Часть 7 из 12 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Феликс надолго замолчал, а инспектор намеренно не пытался прерывать его размышлений.
– Что ж, вы правы, – сказал Феликс после чересчур затянувшейся паузы. – Хотя мне действительно нечего скрывать. Не люблю только, когда со мной хитрят. Я постараюсь по мере сил удовлетворить ваше любопытство. Но прежде хотелось бы убедиться, что вы действительно офицер Скотленд-Ярда.
Бернли предъявил ему удостоверение личности, и Феликс кивнул:
– Хорошо. Тогда вынужден признать, что невольно ввел вас в заблуждение относительно содержимого бочки, хотя с формальной точки зрения я сказал вам чистую правду. Бочка полна скульптурными барельефами круглой формы с изображениями королей и королев. Разве это не скульптура? А если подобные барельефы очень мелкие, отлиты из золота и именуются соверенами, то неужели это многое меняет и они перестают относиться к произведениям скульптуры? В бочке, инспектор, находятся соверены. Девятьсот восемьдесят восемь фунтов золотом.
– А еще?
– Больше ничего.
– Бросьте, мистер Феликс! Мы установили, что в бочке перевозились соверены. Но, как нам стало известно, в ней присутствовало и нечто иное. Подумайте хорошенько.
– О, разумеется, там должен быть какой-то упаковочный материал. Я пока не вскрывал бочку и не видел, какой именно. Но девятьсот восемьдесят восемь фунтов в золотых монетах слишком мало, чтобы заполнить всю емкость. Туда могли насыпать песка, алебастровой крошки или чего-то подобного.
– Я не имел в виду упаковочный наполнитель. Вы точно утверждаете, что в бочке не перевозили некий весьма специфический груз?
– Совершенно определенно, но, наверное, будет лучше рассказать вам всю историю с самого начала.
Он сгреб кочергой тлеющие в камине угли в одну кучку, подбросил пару новых поленьев, а потом поудобнее развалился в своем кресле.
Глава 5
История, рассказанная мистером Феликсом
– Вам, быть может, уже известно, что по национальности я француз, – начал Феликс, – хотя много лет прожил в Лондоне, часто бывая во Франции как по делам, так и удовольствия ради. Во время одного из таких визитов я заглянул в кафе «Золотое руно» на рю Руаяль, где встретил компанию знакомых. Разговор зашел о французских государственных лотереях, и один из моих приятелей, мсье Ле Готье, который считал эти лотереи весьма перспективной системой, предложил: «Отчего бы нам не сыграть с тобой вместе?» Я сначала отнекивался, но потом передумал и заявил, что готов потратить пятьсот франков, если он сделает то же самое. Мы ударили по рукам, и я вручил ему мою долю в двадцать фунтов. Он все должен был оформить от своего имени, уведомить меня о результатах и поделить выигрыш, если он нам выпадет. Но я напрочь забыл о нашем проекте до того момента, когда на прошлой неделе вечером приехал домой и обнаружил письмо от Ле Готье, которое удивило, обрадовало, смутило и разозлило меня в равной степени.
Мистер Феликс достал из выдвижного ящика стола письмо и подал его инспектору. Послание было напечатано по-французски. Хотя детектив обладал некоторым знанием этого языка, подобный текст оказался слишком сложен для него, и мистер Феликс перевел:
Мой дорогой Феликс!
У меня самые восхитительные новости! Мы выиграли! Результат розыгрыша превзошел мои самые смелые ожидания, и наша тысяча франков принесла 50 000 – то есть по 25 000 каждому! Жму обе твои руки и поздравляю!
Деньги я уже получил и незамедлительно отправляю тебе твою долю. Но обещай, старина, что не будешь на меня в обиде за небольшой розыгрыш с моей стороны. Заранее прошу прощения за эту шалость.
Ты должен помнить Дюмарше. Уверен, что помнишь. Так вот, у нас с ним на прошлой неделе вышел спор по твоему поводу. Мы рассуждали об изобретательности и необычной ловкости преступников, легко обманывающих полицию. Каким-то образом всплыло твое имя, и я осмелился заявить, что из тебя получился бы превосходный преступник, настолько ты ловок и находчив. «Нет, – возражал он, – Феликс слишком честен и простодушен, чтобы перехитрить полицейских». Мы оба горячились, отстаивая каждый свою точку зрения, и в итоге решили провести небольшой тест. Я упаковал твою долю в бочку, обменяв на английские соверены – всего их 988 – и отправляю ее тебе, оплатив фрахт судном компании «Островное и континентальное пароходство», которое прибудет из Руана в Лондон приблизительно 5 апреля. Но при этом я адресую груз так: «Мистеру Леону Феликсу. Лондон, почтовый индекс W, район Тоттенхэм-Корт-роуд, Уэст-Джабб-стрит, дом 141», а в качестве содержимого указываю «Скульптура» якобы производства фирмы «Дюпьер и Си», монументалистов из района Гренель. От тебя потребуется известная изворотливость, чтобы получить груз с фальшивым адресом и неверным описанием, не вызвав подозрений у чиновников порта. В этом и заключается суть теста. Я поспорил с Дюмарше на круглую сумму в 5000 франков, что тебе это раз плюнуть. Он же уверен: тебя непременно поймают.
