Они по-дружески распрощались, обменявшись рукопожатиями, и доктор удалился, а Клиффорд взялся за письмо королевскому адвокату Хеппенстолу, чтобы выяснить, согласится ли тот взяться за это дело. Глава 22 Новая история, рассказанная мистером Феликсом Следующий день оказался у мистера Клиффорда целиком занят разнообразными техническими формальностями и получением от властей всей информации, имевшейся на данный момент, а потому только утром второго дня он смог познакомиться со своим клиентом. Несчастный сидел в камере, обхватив голову руками, с выражением безысходной тоски на лице. Некоторое время они говорили обычные в таких случаях фразы, а потом адвокат перешел к делу. – А теперь, мистер Феликс, – сказал он, – вы должны рассказать мне все, что вам известно о злосчастном деле – все до последнего штриха, каким бы мелким и незначительным он вам ни показался. И помните, что в таком положении равносильно самоубийству скрывать информацию. Ничего не утаивайте. Ваши признания будут сохранены в секрете, как при исповеди. Если вы наломали дров, наделали глупых ошибок или даже, уж простите, действительно совершили преступление, в котором вас обвиняют, расскажите мне правду. В противном случае я уподоблюсь слепому поводырю для слепца, и нас обоих ждет падение в пропасть. Феликс порывисто поднялся. – Я так и поступлю, мистер Клиффорд. Я ничего от вас не утаю. Но прежде чем мы углубимся в детали, один вопрос мне следует прояснить сразу. – Он поднял руку: – Клянусь, и Бог Всемогущий, в которого я глубоко верю, мне свидетель, что невиновен в этом преступлении. – Он снова сел и продолжил: – Причем я не прошу от вас безоговорочной убежденности в моей правоте. Пусть она придет потом. Однако необходимо, чтобы уже в начале нашего общения этот факт был отмечен. Я решительно и категорически отрицаю какое-либо участие в этом ужасающем и мерзком деянии. А теперь можем приступать. – Мне важно и отрадно было услышать от вас подобное заявление, сделанное столь выразительно, мистер Феликс, – сказал адвокат, на которого произвели глубокое впечатление манера выражаться и серьезность тона клиента. – Но давайте начнем, как говорится, с самого начала. Расскажите все известные вам подробности дела. Феликс был хорошим рассказчиком, и потому его слова, обращенные к Клиффорду-профессионалу и чисто по-человечески, увлекли юриста по мере того, как развивалось повествование. – Я сразу даже не соображу, с чего начать, – сказал Феликс. – Первым событием, прямо связанным с делом, стала моя встреча с группой друзей в парижском кафе «Золотое руно». Но прежде чем перейти к ней, наверное, имеет смысл в общих чертах объяснить вам, кто я такой и как француз оказался в итоге жителем Лондона. Полагаю, это необходимо, поскольку неизбежно встанет вопрос о моем прошлом знакомстве с бедняжкой Аннеттой Буарак. Что скажете, мистер Клиффорд? «Это более чем необходимо, – подумал про себя адвокат, для которого сам факт знакомства Феликса с погибшей женщиной стал не самым приятным открытием. – Ты, как я вижу, пока не понимаешь, дружище: ни один другой пункт этого дела не станет для тебя более важным, чем твое с ней общее прошлое». Но вслух он лишь произнес: – Вы правы, я тоже считаю это необходимым. – Что ж, очень хорошо. Повторю: по национальности я француз. Родился в Авиньоне в 1884 году. С детства я питал пристрастие к рисованию, и поскольку учителя заметили в моих работах проблески таланта, то еще совсем молодым я переехал в Париж, где поступил в художественную школу мсье Дофэ. Там я учился несколько лет, поселившись в небольшом отеле недалеко от бульвара Сен-Мишель. Мои родители умерли, и я унаследовал некоторую сумму денег – немного, но на жизнь хватало. Вместе со мной в школе учился юноша, которого звали Пьер Боншоз, привлекательный и очень порядочный малый года на четыре моложе меня. Мы стали приятелями и частенько занимали вдвоем один номер в гостинице. Но к учебе он относился спустя рукава, не добиваясь заметных успехов. Ему не хватало трудолюбия и упорства, он слишком любил вечеринки и карточные игры, чтобы всерьез заниматься живописью. А потому я был не так