ручка. Ну теперь поняли? Майор ударил себя по лбу и фальшиво засмеялся: — Понял, понял, теперь понял! Просто когда я с вами, Маруся, я почему-то туго соображаю… — Тогда вам лучше держаться от меня подальше, — пошутила девушка. — А то еще это скажется на вашей работе, чего доброго… — Да нет, я думаю, это скоро пройдет, — самоуверенно и с намеком промолвил Жаверов. — Кстати, — он вдруг нахмурился, — что же ваш дядя, когда я ему вопросы задавал, не использовал этот свой блокнот? — Он только со мной так «разговаривает», — пояснила Маруся. — То есть он этот блокнот даже из дома не выносит никогда. — Что так? — Все по той же причине, — тихо сказала девушка. — Надеется снова заговорить, не хочет лишний раз подчеркивать это свое… несчастье. — Да, — кивнул майор. — Это очень понятно… 61 — Вы так ничего и не сказали, — напомнила Маруся. — Что все-таки с этим делом? — Пока ничего, — теперь настала очередь вздыхать Жаверову. — Последний случай — к счастью, это оказалось только покушение — еще больше все запутал… — Хотите сказать, убийца на кого-то покусился, но не убил? — Маруся так зачарованно смотрела на майора широко распахнутыми глазами, что ему поневоле становилось приятно отвечать на ее вопросы. — Да, на режиссера Овчинина. Знаете такого? — Как не знать! Он «Гамлета» снял! — Вот в этого самого Гамлета наш убивец, — Жаверов усмехнулся, — на сей раз и переоделся. Он же, по-видимому, всегда в кого-то переодевается — то в Онегина, то в Раскольникова, теперь вот в Гамлета… — Какой романтический преступник, — заметила Маруся. — Наверно, скоро и Печориным прикинется… — А Печорин кого-то убивал? — внимательно посмотрел майор на девушку. — Кажется, — неуверенно сказала та. — Сейчас припомню… А, да-да, убивал! — вдруг радостно вскрикнула она. — Там Грушницкий был такой, помните? В «Княжне Мери»! — А ведь точно, — вспомнил Жаверов. — Печорин его застрелил на дуэли, как Онегин… А экранизация была? — Да, — кивнула Маруся. — Так и называлась — «Княжна Мери». Иннокентьевский снимал. — Так, так, так… — забормотал майор. — Что же это выходит? Если преступник не смог убить Овчинина в образе Гамлета, то он вполне может наведаться в образе Печорина к этому… Как вы сейчас назвали фамилию? — Иннокентьевский. — Да, к нему. Очень может быть, очень… Маруся! — Майор резко остановился и повернулся к девушке. — Мне срочно нужно позвонить. У вас дома есть телефон? — Вообще-то есть, — улыбнулась Маруся, — но дома есть еще и дядя. Или забыли? Жаверов немного смутился: — Надеюсь, вы не подумали, что я напрашиваюсь к вам в гости? — Честно говоря, подумала, — продолжала улыбаться девушка. — Да что вы, поверьте, это не так! — запротестовал майор. — Тем более я же помню о вашем дяде… — Стало быть, если бы не дядя, вы бы уже давно напросились? — Да нет! — Жаверов окончательно смешался. — Я ни о чем подобном и не думал даже… И в любом случае не подумал бы… Я не такой, знаете ли… Я не тороплюсь. — Это делает вам честь, — с усмешкой сказала Маруся, но майор так разнервничался, что уже не замечал иронии. — Нет, сейчас мне действительно надо позвонить, — бормотал он. — Здесь автомат где-нибудь есть поблизости? — Да, вон там, — показала Маруся. — Но туда еще топать и топать… — Так давайте дотопаем, если вы не возражаете? — заискивающим голосом предложил Жаверов. — Далековато вообще-то, — засомневалась девушка. — Ну да ладно, давайте. Только чур, не так быстро! — одернула она майора, который уже ускорил шаг. — Вам еще оттуда придется провожать меня обратно, до дома. — Разумеется, Маруся, — слегка обиженно отозвался Жаверов. — Не думаете же вы, что я брошу вас одну, да еще в такое время? Мне только один звонок сделать, и я буду свободен. Хоть до утра в вашем распоряжении. — Кто-то только что уверял, что «не такой» и не привык торопиться, — язвительно напомнила девушка. — Так и есть, — подтвердил майор. — Я это так сейчас сказал — «хоть до утра» — не в буквальном смысле. Без всяких намеков. — Ну ладно, — смилостивилась девушка. Когда они неспешным шагом дошли наконец до телефонной будки, Жаверов даже крякнул от досады. На стеклянную дверь была прилеплена бумажка с надписью «Автомат не работает». 