– Да, сэр, так оно и есть, богом клянусь! Мы оба разглядели женскую руку. – Но разве это не мог быть фрагмент статуи? В конце концов, на бочке имелась надпись «Скульптура», если я все правильно понял. – Нет, сэр, никакая в бочке не статуя. Мистер Броутон тоже сначала так подумал, но потом пригляделся и признал, что моя правда: человеческая рука, или пусть у меня язык отсохнет! Дальнейшие расспросы показали, что оба свидетеля настаивали на реальности увиденной ими женской руки, хотя обосновывали это не совсем веским доводом: «Что мы, по-вашему, уж и человеческую руку распознать не смогли бы?» Инспектор не считал возможным в данный момент признать их точку зрения как окончательно верную, но и не отметал ее полностью. Как невозможно было исключить и такую странную на первый взгляд вероятность, что в бочке находился не целый труп, а всего лишь рука или даже только кисть, подсунутая туда какими-нибудь студентами-медиками в качестве дурной и очень злой шутки. Но он отбросил свои рассуждения и вновь обратился к Харкнессу: – Вы сохранили письмо, которое Феликс вручил вам на борту «Снегиря»? – Да, сэр, – ответил мастер и передал ему письмо. Оно оказалось написанным почерком типичного мелкого клерка на листе бумаги с грифом пароходства и внешне не вызывало подозрений. Мистеру Харкнессу 5 апреля 1912 г. Доставить на борт судна «Снегирь» Гавань Святой Екатерины. Тема: К вашему разговору с мистером Броутоном по поводу бочки, прибывшей для мистера Феликса. Я обсудил суть дела с мистером Броутоном и мистером Феликсом при личной встрече. В ходе беседы все вопросы были нами исчерпывающе решены, и потому груз должен быть выдан мистеру Феликсу незамедлительно. По получении данной записки прошу осуществить передачу бочки получателю без дальнейших проволочек. Поскольку в обязанности нашей компании входит доставка груза по указанному на нем адресу, пожалуйста, сопроводите его в качестве официального представителя «ОКП», чтобы впоследствии доложить мне об окончательном исполнении заказа. От имени руководства «ОКП Лимитед» Х Эвери, исполнительный директор (Написано делопроизводителем XX.) Уверенный почерк делопроизводителя изменил ему, когда он дошел до инициала имени Эвери, получившегося неразборчивым (и воспринимавшимся как ничего не значившая буква «Х»), хотя фамилия была выведена четко той же рукой. – Как я вижу, – сказал инспектор, повернувшись к Броутону, – это написано на листе, принадлежащем вашей компании. Гриф с эмблемой едва ли можно подделать, не так ли? – Да, это действительно бланк нашего пароходства, – ответил клерк, – но записка все равно явно фальшивая. – Я почему-то так сразу и подумал, но чем вы подтвердите свое мнение? Почему так считаете? – У меня есть для этого несколько причин, сэр. Во-первых, мы никогда не используем бумагу столь высокого качества для внутренней переписки между сотрудниками. У нас есть более дешевые бланки, предназначенные для такого рода сообщений. Во-вторых, у нас все печатается на пишущих машинках. И последнее – вот это «XX» не является подлинной подписью ни одного из делопроизводителей «ОКП». – Весьма убедительно. Человек, написавший фальшивку, не знал ни имени вашего исполнительного директора, ни инициалов делопроизводителя. Ему стала известна лишь фамилия Эвери, а именно этой информацией, согласно вашим показаниям, и обладал мистер Феликс. – Но как, черт возьми, он раздобыл наш бланк? Бернли чуть заметно улыбнулся: – Ответ на ваш вопрос предельно прост. Разве не ваш главный клерк вручил лист бумаги Феликсу? – Вот те на! А ведь верно, сэр! Теперь все понятно. Он попросил лист бумаги и конверт, чтобы написать жалобу мистеру Эвери. Конверт он оставил пустым и удалился с бланком пароходства в руках. – Разумеется. Мне это пришло в голову, как только мистер Эвери рассказал о полученном пустом конверте. Я догадался, что Феликс будет делать, а потому поспешил в гавань, надеясь опередить его. Но не вышло. А теперь давайте вернемся к сопроводительной бирке на бочке. Хотелось бы, чтобы вы описали ее еще раз как можно подробнее. – Это была карточка шести дюймов по вертикали и четырех по горизонтали, прикрепленная металлическими скобками. Наверху значилось название фирмы Дюпьера и эмблема со слоганом, а ниже шла полоса с графами для адреса получателя. На ней явно выделялась неровная черная линия. Бирку в этом месте взрезали и вставили другой кусок карточки. Именно на этой вставке, а не на оригинальной бирке и значилась фамилия Феликса вместе с его адресом. – Занятная деталь. Вы нашли для нее