уж удивлен, когда однажды Пьер заявил мне, что сыт по горло школой искусств и собирается уйти в бизнес. Он обратился за помощью к старому другу отца, старшему партнеру фирмы «Роже» – экспортеров вина из Нарбонна. Там ему предложили работу, и он согласился. За два или три месяца до отъезда Пьер привел в школу новую ученицу, свою кузину мадемуазель Аннетту Умбер. Они казались гораздо ближе друг другу, чем обычно бывают двоюродные братья и сестры. Боншоз рассказал мне, что они практически выросли вместе и давно стали не просто родственниками, а неразлучными друзьями. И это, мистер Клиффорд, была та самая несчастная девушка, ставшая затем мадам Буарак. Она представляла собой самое прелестное существо, какое я только встречал прежде. И как только я увидел мадемуазель Аннетту, мной овладело глубочайшее восхищение ее красотой – чувство, прежде мне незнакомое. Видимо, сама Судьба распорядилась так, что мы оба увлеклись техникой работы пастелью, часто встречались в классе и интересовались успехами друг друга. Неизбежное случилось: уже вскоре я глубоко и искренне полюбил ее. Она не отвергала моих ухаживаний, но поскольку держалась ровно и доброжелательно со всеми, я не смел надеяться на взаимность с ее стороны. Но не стоит затягивать эту часть истории. После долгих и мучительных колебаний я, собрав всю храбрость в кулак, сделал ей предложение. И вообразите мою радость, когда она приняла его. Затем, естественно, настало время просить ее руки у отца. Мсье Умбер происходил из древнего и знатного рода, по праву преисполненный гордостью своим благородным происхождением. Он не был богат, а лишь весьма состоятелен, жил в принадлежавшем его семье замке Ларош, словно в собственном государстве, занимая ведущее положение в местном светском обществе. Явиться к нему и начать разговор о его дочери было бы поистине испытанием для всякого, а для меня, и близко не обладавшего подобным социальным статусом, это представлялось сущим кошмаром. И мои дурные предчувствия полностью оправдались. Он принял меня вполне учтиво, но категорически отверг мои притязания. Мадемуазель Умбер еще слишком молода, она не познала еще окружающего мира, не разобралась в собственных ощущениях, а у него имелись совсем другие планы относительно ее будущего и так далее. При этом он, конечно же, не преминул тонко намекнуть, что мое положение в обществе и ограниченность в средствах едва ли делали меня достойным стать членом семьи со столь древней историей и славными традициями. Едва ли нужно описывать, сколь сокрушительным ударом стало его решение для нас обоих. Скажу только, что после бурного объяснения с отцом Аннетта подчинилась его власти, бросила учебу в художественной школе и надолго уехала гостить к своей тетке в одну из южных провинций. А для меня жизнь в Париже, где теперь на каждом шагу преследовали видения из прошлого, стала невыносимой. Я перебрался в Лондон, получив работу в фирме «Грир и Худ», производителей печатной рекламной продукции с Флит-стрит. Имея постоянное жалованье, а в свободное время делая иллюстрации для «Панча» и других популярных изданий, я вскоре обнаружил, что мой ежегодный доход превышает тысячу фунтов. Теперь я смог удовлетворить одну из своих амбиций – купить виллу в пригороде и небольшой двухместный автомобиль, чтобы ездить на работу в центр столицы. Это поместье, названное «Сен-Мало», располагается близ Брента по Грейт-Норт-роуд. Там я обосновался совершенно один, если не считать приходящей экономки – женщины почтенных лет. Огромный чердак дома я переделал в мастерскую, где начал делать эскизы к давно задуманной мною большой картине. Но не успел я прожить на новом месте и месяца, как очень серьезно заболел воспалением легких. Мартин, врач, живший поблизости, занялся моим лечением, и так родилась дружба, результатом которой и стало ваше сегодняшнее появление здесь. Года два я вел уединенный и монотонный образ жизни, но однажды утром меня ожидал приятный сюрприз в лице появившегося у меня на пороге старинного приятеля Пьера Боншоза. Он рассказал, что сделал успешную деловую карьеру, и руководство фирмы приняло решение назначить его