— И я уже тогда воспылал к тебе любовью, нежностью и страстью, как Ромео к Джульетте, Татьяна к Онегину, а Верлен к Рембо. Мы с Жанной Ждановой одновременно хихикнули. — Надеюсь, вы не преподаете Верлена и Рембо детям в школе? — поинтересовалась я. Мы-то французскую поэзию девятнадцатого века в школе не проходили, но кто знает, какое сейчас образование. — Боже упаси, у меня пятиклассники, им еще такое рано. — Ой, — фыркнула теледива, — поверь, про нетрадиционных они узнают сейчас гораздо раньше. От интернета ты их не спасешь. — «Тобой дышать до гроба стану. / Мне сладок будет час и муки роковой: / Я от любви теперь увяну». — Это Верлен? — Нет, это Батюшков. Тоже, кстати, представитель нетрадиционной ориентации, но ведь стихи прекрасны, правда? Будем проходить в следующем году, вот думаю, как подать биографию. У нас такие странные законы, что могут и привлечь за пропаганду гомосексуализма. — Говори — не говори, они найдут в интернете, так и знай! И сними уже этот банан с головы. — Не могу снять с головы, верхняя часть костюма надежно пришита к нижней! Но есть он не мешает, так что мне нормально. — Ну да, а почему ж ты ничего не ешь? — Не любитель я таких блюд… Вот плов вчерашний мне понравился! У нас в школьной столовой такого не дают! — Вы любите свою работу? — с интересом спросила я. Думается, долгое время я буду приставать ко всем подряд с вопросами об их самореализации, коли уж самой не суждено реализоваться… — Двояко. То есть работу в школе с детьми я люблю, а вот к некоторой литературе отношусь неоднозначно. Видите ли, Катя, я сторонник теории, что многие произведения, вошедшие в мировую классику, не должны находиться в данном великом списке. Вот читал я один роман, еще на филфаке, автор — лауреат Нобелевской премии, не будем уточнять, а то сейчас продвинутая буржуазия начнет лапками махать, дескать, фу, не любишь классиков, а сам учитель, читай Донцову — они так всегда говорят, потому что модно любить то и то, и не модно не любить. Однако сами-то или вообще не читали, или по диагонали. — Или краткое содержание, — поддержала я беседу. — В Википедии по всем произведениям выложено. — Да. Или фильм посмотрели. Но подумать только, большую часть произведения главные герои просто ходят по кабакам! И общаются. Ходят-пьют-общаются. Понимаешь, да? — перешел учитель на «ты». — И какова ценность этого произведения? Где мастерство, где талант, где гений, я спрашиваю? — Я, кажется, поняла, о каком произведении и авторе идет речь, — кивнула я, немного подумав и напрягая память. — Представители потерянного поколения, оказавшись в межвоенном периоде, только и спасались алкоголем. Жизни искалечены, судьбы искалечены, здоровье искалечено. Единственное, что им оставалось, это ходить по кабакам и философствовать. По-моему, замысел был такой. Но я, конечно, не литературовед. — Да-да, — кивнул Борис. — Прекрасно понимаю, «потерянное поколение», мы все это проходили. Но вот гений, на мой взгляд, написал бы не так. А так, чтобы за душу взяло! Чтобы была глубина! Чтобы несколько слоев снимаешь слой за слоем и находишь там что-то еще… психологизм, драма, социальные проблемы, сила личности… И ты понимаешь поступок главного героя. А здесь… Вот что? — Рассказы у него неплохие, — вступилась я за писателя, фанатом которого, в общем-то, тоже не была. — Да, — обрадовался Борис, — именно! С этим-то я не спорю. Видишь, Катерина, у меня есть теория… — Ну всё! — закатила Жданова глаза. — Катя, заставьте его замолчать, иначе он так и будет бубнить о литературе и «теориях»… — Не-не, мне интересно, все нормально, продолжайте! — Ну а я не хочу это в сотый раз слушать! — Телеведущая с шумом отодвинулась от стола и от нас, поднялась и вышла из столовой. Там она столкнулась с ребятами, которые пришли даже раньше, чем я думала. Два места слева от меня были свободны, туда они и пристроились. — Так вот, у меня есть теория, по которой все прозаики делятся на две категории: те, кому хорошо удается малая проза, и те, кому, соответственно, удается крупная. Но вот в девятнадцатом веке, и за рубежом, и у нас, платили построчно. Вот откуда