хоть какое-то объяснение? – Я подумал, что, вероятно, у Дюпьера неожиданно закончились бирки для грузов, и в компании решили прибегнуть к уже использованной ранее. Бернли в ответ пробурчал что-то неопределенное, обдумывая эту деталь. Разумеется, предположение, высказанное клерком, казалось вполне правдоподобным. Более того, если в бочке действительно перевозили скульптуру, оно выглядело наиболее вероятным. Правда, если в ней находился труп, то требовалось продолжить искать причину подмены адреса. В этом случае, заключил инспектор, груз вообще мог поступить не от Дюпьера. И ему пришла в голову весьма вероятная версия. Предположим, некто получил от Дюпьера статую в бочке, но прежде чем вернуть упаковку, совершил убийство. Тогда он решил избавиться от мертвого тела, отправив его куда-нибудь, использовав пустую тару. Как ему следовало поступить с биркой? Именно подобным образом. Он должен был оставить название фирмы Дюпьера для облегчения прохождения грузом таможни, но заменить имя и адрес получателя. Инспектор не видел лучшего способа проделать такую манипуляцию, чем тот, который и осуществили на практике. Он снова обратился к своим посетителям: – Что ж, джентльмены, должен выразить вам благодарность за оперативное обращение и переданную информацию. А теперь мне осталось только записать ваши домашние адреса, и, думаю, на сегодня мы закончим. Инспектор во второй раз отправился домой, но этим вечером ему не суждено было отдохнуть. Примерно в половине десятого его снова вызвали посыльным в Скотленд-Ярд. Кому-то срочно понадобилось поговорить с ним по телефону. Глава 3 Наблюдатель на стене В то время, когда инспектор Бернли беседовал у себя в кабинете с Броутоном и Харкнессом, иные события, связанные с той же бочкой, происходили в противоположном конце Лондона. Полицейский констебль с табельным номером Зед-76, которого звали Джоном Уолкером, был в правоохранительных органах новичком. Умный и старательный молодой человек, не лишенный способностей, он крайне серьезно относился к себе самому и к своей работе. Строил амбициозные планы на будущее, целью которых было как можно быстрее дослужиться до звания детектива. Но подлинной его мечтой оставался тот день, когда он, достигнув головокружительной высоты, будет назначен инспектором Скотленд-Ярда. Он взахлеб читал Конан Дойла, Ричарда О. Фримена и других мастеров криминального жанра, и их произведения дополнительно распаляли его воображение. Попытки подражать любимым персонажам добавляли интереса в его жизни, и если не приносили большой пользы, то и вреда от них не было никакого. Примерно в половине седьмого констебль Уолкер, получив увольнительную для отдыха и уже переодевшись в штатское, неторопливо шел по Холлоуэй-роуд. Он успел выпить чаю и теперь убивал время в ожидании просмотра второй серии захватывающей драмы «Любовный соблазн» в синематографе «Ислингтон». И хотя его уже охватило предвкушение удовольствия от предстоявшего сеанса, он продолжал практиковаться в наблюдательности и дедукции. Уолкер приобрел привычку отмечать особенности во внешности попадавшихся ему навстречу людей, неизменно стараясь по отдельным приметам распознать, кто они такие. И если пока не столь преуспел в этом занятии, как Шерлок Холмс, то надеялся в один прекрасный день стать ровней знаменитому сыщику. Вот и сейчас констебль разглядывал людей, двигавшихся вдоль тротуара, но никто из них не представлял явного интереса для более пристального изучения. Однако стоило ему перевести взгляд на проезжую часть, как кое-что сразу же привлекло его внимание. В противоположном ему направлении двигалась четырехколесная повозка с запряженной в нее гнедой лошадью. На повозке стояла довольно крупных размеров бочка. На козлах сидели двое мужчин. Один из них – худощавый и узколицый – держал в руках поводья. Другой, тоже не очень высокого роста и не слишком внушительного сложения, откинулся спиной на бочку, словно в изнеможении. Его выделяла черная бородка. Сердце констебля Уолкера забилось чаще. Он неизменно стремился тщательно запоминать приметы объявленных в розыск людей, а только сегодня после обеда читал поступившую из штаб-квартиры полиции телеграмму, в которой описывался именно такой экипаж. Его разыскивали, причем поискам придавалась чрезвычайная важность. Неужели он сумел обнаружить его? Подобный вопрос только усилил волнение констебля Уолкера. Стараясь делать все как можно незаметнее, он повернулся и зашагал в том же направлении, куда двигалась телега, вспоминая каждую деталь прочитанного