От всей души поздравляю, дружище, с огромной для тебя удачей, осязаемые плоды которой ты получишь в бочке. А мне остается сожалеть только об одном. Я не смогу лично увидеть, как ты вскроешь ее.
Прими также и мои глубочайшие извинения.
Искренне твой
Альфонс Ле Готье.
P.?S. Извини, что воспользовался пишущей машинкой, но сам писать не могу из-за повреждения руки.
– Даже не знаю, какая эмоция во мне возобладала в первую очередь: радость по поводу приобретения целой тысячи фунтов или гнев на Ле Готье с его идиотским тестом и отправляемой морем бочкой с деньгами. И чем больше я думал об этой затее, тем сильнее она меня беспокоила. Одно дело, когда мои приятели развлекаются, затевая споры, выдвигая дурацкие теории, и совсем другое, если они делают при этом меня жертвой розыгрыша и возможным козлом отпущения из-за какой-то сущей чепухи.
Сложность для меня создавали два момента, и последствия могли стать более чем тяжелыми. Если бы выяснилось, что в бочке с надписью «Скульптура» на самом деле перевозили золото, меня могли привлечь к ответу. А обнаружение фальшивого адреса также привело бы к большим неприятностям. Реальное содержимое бочки мог выдать ее вес, но я надеялся, что мой приятель знает способ этого избежать. Что касается придуманного им адреса получателя, то такая подробность вскрылась бы, будь у пароходства непременное правило посылать получателям грузов предварительные уведомления. Кроме того, существовала возможность совершенно непредсказуемых инцидентов.
Я пришел в крайнее возбуждение и преисполнился решимости ранним утром отправить Ле Готье телеграмму, требуя отозвать груз и обещая лично прибыть для получения доли выигрыша в лотерею. Но все мои намерения пошли прахом, когда утром я получил из Франции открытку с сообщением, что бочка уже на пути ко мне.
Феликс перевел дух.
– Мне стало ясно, – продолжил он, – что необходимо принять меры и забрать бочку немедленно по прибытии парохода, не дав портовым чиновникам времени затеять какую-либо проверку. Соответственно, я начал строить планы, и постепенно мое раздражение улетучилось. Меня не на шутку захватило желание выиграть спор для своего приятеля, мною овладел азарт авантюриста. Сначала я заказал себе несколько визитных карточек с ложным адресом. Потом нашел сомнительной репутации транспортную фирму, в которой нанял четырехколесную повозку с лошадью и двумя работниками. Там же мне предоставили пустовавший сарай на три остававшихся дня.
После небольшой паузы он вздохнул и возобновил рассказ:
– Выяснив, что пароход прибывает в следующий понедельник, я попросил работников поместить телегу в сарай и приготовить для моих целей. Чтобы они охотнее со мной сотрудничали и не заподозрили ничего странного, рассказал работягам упрощенную версию истории с Ле Готье. Дескать, я заключил пари, и мне нужна их помощь для победы над соперником. Некая бочка доставлялась из Руана, адресованная моему приятелю, и я поспорил с ним на солидную сумму: он утверждал, что я не смогу забрать чужую бочку и отвезти к себе домой, а я брался проделать этот трюк. Суть нашего спора якобы состояла в проверке эффективности системы безопасности при перевозке грузов. Я заверил помощников, что если потерплю неудачу, возникнут неприятности и кто-то обвинит меня в воровстве, то на этот случай приятель выдал мне письмо с разрешением получить его бочку, которое в нужный момент следует предъявить. Я сам написал такую записку заранее и показал этим работникам. И, кроме того, посулил по два фунта каждому в случае успеха. Потом купил две банки синей и белой быстросохнущей краски, заменил адрес на повозке, указав тот же, что мой парижский друг написал на бирке бочки. Малярное ремесло мне знакомо, и я все проделал собственноручно.
