Следующим вечером в темном павильоне, где сутки назад Лихонин оставил Топоркова, кто-то стал подавать условные сигналы: определенным образом включать и выключать свет. — Вы все-таки пришли! — послышался радостный голос из-за декораций. — А я в вас и не сомневался, Василий Николаевич… Топорков вышел на свет и осекся. Рядом с понурившимся Лихониным стояла необычайно миловидная девушка, с интересом смотрящая на Топоркова. — Василий Николаевич… — растерянно пробормотал последний, нерешительно приближаясь к уборщику и барышне. — Как это понимать?.. Я же вас просил: никому ни слова… — Простите дядю Васю, — с милейшей улыбкой сказала вдруг девушка и протянула Топоркову руку. — Меня зовут Маруся, я племянница дяди Васи… — Очень приятно, — не слишком уверенно проговорил Топорков и аккуратно пожал Марусину руку. — Я — Петр. — Знаю, знаю, — закивала Маруся. — И еще раз прошу за дядю Васю прощения… Он и сам просит. Верно, дядя Вася? Лихонин коротко кивнул. — Он вам про меня не рассказывал, — продолжила Маруся, обращаясь к Топоркову, — но зато мне он рассказывает все. У нас нет друг от друга тайн. Мы проживаем вместе, мы самые родные друг другу люди, понимаете? Других родственников у меня нет… В общем, он не мог не рассказать мне про вас, Петр, но, честное слово, вам не о чем беспокоиться! Я никому ничего про вас не скажу, можете мне поверить… И потому, что вы друг дяди Васи, и потому, что… Знаете, я вами прямо восхищаюсь! — неожиданно заключила девушка. — Да что вы… — не поверил Топорков. — Правда-правда, — закивала Маруся. — Вы ведь единственный из актерской братии, кто дал отпор этим противным, нахальным, бесцеремонным кинорежиссерам. Своими… я бы сказала, акциями вы воздаете представителям этой отвратительной профессии за все то, что они сделали с такими, как… дядя Вася и многие другие… Я думаю, вы уже вошли в историю кино — пусть не как звезда экрана, но как подлинный кумир всех угнетенных актеров. Даже если о вас не станут писать книги (хотя я уверена, что они появятся), все равно из уст в уста, от одного поколения артистов к другому будет передаваться прекрасная воодушевляющая быль о Призраке «Мосфильма»… — Что касается призрака… — начал было Топорков, но Маруся перебила его: — Петр, мне не важно, призрак вы или нет! Что бы там ни было, значение имеет только то, что вы делаете. А делаете вы замечательное дело! — Спасибо, — растрогался Топорков. — Слышать такие слова от такой красавицы… у которой к тому же так великолепно поставлена речь… Вы, вероятно, тоже актриса? Может быть, учитесь в театральном? — Нет, — покачала головой Маруся. — Актерство не для меня, при всем моем уважении к тем, кто занимается столь благородным искусством. Я просто с детства насмотрелась на дядю Васю и поняла, что я так не смогу. Я не смогу вечно унижаться перед гадкими режиссерами… То есть я всегда безмерно уважала дядю Васю и выбранную им стезю, но во мне самой не настолько силен этот энтузиазм… и как еще говорят — горение!.. То есть, например, дядя Вася при его уме, энергичности, обширных способностях… Да он мог бы стать кем угодно! Кем захотел бы, тем и стал… Но любовь к драматическому искусству была настолько сильна в нем, что он, заранее прекрасно сознавая все тяготы и горести, присущие этой профессии, не мог не выбрать ее… Перед такими людьми можно только благоговеть, не правда ли?.. И перед такими, как вы, — тоже… — Вашему дяде невероятно повезло, что у него такая племянница, — проговорил Топорков, зачарованно глядя в большие Марусины глаза. — Что вы, это мне с ним повезло! — возразила Маруся и еще раз ослепительно улыбнулась Топоркову. 