описания. Четырехколесная повозка – верно. С одной лошадью – и это совпадало. Бочка из прочной древесины, скрепленная стальными обручами, у которой конец одной из досок был отломлен, а потом прибит на прежнее место гвоздями. Констебль еще раз пригляделся к поравнявшейся в тот момент с ним повозке. Да, бочка казалась необычно крепко изготовленной и скрепленной настоящей сталью, но разглядеть поврежденную доску пока не представлялось возможным. Сама телега, судя по описанию, была покрыта ярко-синей краской, и на борт ее нанесли адрес в районе Тоттенхэм-Корт-роуд. Здесь констебля подстерегало разочарование. Повозка имела рыжевато-коричневый цвет, а надпись гласила, что транспортное средство принадлежит фирме «Джон Лайонз и сын», расположенной по адресу: Лоуэр-Бичвуд-роуд, Мэддокс-стрит, дом 127. Это стало для Уолкера подлинным ударом. Он уже почти поверил в удачу, и вот тебе… И все же повозка в точности соответствовала описанию, если не считать цвета. Констебль пригляделся к землистому оттенку коричневой краски. Местами краска казалась свежей и даже еще блестевшей, а по краям была тусклой, и создавалось впечатление, что нанесли ее уже давно. И полицейским снова овладело лихорадочное возбуждение. Он понял, что это значило. Еще мальчишкой он любил наблюдать за работой в малярной мастерской, находившейся в той деревне, где он вырос, и успел немало узнать о свойствах красящих материалов. Например, если требовалось побыстрее высушить краску, то необходимо было разбавить ее не маслом, а скипидаром или другим подобным ему химикатом. Такая краска высыхала уже через час, но выглядела тускло, не имела привлекательного глянца. Однако, если разбавленную краску наносили на поверхность, прежде покрашенную масляным красителем, она быстро не сохла, и тогда создавался эффект неравномерности – высохшие участки казались матовыми, а сырые все еще поблескивали. Теперь констеблю Уолкеру стало совершенно очевидно, что повозку совсем недавно покрыли разбавленной коричневой краской, которая успела полностью высохнуть только по краям. Как только его осенила эта мысль, констебль пристальнее вгляделся в боковину повозки. Да, так оно и было. Смутно сквозь коричневую краску проступали очертания прежних белых букв, ярко выделявшихся когда-то на синем фоне. Уолкер обрадовался, почувствовав несокрушимую уверенность. Ошибки быть не могло! Констебль позволил телеге проехать немного дальше, все еще радуясь своей удаче. Но потом вспомнил, что при повозке должны были находиться четверо. Перечислялись высокий мужчина с песочного цвета усами, скуластый и с тяжелой нижней челюстью; среднего роста худощавый и похожий на иностранца человек с черной бородкой клинышком; и еще двое, чьи словесные портреты не приводились. Мужчина с бородкой сидел на козлах, но рослого и светловолосого рядом не наблюдалось. Кучер, по всей видимости, был из тех двоих, чью внешность описать не удалось. Внезапно констеблю Уолкеру пришло в голову, что двое других могли пешком сопровождать повозку. Поэтому он позволил телеге продвинуться чуть вперед и стал внимательно изучать пешеходов, идущих в том же направлении. Он перешел на другую сторону улицы, потом вернулся обратно, но нигде не заметил никого, подходившего под словесный портрет светловолосого усача. Между тем повозка продолжала неуклонно ехать на северо-запад, и констебль Уолкер следовал за ней, держась на достаточном расстоянии. Когда Холлоуэй-роуд закончилась, телега миновала Хайгейт и проследовала дальше по Грейт-роуд. К этому времени начали сгущаться сумерки, и констеблю пришлось сократить отставание, чтобы случайно не упустить объект из поля зрения при неожиданном повороте. Так преследование продолжалось примерно четыре мили. Было уже около восьми часов, и констебль Уолкер с мимолетным сожалением отметил, что показ второй серии «Любовного соблазна» давно уже начался. Густонаселенные районы города остались позади. Пейзаж теперь стал больше напоминать пригородный, если не сельский. По обеим сторонам дороги тянулись богатые особняки, виллы, либо дома, рассчитанные на две семьи, между которыми попадались огороженные пустыри с объявлениями «Земельный участок сдается под застройку». Вечер был теплым и очень тихим. На западе еще краснела полоска закатного солнечного света, но ближе к востоку на небе показались звезды. Скоро должно было совсем стемнеть. Внезапно повозка остановилась, и кучер спрыгнул на землю, чтобы открыть въездные ворота с правой стороны от дороги. Констебль поспешил спрятаться за живой изгородью в