В понедельник утром мы поехали в порт, и я узнал, что «Снегирь» только что прибыл с парижскими грузами на борту. Бочки как раз начали выгружать из трюма, а я прошел вдоль пристани, чтобы проследить за ходом работы. На пирс сгружали пока только винные бочки, но я заметил еще одну. Она стояла в трюме отдельно, и над ней склонился один из докеров вместе с молодым человеком, похожим на клерка. Оба выглядели сосредоточенными, и я, разумеется, подумал: «Не моя ли это бочка и не обнаружили ли в ней соверены?» Я поговорил с молодым человеком, выяснил, что бочка действительно моя, и спросил, могу ли сразу забрать ее. Он вел себя предельно корректно, но не помог мне, а направил в управление порта, предложив проводить туда и найти чиновника, который займется моим грузом. Когда же мы уходили, он окликнул остававшегося рядом с бочкой мужчину: «Вы поняли, Харкнесс? Ни под каким предлогом не сводите с нее глаз, пока не получите инструкций от мистера Эвери».
В портовом управлении молодой человек оставил меня ждать в общем зале, а сам зашел в служебные помещения, чтобы, как он заверил, найти нужного мне человека. Но вернулся он не с простым клерком, а с управляющим, и я сразу сообразил, что дело неладно. И еще больше утвердился в своем мнении, когда тот стал выдвигать одно возражение за другим, объясняя, почему не может выдать мне груз немедленно. Косвенными вопросами я установил, что упомянутый ранее «мистер Эвери» был исполнительным директором пароходства, чей офис располагался на Фенчерч-стрит. Я вышел из здания управления порта, сел на какие-то ящики и обдумал ситуацию.
Было очевидно: что-то вызвало у клерка и портового работника подозрения. Последнего звали Харкнесс, и он получил приказ ничего не предпринимать без инструкций от мистера Эвери, а значит, вопрос следовало решать именно с этим джентльменом. «Не сводить» глаз звучало недвусмысленно: не выдавать бочку никому. Я понял, что получу ее только в том случае, если сам доставлю нужные «инструкции».
Отправившись в контору на Фенчерч-стрит, я попросил о встрече с мистером Эвери. К счастью, он оказался занят, и я с полным основанием заявил: ждать не могу, прошу выдать мне лист бумаги и конверт для написания мистеру Эвери письма. Потом проделал элементарную операцию, запечатав и оставив в конторе пустой конверт, а с собой унося чистый бланк с грифом пароходства.
Феликс усмехнулся:
– Я зашел в соседний бар, заказал кружку эля, одолжил чернильницу и перо. Затем быстро составил текст письма Харкнессу от имени мистера Эвери с разрешением выдать мне бочку незамедлительно. Но пока я писал записку, до меня дошло: если подозрения серьезны, этот рабочий непременно пожелает сопровождать груз и отследить меня до самого дома. Мне потребовалось еще минут пятнадцать, чтобы обмозговать и решить эту проблему. Идея осенила меня внезапно. Я добавил к записке абзац о том, что раз уж компания несет ответственность за сохранность груза и его доставку, то ему, Харкнессу, надлежит сопровождать бочку и убедиться в ее благополучном прибытии на место.
Письмо я постарался написать округлым и правильным почерком клерка, сделав его неразборчивым, только при имитации неизвестного мне имени мистера Эвери, а также инициалов ответственного делопроизводителя. Я рассчитывал тем самым ввести Харкнесса в заблуждение, если ему была случайно знакома подпись исполнительного директора.
Мой план заключался в том, чтобы заставить Харкнесса покинуть гавань вместе с бочкой, а потом найти какой-то способ избавиться от него. Этого мне удалось добиться легко. Я подговорил одного из своих помощников потребовать остановки у паба и непременно выпить по кружке пива. Другой – по кличке Уотти – должен был отказаться оставить лошадь без присмотра и без привязи, когда я согласился всей компанией зайти и промочить горло. Уотти, таким образом, ждал снаружи, а я нашел предлог оставить двоих мужчин в пабе и вместе с ним уехал на повозке. Мы сразу же направились в сарай, где я восстановил первоначальный коричневый цвет телеги и замазал буквы фальшивого адреса. Вечером мы добрались до моего дома, специально прибыв сюда уже с наступлением темноты, а затем сняли груз с повозки в одном из подсобных помещений, где бочка находится и сейчас.
Феликс закончил свой рассказ, и двое мужчин несколько минут сидели в молчании, пока Бернли прокручивал в уме все услышанное. Безусловно, описанные события выглядели странно, но история звучала правдоподобно, и инспектор не отметил ни одной детали, которая уличала бы Феликса во лжи. Возможно, молодой господин в самом деле поверил содержанию письма французского друга, как он утверждал, и тогда его дальнейшие действия становились объяснимыми. Если в бочке находились всего лишь монеты, то их с большой натяжкой можно назвать «Скульптурой», а это хотя и противозаконно, но не является тяжким преступлением. Если же в бочке обнаружится труп, то письмо окажется явной фальшивкой, частью какого-то заговора, в котором Феликс мог вполне сознательно принимать участие или оказаться вовлеченным против воли.