любовь к «многобукаф», как сейчас молодежь выражается. И у Бальзака с Гюго, и у Толстого с Достоевским. — Я бы не сказала, что Толстому не дается крупная проза, — заступилась я теперь уже за любимого писателя. — Ну конечно же! — всплеснул он руками. Вообще поначалу Борис казался флегматичным человеком, но вышло, что это ложное впечатление. Или он относился к тем людям, которым лень говорить обо всем, что не касается их любимых или архиважных по каким-то причинам тем. Моя лучшая подруга Юлька как раз из таких. Попусту молоть языком не будет, но вот только затронь какие-нибудь морально-этические темы — не заткнешь! Тем временем Борис продолжал: — О Льве Николаевиче я дурного слова не скажу! Хороший был бы я учитель, ха! — заржал он. Я глянула на стол — пустой стакан, на самом дне которого темно-красные капли. В центре стола, прямо на спине золотого тигра — огромный десятилитровый баул с пуншем со льдом и половником. — Толстой гений, но я говорю о временах. Некоторых авторов вынуждали писать объемы, которые они не в силах потянуть. Это просто не их — и все. Но в таком случае и не надо было включать сии произведения в перечень мировой классики, заставлять изучать в школах и вузах, давать премии, наконец! Льва Николаевича, кстати, Нобелевки не удостоили! Хотя он был номинирован пять раз! — Слушайте, — подключился Саша, тоже получивший качественное образование, — ну не стоит такое внимание уделять Нобелевке по литературе. Всем же известно, до чего эта премия предвзята. Они выдают премии под давлением правительств разных стран, по политическим и географическим мотивам. Бо̀льшая часть получивших — авторы из Скандинавы или ближайших стран Европы. Как только начинают всплывать возмущения, дескать, беспристрастью тут и не пахнет, они сразу дают кому-то другому. Например, нигерийцу в восемьдесят шестом или автору из Египта в восемьдесят восьмом. Так же было и с появлением СССР. Сначала они упорно давали эмигрантам — Бунину, Пастернаку. — Ой, вот здесь тоже могу повозмущаться! — согласился Борис. — Так а что возмущаться, если оценивалась не литературная составляющая, не вклад в культуру, а сам факт изгнания? Но после возмущений — Сартр даже отказался принимать премию из-за предвзятости комитета! — сразу дали Шолохову. Советский до мозга костей человек. — Да, молодой человек, да! — Борис распалялся все больше, кивал как китайский болванчик, и подливал себе еще пунша. Создавалось ощущение, что он наконец-то нашел себе идеальных собеседников. Почему таковыми оказались мы с Александром — ума не приложу. Он-то ладно, с журфаком за плечами, а я что? Экономист. Какое же у него окружение, коли больше поговорить не с кем? — А что вы скажете о Маркесе, уважаемый? — с искренним любопытством обратился Борис к Сашке. Ко мне он уже потерял интерес. Да, права была Жанна, не стоило поддерживать литературные темы, видно, что для учителя это болезненно. — Тоже Нобелевский лауреат. — Я не читал, — с явственно читаемым на лице стыдом признался Александр. — Но на журфаке мы проходили. Ему дали премию за подтекст. Угнетение капиталистическими странами слабых, более отсталых в развитии стран. Он же латиноамериканец. — Колумбиец, да, — кивнул Борис. — Но вы почитайте само произведение — «Сто лет одиночества». Я вас уверяю, что в нем нет никаких глобальных подтекстов. Пошлость ради пошлости. Борис продолжал поносить Маркеса, а я вспомнила, как когда-то давно пыталась читать «Сто лет одиночества». Инцесты, педофилия, герой, вожделеющий собственную мать… М-да. Я отложила книгу, так и не дочитав, и никогда к ней больше не возвращалась. Понимаю, что это магический реализм — жанр на стыке реализма и мифологии, но ведь герои сами стыдились своего родства и боялись, что у них появятся хвостатые дети, а мать обманула сына, прислав вместо себя другую девушку, поэтому они воспринимаются обычными людьми. Так что Борис в чем-то прав. Нельзя оправдывать глубокими смыслами (зачастую надуманными, ведь, как говорят, красота в глазах смотрящего, а ценность произведения, стало быть, в глазах читающего) некультурное чтиво. Я читала многие гениальные