пятидесяти ярдах позади и замер. Вскоре он услышал, как телега снова пришла в движение, но жесткий, грохочущий шум колес по мостовой сменился более мягким, шуршащим звуком, когда они покатились по гравию. Уолкер прокрался вперед вдоль изгороди и видел, как висящий на повозке фонарь перемещается дальше вправо. Узкий проселок ответвлялся от дороги в том же направлении прямо перед началом территории участка, на который заехала телега. Более того, подъездная дорожка проходила в каких-то тридцати футах от проселка, и, насколько мог судить констебль, дорожка и проселок находились под прямым углом к главной дороге и шли параллельно друг другу – дорожка в пределах частных владений, а проселок вне их. Констебль бесшумно шел вдоль густой изгороди. Еще не окончательно стемнело, и полицейский смог разглядеть приземистые очертания черневшего на фоне неба дома. Его входная дверь располагалась под фронтоном крыши со стороны дороги. Она была распахнута, хотя внутри дома не виднелось ни огонька. Вдоль дома, примыкая к нему параллельно проселочной дороге, стояла стена высотой примерно в восемь футов. Она продолжалась дальше вдоль грунтовки, и в ней были устроены еще одни ворота. Дом находился совсем близко от проселка и не более чем в сорока футах от того места, где сейчас притаился констебль. За живой изгородью и почти вплотную к ней рос ряд невысоких деревьев. Повозка стояла перед воротами в стене, и один из мужчин держал лошадь под уздцы. Приблизившись, констебль различил скрип отодвигаемого засова, и ворота открылись. Ни слова не говоря, мужчина провел лошадь с повозкой в глубь двора за домом. И створки ворот снова сомкнулись. Дух авантюриста и искателя приключений взыграл в констебле, и он почувствовал неодолимое желание подобраться еще ближе и посмотреть, что будет происходить. Почти прямо против входной двери дома он заметил в живой изгороди узкую калитку. Стараясь не шуметь, добрался до нее, осторожно открыл и вошел внутрь. Потом, держась в тени изгороди и деревьев, проскользнул вперед и осмотрелся. Забор вдоль дома протянулся еще футов на пятьдесят, где упирался в другую живую изгородь, устроенную под прямым углом к той, в тени которой прятался полицейский. Констебль все также осторожно прошел до поперечной изгороди и вдоль нее, пока не оказался рядом с забором. В самом углу между стеной и живой изгородью стоял небольшой и очень грубо сколоченный летний домик, незаметный в густых сумерках, так что Уолкер попросту уперся в него. Когда констебль осмотрел его, ему в голову пришла идея. С максимальными предосторожностями он начал взбираться по боковой стене летнего домика, тщательно проверяя прочность каждой доски, прежде чем поставить на нее ногу. Он медленно карабкался вверх и теперь, вытянув шею, понял, он может заглянуть даже за этот высокий забор. Задний двор оказался изрядной длины, простираясь от угла, где сейчас находился констебль, вдоль дома и дальше на добрых семьдесят или восемьдесят футов. Зато в ширину он не превышал тридцати футов. Вплотную к противоположной стороне забора выстроился ряд подсобных построек. Большие двери одной из них – с виду похожей на конюшню или каретный сарай – были сейчас распахнуты, и оттуда лился свет. Перед дверным проемом стояла повозка. Поскольку конюшня находилась в дальнем от него углу двора, Уолкер не мог видеть происходившего внутри. Он решил перебраться с крыши летнего домика на широкий каменный забор и крайне медленно, чтобы не наделать шума, прополз вдоль него ближе к главному дому. Констебль понимал невыгодность своей позиции, но потом сообразил, что находится в юго-восточной стороне двора и позади лишь полоса совершенно потемневшего неба и ряд деревьев, еще более затенявших его местоположение. Осознав, что едва ли может быть замеченным, Уолкер осмелел и продолжил ползти, пока не очутился почти напротив конюшни. Он постарался распластаться по стене и спрятать лицо, чтобы белая кожа не отражала свет лампы. Уолкер прикрылся рукавом своего красно-коричневого плаща и стал ждать. Вскоре он все-таки заглянул внутрь конюшни, которая скорее напоминала каретный сарай. Это было совершенно пустое и просторное помещение с белеными стенами и цементным полом. На вбитом в стену кронштейне висел морской штормовой фонарь, и в его свете четко вырисовывалась фигура бородатого мужчины, спускавшегося со стремянки, установленной по центру. Его худощавый спутник стоял рядом. – С крюком все в порядке, – сказал бородатый. – Я надежно прикрепил его к несущей балке. Теперь займусь подъемником.