62 В то время как майор прогуливался с Марусей, режиссер Иннокентьевский находился в пятом павильоне. Уже несколько минут режиссер пребывал в полном одиночестве, хотя вообще-то в свете последних событий он проявлял большую осторожность — в течение нескольких последних недель ни разу не оставался один на территории «Мосфильма». Всегда кто-то был рядом, а когда в конце съемочного дня члены группы покидали павильон, Иннокентьевский уходил вместе со всеми. После неудачного покушения на Овчинина многие на «Мосфильме» несколько расслабились, и Иннокентьевский, на свою беду, тоже оказался в их числе. Как и многие другие, режиссер рассуждал так: у преступника после его осечки теперь будет всего три варианта действий. Либо он вообще прекратит свои злодеяния и, может, даже постарается навсегда убраться с «Мосфильма». Либо он попытается все-таки прикончить Овчинина, который как-никак заставил его с позором ретироваться. Наконец, преступник может просто затаиться, и если снова прольет чью-то кровь, то сделает это очень не скоро. Почему-то Иннокентьевский уверился, что никаких других вариантов у психопата, выдающего себя за призрака, не остается. Разве что он добровольно сдастся властям, но такая версия была очень сомнительной… Вероятность же того, что убийца, споткнувшись на Овчинине, расправится с кем-то другим, казалась Иннокентьевскому (да и остальным мосфильмовцам) еще более ничтожной, чем его явка с повинной… Впрочем, наш режиссер особенно не анализировал ситуацию. Когда Иннокентьевский услышал о случае с Овчининым, он сказал себе: «Теперь, пожалуй, можно и не слишком осторожничать». И даже эта мысль промелькнула скорее в подсознании режиссера, нежели в его сознании… Как бы то ни было, в этот вечер Иннокентьевский, даже не вспоминая ни об Овчинине, ни об убийце, вдруг обнаружил, что съемочная группа уже разошлась и он остался один. «Что это я сегодня? — немного удивился сам себе Иннокентьевский. — Вроде и дел у меня здесь никаких нету… Или просто надоело кого-то там бояться, постоянно держаться вместе с толпой? Видимо, так. Это постыдно, наконец, даже если хоть и в какой-то степени оправдано. Режиссер я или не режиссер? Как меня будут воспринимать, если я не в состоянии даже в одиночестве остаться в собственном павильоне? Посидеть тут, поразмышлять… В конце концов, постановщику необходимо оставаться одному, чтобы спокойно и рассудительно обмозговать дальнейший ход съемок. А среди декораций, в которых снимаешь, очень хорошо „мозгуется“… В общем, очень даже славно, что я тут сегодня один. Зато никто теперь не скажет, вон, мол, Маркович-то наш все чего-то трусит — как хвост за актерами бегает. Обедать и то со всеми вместе в буфет идет. Раньше, бывало, спрячется в декорациях и спокойно ест, мозгует там чего-то, шевелит извилинами… А теперь, вишь ты, к буфету пристрастился! Боится просто — ясно, что боится. Думает, что и его этот наш призрак укокошит… Вот так, а еще режиссер. Курам на смех прямо…» Иннокентьевский так увлекся мысленным сочинением речи своего неизвестного недруга, что не заметил, как в павильон проник кто-то посторонний. — Нет, никто теперь так не скажет! — вслух воскликнул режиссер, опровергая глумливые доводы придуманного им оппонента. — А, господин Грушницкий! — услышал вдруг Иннокентьевский чей-то голос у себя за спиной. Режиссер резко обернулся. — Кто? Кто здесь?! — Голос режиссера, пару мгновений назад звучащий так звонко и раскатисто, мгновенно изменился — стал хриплым и сдавленным. На свет софитов из темноты к нему шагнул человек в высокой фуражке с красным околышем и в темно-зеленом мундире с погонами поручика… 63 — Ваша мистификация вам не удастся… — заговорил незнакомец, — мы поменяемся ролями: теперь мне придется отыскивать на вашем бледном лице признаки тайного страха…