своим постоянным представителем в Лондоне. Поведал он мне и о том, как после года «тоски и хандры» его кузина Аннетта исполнила желание отца и стала женой мсье Буарака, богатого промышленника. Пьер виделся с ней по дороге через Париж, и, по его словам, она выглядела вполне счастливой. Я снова сблизился с Боншозом, и следующим летом – то есть два года назад – мы с ним совершили продолжительный пеший поход по Корнуоллу. Мне необходимо упомянуть об этом, потому что тогда рядом с Пензансом произошел инцидент, глубоко повлиявший на наши с Пьером дальнейшие отношения. Мы решили искупаться на пустынном берегу между скалами, и когда я вошел в воду, меня подхватило мощным потоком отлива, и вопреки всем моим усилиям, я понял, что не справлюсь и скоро окажусь унесенным в открытое море. Услышав мои отчаянные крики, Боншоз бросился в воду, доплыл до меня и с огромным риском для собственной жизни помог выбраться на сушу. И хотя он отнесся к этому эпизоду с легкомысленным юмором, я не мог забыть опасности, которой подвергался он сам, спасая меня. Мною овладела мысль, что я теперь нахожусь в долгу перед ним и буду рад возможности как-то отблагодарить. Хотя, как я упомянул, моим постоянным пристанищем стали окрестности Лондона, я никогда не забывал и о Париже. Сначала изредка, а потом все чаще стал возвращаться туда, чтобы проведать друзей и быть в курсе событий, происходивших в художественных кругах Франции. Около восьми месяцев назад, во время очередного такого визита, я совершенно случайно заглянул на выставку произведений знаменитого скульптора. Там, по чистой случайности, встретил человека, разговор с которым весьма заинтересовал меня. Он оказался страстным собирателем скульптуры малых форм и был подлинным знатоком вопроса. Мне он сообщил, что его коллекция ныне стала одной из крупнейших в мире, а поскольку я высказал неподдельный интерес, то получил приглашение тем же вечером отужинать в его доме и осмотреть собрание. Я приехал и был представлен супруге владельца дома. Можете вообразить себе мои чувства, мистер Клиффорд, когда ею оказалась не кто иная, как Аннетта. От неожиданности мы ни словом, ни жестом не выдали нашего прежнего знакомства. Хотя, я уверен, не будь мсье Буарак столь поглощен мыслями о своей коллекции, он непременно заметил бы наше взаимное смущение. Впрочем, когда первый шок от узнавания прошел, я понял, что ее присутствие больше не волнует мне кровь. Она по-прежнему вызывала у меня глубочайшее восхищение, но моя одержимость ею пропала без следа. Былая любовь ушла безвозвратно. А по ее поведению и манере держать себя стало ясно: чувства Аннетты ко мне претерпели такую же метаморфозу. Мы с мсье Буараком стали добрыми приятелями, связанные поначалу моим интересом к его коллекции, и потом я не раз принимал его приглашения заглянуть в гости всякий раз, когда оказывался в Париже. Это, мистер Клиффорд, все, что я мог бы назвать преамбулой к моей истории. Боюсь, я не проявил при этом полной беспристрастности, но постарался изложить факты как можно яснее. Адвокат с серьезным видом кивнул. – Ваши показания пока звучат предельно ясно. Будьте любезны, продолжайте. – Теперь перейду к событиям, связанным с бочкой, а значит, и к происшедшей трагедии, – вновь заговорил Феликс. – Думаю, будет лучше выстроить мой рассказ в хронологическом порядке, хотя от этого он станет несколько отрывочным. Мистер Клиффорд снова отреагировал наклоном головы, и его собеседник возобновил изложение своей истории. – В субботу тринадцатого марта я пересек канал и оказался на выходные дни в Париже, чтобы вернуться назад утром в понедельник. В воскресенье после обеда мне пришло в голову заглянуть в кафе «Золотое руно» на рю Руаяль. Там я застал многочисленную группу людей, с большинством из которых был знаком. Разговор шел о французских государственных лотереях, и один из них, мсье Альфонс Ле Готье, неожиданно обратился ко мне: «Почему бы нам немного не позабавиться вместе с тобой? Давай сыграем». Сначала я хотел лишь посмеяться над подобной идеей, но потом согласился рискнуть совместно с ним тысячей франков. Всю организацию он брал на