произведения, и почему-то «Герой нашего времени», к примеру, не вызывает желания поскорее помыться, как будто тебя окунули в грязь и нечистоты. А еще мне вспомнилась серия «Южного парка», американского анимационного сериала, в которой школьники специально написали отвратительную, пошлую, вульгарную книгу — мерзкую донельзя, чтобы читателей тошнило на каждой странице, однако литературные критики признали ее вершиной современного искусства и не могли поверить, что авторы не закладывали никакого грандиозного подтекста. Невзирая на то, что сам сериал весьма спорный, данную серию считаю почти гениальной. Ведь сколько тысячелетий люди поклоняются тому, чему не следует поклоняться, вкладывая смыслы, которые не нужно было вкладывать и которые даже не задумывались самими авторами. Можно провести параллель между любовью к искусству и любовью к человеку. Часто мы обожаем какой-то придуманный образ, который имеет весьма опосредованное отношение к оригиналу. Впрочем, то же самое мы можем сказать и про желание самореализации, жажду известности и работу мечты. Я вот тоже боготворю сыщицкую стезю. Может, зря? А Саша всегда хотел быть журналистом, но сейчас уже я не заметила в нем энтузиазма и любви к своей профессии. Людям просто хочется во что-то верить, что-то превозносить, любить и надеяться, что оно принесет нам счастье… Не успела я додумать свою мысль, как Надька плюхнулась на колени к моему парню и громко заржала. М-да, кто-то тоже переборщил с пуншем… — Ой! — хохотала она, положив руки на плечи Женьке. Стала его разглядывать, как будто впервые увидела. — А ты ничего! Красавчик! — Это я еще глаза не накрасил, — отшутился он, не скидывая ее, но убирая ее руки с плеч. Это уже хорошо. — Что? — удивленно заморгала она. В отличие от Логинова, у Надин глаза были накрашены, как у какого-нибудь туземца племени тумбо-юмбо перед важным ритуалом. — Курт Кобейн, — решила я просветить девчонку, — считается родоначальником макияжа smoky eyes. Это когда черной подводкой красят верхнее и нижнее веко и растирают пальцем, и глаза получаются как в дымке. — Ой, я знаю, — обернулась она ко мне и снова заржала. — Но при чем тут этот… как его… — Как его — потому что я на карнавале решил предстать в его образе. Видимо, не получилось, раз меня не признали. Девушка, вы не могли бы слезть, мне уже тяжело вас держать, вы не дюймовочка, простите. — Хам! — возмутилась Надька, но зато слезла с него и шатающейся походкой прошествовала к выходу из столовой. Мы рассмеялись. Женька, конечно, был резок и несправедлив — Надя довольно стройная, у богатых девочек принято следить за собой. Но я понимала, почему он это сказал — иначе бы пришлось ее скидывать или подключать меня (я бы с радостью вцепилась ей в волосы в другое время, но сейчас голова забита иными вещами, у нас тут маньяк бродит как-никак), и это вышло бы еще грубее. Лучше так. Наконец без двадцати двенадцать в столовой появился директор… в костюме тигра. Да, Саша не шутил, когда говорил, что владелец озабочен азиатской культурой, хотя видно, что скорее для показухи, чем реально — для души. Год Тигра еще не настал, но тигры тут повсюду. Забегая вперед, скажу, что праздничный фейерверк, который начнется в половине первого ночи на площадке перед главным входом в административный корпус, закончится тоже фигурой тигра в небе — уж не знаю, сколько это ему стоило, боюсь представить. Но пока все пялились в плазму, появившуюся с потолка на кронштейне и отсчитывали секунды до полуночи, чтобы глотнуть шампанского. Многим, замечу, и так было достаточно, но любители выпить редко останавливаются, как показывает мой жизненный опыт. В общем, от шампанского отказались только Жанна, Женька и Сашка. Я чуть пригубила, потому что не пробовала пунш. Но бокал оставила больше чем наполовину полным, потому что расследование первично, а для этого нужен свежий мозг — то есть взгляд. — Что по поводу полиции? — спросил Александр у отчима. Костюм тигра, кстати сказать, тоже был ему велик. Не знаю, почему так происходит. То ли так кажется из-за фасона, то ли он одежду покупает впрок, справедливо ожидая, что