76 — Ой, что это я? — вдруг будто очнулся Топорков. — Проходите, пожалуйста, сюда — там у меня столик, стулья, чай, все, что надо… Лихонин с Марусей проследовали за декорации и обнаружили там множество аппетитной снеди, расставленной на столе. — Вот это да! — захлопала в ладоши Маруся. — Откуда у вас столько дефицита? — Из буфета, — скромно отвечал Топорков. — Однако вас, киношников, неплохо кормят, — обратилась девушка к обоим мужчинам. — А что же ты, дядя Вася, — она легонько толкнула его в бок, — никогда ничего не принесешь из вашего буфета? Лихонин небрежно пожал плечами. — Не догадался, видимо, — подсказал Топорков. — Нет, не так, — возразила Маруся. — Он у нас просто слишком деликатный, чтобы заимствовать еду из буфета. И даже если он там себе что-то покупает, то за пределы студии не выносит… Верно, дядя Вася? Лихонин сконфуженно отвернулся. — Что ж, это делает Василию Николаевичу честь, — заметил Топорков. — А вот я отнюдь не такой деликатный. Беру по ночам в буфете что хочу и никаких денег не оставляю. — И правильно делаете, — поддержала его Маруся. — Учитывая, сколько крови вам попортила советская кинематография, им бы следовало вас пожизненно бесплатно кормить… Все трое сели за стол. Топорков разлил чай по большим чашкам, после чего придвинул к Марусе тарелки с сыром, колбасой, пирожными… — Что вы, что вы, спасибо. — Маруся слегка зарделась — Топорков нашел, что от этого она стала еще прелестнее. Мучительно стараясь отпустить ей какой-нибудь комплимент, Топорков наконец выдавил: — У такого интеллигентного дяди и племянница соответствующая… — Ой, что вы говорите! — Маруся засмеялась с набитым ртом и чуть не поперхнулась. Прожевав, она продолжала: — Петр, боюсь вас разочаровать, но я за собой ничего интеллигентного как раз не замечаю… Я простой парикмахер, если хотите знать. — Прекрасная профессия, — зачарованно прокомментировал Топорков. — А что касается интеллигентности, — добавил он, подумав, — то и во мне ее, признаться, негусто… — И очень хорошо! — снова одобрила Маруся. — Тому же дяде Васе моему, — с улыбкой покосилась она на все еще смущенного Лихонина, — интеллигентность эта самая всю жизнь только вредит… Вот он бы никак не смог убить кинорежиссера… Даже того самого, из-за которого у него голос пропал… Жаль, что тот уже умер. — Почему жаль? — удивился Топорков. — Потому что он заслужил наказания, а не обычной смерти, — пояснила Маруся. — Вот если бы вы его убили… — мечтательно проговорила она. — Я бы конечно, — с готовностью отозвался Топорков. — Хотя бы для того, чтобы доставить вам удовольствие! — Какой вы галантный, — признательно произнесла девушка. — Сейчас мне один живой режиссеришка покоя не дает, — задумчиво проговорил Топорков. — Овчинин, — кивнула Маруся. — Да, я его знаю. Я знаю все, что известно дяде. И даже то, как глупо он себя вел вчера… Когда саблю ему принес. — Рапиру, — поправил Топорков. — Да, не ожидал я такого от Василия Николаевича… Кстати, Маруся, — он вдруг оживился, — может, хоть вы его уговорите еще раз Овчинина задержать? А то, я чувствую, теперь режиссеришку нашего вообще не выцепить… — Я и сама уже пыталась дядю Васю уговорить, — вздохнула девушка. — Но он ни в какую… Однако у нас остается еще один способ. — Какой же? — заинтересованно спросил Топорков. — Теперь вашего Овчинина попытаюсь задержать я! — радостно объявила Маруся. 77 Следующим вечером члены съемочной группы, выходившие из третьего павильона, заметили стоявшую неподалеку девушку с необычайно стройной фигуркой. «Какая-то начинающая актриса», — подумали они. По настоянию Лихонина Маруся надела большие черные очки, а волосы полностью спрятала под шляпу с широкими полями, как у Одри Хепбёрн в «Завтраке у Тиффани». В таком виде она подошла к Овчинину, едва только тот показался в дверях павильона. — Здравствуйте, Григорий Михайлович! — с милой улыбкой промолвила Маруся и протянула режиссеру руку в перчатке. Овчинин растерянно пожал ее. — Здравствуйте… Овчинина трудно было застать врасплох, но Марусе это удалось. Осознав это, девушка, не теряя времени, продолжила свой натиск, против которого не устоял бы ни один мужчина: — Григорий Михайлович! — Маруся слегка наклонила голову в знак признательности к знаменитому режиссеру. — А я к вам! — Я уже понял, — против своей воли широко улыбнулся Овчинин. — Могу я с вами поговорить? — Теперь Маруся склонила голову набок. — Пожалуйста, — кивнул ей Овчинин. — Здесь? — изумленно произнесла Маруся, нисколько не опасаясь, что режиссер заподозрит подвох. Он и не заподозрил. — Ах ну да, — спохватился Овчинин. — Пожалуйста, пройдемте. Он открыл дверь в павильон и пропустил ее вперед. Маруся окинула помещение взглядом и с удовлетворением убедилась, что в павильоне никого не осталось.