Постепенно по ходу своих размышлений инспектор выделил в деле три важнейших аспекта.
Прежде всего обращали на себя внимание сама личность и манера поведения Феликса. На протяжении своей долгой карьеры Бернли накопил немалый и разнообразный опыт общения с людьми, говорившими правду, и теми, кто беззастенчиво лгал. Внутреннее ощущение сейчас подсказывало ему, что этому человеку можно верить. Прекрасно понимая, что слепое подчинение чувствам приводит к ошибкам – такое с ним тоже случалось в прошлом не раз, – он одновременно не мог так просто отмахнуться от впечатления, что во всех своих проявлениях Феликс казался истинным джентльменом, мужчиной искренним и честным. Подобное соображение ни в коем случае не стало бы для инспектора решающим фактором, но его, несомненно, нельзя было полностью сбрасывать со счетов.
Второй аспект касался отчета Феликса о его действиях в Лондоне. Правдивость показаний инспектор мог проверить, уже имея в своем распоряжении свидетельства из других, независимых источников. Бернли вновь перебрал последовательность событий и даже удивился, сколь мало в рассказе Феликса обнаруживалось деталей, никем больше не подтвержденных. Его первое появление на борту «Снегиря» почти теми же словами описали и Броутон, и Хьюстон из портового управления. Приезд Феликса в контору на Фенчерч-стрит и хитрость, с помощью которой он добыл лист гербовой бумаги пароходства, не остались незамеченными мистером Эвери и старшим делопроизводителем Уилкоксом. Описание записки для Харкнесса инспектор не подвергал сомнению, поскольку видел ее своими глазами. История с изъятием бочки и с побегом от Харкнесса звучала точно так же из уст последнего. А финал с доставкой бочки в каретный сарай, как и разгрузку, полностью проследил констебль Уолкер.
Вот и получалось, что в версии Феликса не оставалось ни одной важной подробности, не подкрепленной другими свидетельствами. Если вдуматься, то инспектор Бернли едва ли мог вспомнить другое дело, где показания подозреваемого в такой степени были бы подкреплены неоспоримыми доказательствами. Взвешивая факты пункт за пунктом, он пришел к выводу, что может поверить почти каждому слову Феликса.
Но это касалось лишь событий, происшедших в Лондоне. Оставался третий из упомянутых аспектов – парижская часть истории, кульминацией которой стало письмо от французского приятеля. Оно становилось важнейшей уликой. Было ли послание действительно написано при изложенных обстоятельствах? Стал ли его автором некто по фамилии Ле Готье? Да и существовал ли пресловутый Ле Готье на самом деле? Впрочем, подумал инспектор, все это не составит труда проверить. Ему нужно лишь получить дополнительную информацию у Феликса, а потом, если возникнет такая необходимость, совершить краткий визит в Париж, чтобы окончательно все выяснить. И он нарушил молчание:
– Кто такой мсье Ле Готье?
– Младший совладелец виноторговой фирмы «Ле Готье и сыновья», расположенной на улице Генриха Четвертого.
– А мсье Дюмарше?
– Биржевой маклер.
– Вы можете дать мне и его адрес тоже?
– Его домашний адрес мне не известен. Контора, где он работает, расположена, кажется, на бульваре Пуассонье. Но я легко узнаю его адрес через мсье Ле Готье.
– Будьте любезны, посвятите меня в подробности своих отношений с этими джентльменами.
– Я знаком с ними обоими многие годы. Мы добрые друзья. Однако признаю, что не вступал с ними прежде ни в какие сделки, связанные с деньгами, до того эпизода с лотереей.
– Описание этого эпизода в письме соответствует действительности?
– О да. Оно абсолютно верно.
– Не могли бы вы припомнить, где именно состоялся ваш разговор о государственных лотереях?
– На первом этаже в кафе. Мы сидели у окна справа от входа, но я располагался спиной к витрине.
– Вы упомянули о присутствии других джентльменов.
– Да, компания собралась большая, и в беседе участвовали все.
– Означает ли это, что остальные слышали, как вы договаривались принять участие в лотерее?
– Да, мы все обсуждали условия с большим интересом, хотя кое-кто добродушно посмеивался над нами.
– И вы можете перечислить всех присутствовавших?
Мистер Феликс помолчал.
– Не уверен, что смогу, – сказал он потом. – Компания подобралась случайная и пестрая, а я пробыл вместе с ними не так уж долго. Разумеется, там был Ле Готье. Помню еще мужчину по фамилии Добиньи, Анри Буассона и, по-моему, Жака Роже, но относительно него могу ошибаться. Впрочем, я все равно перечислил отнюдь не каждого.