нездоровый образ жизни заставит его набирать вес и дальше. Впрочем, из нездорового только продолжительное сидение в кабинете, потому что ел директор до ужаса мало и на что-то жирное не налегал. Кстати, про сидение — тоже вилами по воде, возможно, когда поток гостей схлынет, он каждый день будет на лыжную прогулку отправляться, ведь, по словам Саши, он обожает такое времяпрепровождение. Не зря же выбрал себе такое детище — турбазу, а не просто какой-нибудь ресторан. — В Москве настоящая буря, — ответил он, — на северо-востоке пока, но меньше чем через час к нам придет. Въезд на территорию по-прежнему завален сугробами. Как только метель утихнет, отправлю снегоуборочную машину. — А почему сейчас нельзя? — возмутилась теледива. Пал Палыч с вежливой улыбкой (я заметила, что с разными гостями он общался по-разному, видимо, в зависимости от их статуса) донес до дамочки мысль, что нет смысла разгребать снег, пока он идет такими темпами — тут же все вернется как было, а машина вообще увязнет в снегу и заглохнет. Тогда Жданова предложила отправить живых людей с лопатами на уборку снега. Я закатила глаза и вышла из-за стола. Некоторые люди думают только о себе. Возможно, это оборотная стона славы, когда ты привык, чтобы под тебя подстраивались. Если и так — то не хочу становиться знаменитой, не хочу быть капризной стервой, учиняющей людям проблемы. Но, сказать по правде, не такая уж она и известная. Да, я не смотрю телевизор, но в некоторых случаях достаточно оценить чужое поведение рядом с конкретным человеком. А с ней никто не раболепствовал, кроме разве что Сашки, да и то в самом начале. Пал Палыч был вежлив, но нет-нет да и закатывал глаза. Когда девочки, Люся, Геля и Надя, тоже что-то говорили, с ними он вообще вел себя почти грубо. Сразу видно, директор не любит «тупых куриц», каковыми он их, наверно, считал. Но зачем тогда ты пиарщиков нанял и расширил, так сказать, целевую аудиторию? Приезжали бы одни любители природы, спорта, свежего воздуха и одиночества. Но нет, денег больших захотелось. — Вот и терпи, — закончила я мысль вслух, разглядывая террариум в углу фойе. Врага Жанны давно уже определили ко всем остальным. Но пауки, по всей видимости, спали и не оценили воссоединение с членом их семьи. Хотя, возможно, они всегда такие пассивные. Рука, внезапно легшая мне на плечо, заставила меня вздрогнуть. Я почему-то подумала, что это один из них — монстров восьмилапых — выбрался и взобрался на меня — свою новую жертву. — Мазохистка, да? — хихикнул Логинов. — Просто пытаюсь понять, легко ли выкрасть одного из них. — И как? — Я тут довольно долго тусуюсь, но девушка за стойкой не обращает на меня внимания. Когда она сидит, стойка закрывает обзор. Террариум в дальнем углу — бери не хочу. — Проверим? — Фу, нет, — покачала я головой. — Ну отойди тогда, раз боишься. — При чем тут боишься, они ядовитые! — зашипела я полушепотом, но Логинова было не остановить. Как только я сделала пару шагов назад, он полез открывать крышку. На ней стоял какой-то металлический предмет, он его приподнял, опустил на стол рядом, но там хранились еще какие-то стаканы, они загремели, и девушка подпрыгнула на своем месте. Ею оказалась Елена — любительница пауков. — Что вы делаете? Это вы украли Тошу в тот раз? — Нет, это я расследую, почему у вас всяких Тош с такой легкостью воруют. — Теперь не с легкостью! Я сама крышку укрепила и стаканы рядом поставила, чтобы слышать! — Ага, то есть раньше этого не было? Значит, любой мог взять паучка? Она нахмурилась и, не удостоив нас ответом, вернулась за стойку. С этими событиями все стали нервными, и о том, что клиент всегда прав и ему грубить нельзя, забывают. Что ж, в данном случае не осуждаю. Женька вернул металлическую штукенцию на крышку террариума, и мы вышли на крыльцо, чтобы оценить масштаб надвигающейся катастрофы, предварительно забрав верхнюю одежду с вешалки. — Я за гитарой шел, — сказал мне Логинов. — Ловля на живца. — Серьезно? — Ага. Только я гитару у Сашки оставил, — продемонстрировал он мне ключ. — Тебя нашел, чтобы ты меня не искала. — Зачем тебя искать? Я с тобой пойду.