себя, а если выпадет выигрыш, мы договорились честно поделить его поровну. Я отдал ему свои пятьсот франков, а потом, решив, что этим все и закончится, напрочь забыл о лотерее. Через неделю после возвращения в Англию меня посетил Боншоз. Я сразу понял, что у него неприятности, и вскоре выведал подробности случившейся с ним беды. Как выяснилось, он вконец проигрался за карточным столом, и чтобы покрыть долг, обратился к ростовщикам, которые теперь требовали своевременного возвращения выданных ему ссуд. Отвечая на мои настойчивые расспросы, он объяснил, что сумел отдать все занятые деньги, кроме одного займа в размере шестьсот фунтов. Все возможные источники средств он к тому моменту уже исчерпал, и если не найдет нужной суммы к тридцать первому марта, то есть примерно за неделю до срока оплаты, его репутации в деловом мире придет конец. Меня его рассказ привел в сильнейшее раздражение, поскольку я уже дважды выручал его в подобных ситуациях, и он давал мне слово больше никогда не садиться за игру. Я понимал, что не должен больше разбрасываться деньгами, но наша дружба и неоплатный долг перед ним за спасение моей жизни не позволяли мне бесстрастно смотреть, как он идет ко дну. Словно прочитав мои мысли, Боншоз заверил меня, что пришел не умолять о помощи, сознавая, как много я уже сделал для него – гораздо больше, чем он заслуживал. Потом рассказал, что написал Аннетте, сообщив ей о своем прискорбном положении и попросив дать ему денег не просто так, а одолжить, обещая выплатить четыре процента комиссионных. Я серьезно поговорил с ним, не обещал немедленной помощи, и попросил держать меня в курсе своих злоключений. Но, ничего не сказав ему, принял решение непременно выплатить эти шестьсот фунтов, чтобы не допустить его окончательного падения. «В пятницу я отправляюсь в Париж, – завершил я наш разговор, – и надеюсь быть у Буараков к ужину в воскресенье. Если Аннетта заведет об этом речь, придется объяснить ей, что ты сам превратил свою жизнь черт знает во что». «Только не настраивай ее против меня», – слезно просил он. Я же отвечал, что никак не собираюсь влиять на ее решение. Он спросил, когда я возвращаюсь, чтобы самому встретить меня и скорее узнать о результатах нашей беседы с Аннеттой. Я ответил, что сяду на паром в Булони в воскресенье вечером. В тот уикенд я снова вернулся в Париж – через две недели после встречи в кафе «Золотое руно». В воскресенье утром я сидел в отеле «Континенталь», подумывая, не посетить ли мне школу живописи мсье Дофэ, когда мне принесли записку от Аннетты. Она хотела поговорить со мной с глазу на глаз и просила приехать на четверть часа раньше ужина, назначенного на 19.45. Ответ следовало передать на словах. Я дал соответствующее обещание ее посыльной Сюзанне, она была горничной Аннетты. До дома Буарака я добрался в назначенное время, но с Аннеттой не встретился. В холле случайно оказался мсье Буарак. Завидев меня, он сразу же пригласил зайти к нему в кабинет и взглянуть на гравюру, которую ему предложили купить и прислали на предварительный просмотр. Понятно, что отказаться я не мог. Мы пошли в кабинет и изучили присланную работу. Но в кабинете присутствовал и другой предмет, который я не мог не заметить. На ковре стояла значительных размеров бочка, и вы не поверите, мистер Клиффорд, если я скажу вам, что это была либо та же бочка, которую прислали мне потом с телом бедняжки Аннетты, либо похожая на нее как две капли воды! Феликс сделал многозначительную паузу, давая слушателю усвоить эту важнейшую, по его мнению, информацию. Но адвокат лишь снова кивнул и сказал: – Пожалуйста, продолжайте свой рассказ, мистер Феликс. – Бочка, конечно же, заинтересовала меня, поскольку казалась чем-то неуместным в кабинете. Я спросил о ней Буарака, и он объяснил, что только что купил скульптуру, а бочка – несколько необычная разновидность тары, в которой подобный товар доставляют заказчикам. – Он описал вам скульптуру? – задал вопрос адвокат, впервые перебивая Феликса. – Нет, сказал только, что это очень изящная группа из нескольких фигур. Обещал показать ее во время моего следующего визита. – Он упоминал, где купил ее, сколько заплатил? – Об этом речи не было. Мы вообще обсудили тему вскользь, уже покидая кабинет. – Понятно. Продолжайте, пожалуйста. – Мы вернулись в большую гостиную, но к тому времени уже собрались гости, и я уже не имел возможности поговорить с Аннеттой наедине. Ужин превратился в крупное светское мероприятие, поскольку среди приглашенных главенствовал испанский посол. Вот только еще до окончания застолья мсье Буарака вызвали на работу, где случилась какая-то авария. Он с извинениями покинул нас, пообещав скоро вернуться, но через какое-то время уведомил по телефону, что авария оказалась намного серьезнее, чем ожидалось, а потому Буарак сможет снова попасть домой либо очень поздно ночью, либо только к утру. Ближе к одиннадцати часам гости начали разъезжаться, а я, подчинившись знаку, поданному мне Аннеттой, дождался отъезда последнего из них. Потом она рассказала мне о письме, полученном от Боншоза, до крайности расстроившем ее. Вместе с тем она была даже довольна возникшими у кузена неприятностями, считая, что хороший испуг пойдет ему только на пользу. Ее тревожила вероятность превращения Боншоза в неисправимого азартного игрока. Аннетте хотелось узнать мое мнение по этому поводу. Я откровенно поделился с ней своими мыслями. Ее кузен был добрым и порядочным человеком, но связался с дурной компанией, и его единственный шанс спасти свое честное имя – порвать с этими людьми. Она согласилась со мной и сказала, что ему не стоит даже пытаться помогать, пока такой разрыв не произошел. Затем мы обсудили, где нам взять денег, чтобы выручить его. Как выяснилось, у нее имелись триста фунтов своих сбережений, но поскольку она предвидела неодобрение со стороны мсье Буарака, то не хотела даже пытаться просить его о недостающей сумме. А потому предложила продать пару своих драгоценностей, принадлежавших ей по праву, и попросила меня заняться этим от ее имени. Однако я не мог заставить себя пойти на такой шаг и заверил, что если она внесет триста фунтов, то изыщу другую возможность покрыть недостаток. Поначалу она и слышать об этом не хотела, и между нами разгорелся спор. В итоге мои доводы одержали верх, она поднялась в спальню и вернулась с деньгами. Я почти сразу поспешил удалиться, пообещав сообщить, чем завершится дело: она была искренне привязана к двоюродному брату и переживала за его судьбу. Вечером в воскресенье я отправился обратно в Англию. – Если я вас правильно понял, мистер Феликс, – вновь вмешался Клиффорд, – то последний из гостей уехал в одиннадцать? – Да, примерно в это время. – А в котором часу покинули дом вы? – Думаю, что было примерно без четверти двенадцать. – Стало быть, ваш разговор продлился приблизительно сорок пять минут. Кто-нибудь видел, как вы уходили? – Только Аннетта. Она проводила меня до двери. – И как я полагаю, вы вернулись к себе в отель? – Да. – В какое время вы добрались до него? – Приблизительно в половине второго, как мне помнится. – Но от дома Буарака до вашей гостиницы всего пятнадцать минут пешком. Чем же вы занимались так долго? – Мне совсем не хотелось спать, и я с удовольствием прогулялся по Парижу. Дошел по рю де Риволи до площади Бастилии, а к отелю вернулся через Большие бульвары. – По пути вы не встретили никого из знакомых? – Нет, не встретил. По крайней мере, в памяти ничего не отложилось. – Боюсь, вы не понимаете, насколько это важно. Подумайте хорошенько. Может ли кто-то подтвердить, что видел вас во время той прогулки? Быть может, официант в кафе или какой-то уличный торговец? – Нет, – ответил Феликс после паузы. – Я ни разу не остановился, чтобы обменяться с кем-либо приветствиями, и совершенно точно не заходил ни в кафе, ни в рестораны. – Вы утверждаете, что вернулись в Лондон на следующий день. Во время путешествия вам попался кто-нибудь, кого вы знаете? – Да, но едва ли мне это поможет. На пароме до Фолкстоуна я встретил мисс Глэдис Девайн. Вот только она, увы, не сможет ничего подтвердить. Как вам, возможно, известно, она скоропостижно скончалась неделей позже. – Мисс Глэдис Девайн? Уж не та ли знаменитая мисс Девайн, прославленная актриса?