Виола. Да, личная печать изготовителя. Давай, скручивай ей голову… Проходит неспешная церемония наполнения рюмок и поднятия их навстречу друг другу. Багряные искры заката играют в коньяке. Виола. Ну, ты налил… Я ведь всё-таки дама! Алексей. Зато от души… За что пьём? Виола. Ты мужчина, скажи тост. Так за что?… Алексей. Хм… будем лаконичны. За удачу Общего Дела! Легонько звякает стекло. Смакуя, они отпивают по глотку. Алексей тянется к чашке с кофе. Виола. Н-нет… куда! Никаких запиваний и занюхиваний. Это король коньяков! Наслаждайся послевкусием, переживай его… Да, так о чём это мы? Алексей. О том, какой я обалденно мудрый и всё понимаю с полуслова. Виола. Точно… Значит, чтобы понять, что происходит сейчас и что может случиться дальше, надо учесть две вещи. Об одной ты уже сказал… Алексей. Например? Виола. Расслоение. Тут инквизиторы, а через дорогу синхрофазотроны… Постой, я объясню. Мы приспосабливаем Сферу для Общего Дела, для расселения этих будущих ста миллиардов. И делаем пространство… ну, думаю, ты и это поймешь… спирально-слоистым. То есть… вот, возьмём, например, Францию. Берём её и как бы умножаем, повторяем много раз — пять, десять, сколько надо… Цепочка Франций, одна рядом с другой. Вне Земли, конечно; на Земле будет только начало этой развёртки. Вот, и все времена, все эпохи пойдут цепью, одна за другой. Галлия, Франция Меровингов, Бурбонов, революционная, наполеоновская и так далее. Время, так сказать, развернётся по пространству! А границ, разных там КПП, таможен, — не будет! По крайней мере, мы не поставим барьеры между эпохами. И вот, представь: начинаются путешествия из вчера в завтра, из послезавтра в позавчера; и какой-нибудь премудрый лекарь из времён короля Хлодвига, побывав в Пастеровском институте ХХ века, привозит к себе домой вакцину… глядишь, жизнь при Хлодвиге становится здоровее! А любители духовных практик из эпохи, например, де Голля учатся у бретонских друидов каким-нибудь, забытым позже, трансперсональным медитациям… Понятно? Взаимообмен, изменения во всех областях. И, в конце концов, естественным путём уровень всех развёрток — социальный, духовный, технический — становится единым. По верхнему пределу. Алексей. По-твоему, всё пройдёт идеально мирно? Сомневаюсь… Виола. Конфликты неизбежны, Алёша. Они уже происходят, ты сам говорил… Но вот тут-то как раз мы и будем вмешиваться, по мере надобности. И проследим, стоя за занавесом, чтобы наши подопечные не перерезали друг друга. Это, знаешь, как когда-то мой дед, Годердзи, учил меня правильно вести себя за столом… Алексей. Боже! Ну и память у тебя!.. Виола. Фу, как неблагородно, — напоминать о моем возрасте!.. Я была совсем клопом — и полезла ручкой в банку с горчицей, решила, что это сладкое. Мать кинулась оттаскивать меня, а дед говорит: «Не надо!» Я, конечно, сунула пальцы в рот, обожглась ужасно и заревела. Рот мне промыли, и больше я в горчицу не лазила… Алексей. Выражаясь по-украински, зрозумило… Если бы то была не горчица, а смертельный яд, тебя бы оттащили. А так… собственный опыт лучше всяких уроков. Виола. Авжэж, — цэ ты дужэ вирно помитыв… (Смеются.) Наливай! Алексей. А кто возмущался — дама, дама… Давай, теперь ты говори. Виола. Тогда — за вторую, очень важную вещь, которая поможет всё урегулировать. За бессмертие! Алексей. За него… (Неторопливо, со вкусом, пьют.) А заказать лимон… устав обращения с грузинскими коньяками — не запрещает? Виола. Валяй, что с тобой делать, варвар… Ты понял, почему я вспомнила о бессмертии? Алексей. М-м-м… мне будет приятно, если ты объяснишь. Виола. По-моему, тебе просто нравится смотреть на мои губы. Алексей. И возражать не буду. Я бы их съел… Виола. Стоп, стоп, — потом будем целоваться, сначала лекция. Итак, в отличие от своей первой жизни, все воскрешённые бессмертны. Только пока что не знают об этом. Все избавлены от старения и физической смерти… Алексей. Так это же, по-моему, наоборот, — закрепит дикость и невежество! С каждым столетием будет расти прослойка глубоких старцев, — пусть не по телу, но по психологии… а в традиционных обществах их слово — закон! Ты не боишься чудовищного застоя во всех этих… старых-новых странах? Помнишь, я рассказывал про богомола, дедушку Щуся? Виола. Я таких Щусей видела, знаешь, сколько? Лет по пятьсот и больше… Алексей. Тем более. Ну, так Степан Денисович простой уголовник, и вред от него небольшой. А ты представь другое! Вот страна. Сидит на троне какой-нибудь, не по титулу, а на самом деле вечно живущий царь царей… а кругом вечные пахари двести миллионов лет подряд пашут землю, и вечные пастухи пасут бессмертных коров, пока не погаснет Солнце, и вечные рабы строят стотысячный Персеполис или Тадж-Махал… Виола. Впечатляюще. Просто поэзия… Только, знаешь, ничего этого не будет. Алексей. Да почему же?! Виола. Да потому, что опыт теперь непрерывен. Понял? Была когда-то поговорка: «История учит только тому, что она ничему не учит». Правильно, для смертных — это так: старики умирают, а молодые повторяют все глупости и ошибки заново, потому что знают о прошлом только в теории. А здесь — все рядом со всеми, самые старые рядом с самыми юными! Прослойка мудрых долгожителей действительно растёт, но во благо своим потомкам… Концентрация исторического опыта — без потерь. Всегда рядом — свидетели и участники любых событий прошлого! Беспамятность будет убавляться с каждым годом… Алексей. И молодое веселье — тоже, и наивность, и способность удивляться… Мир сплошных дряхлых старцев, дряхлых прежде всего душой, угасших, ко всему равнодушных. Те же свифтовские бессмертные маразматики, струльдбруги, только в здоровых телах. Они тебе не вспоминаются?… Виола. Представь себе, нет. Зато ты мне напомнил трусливые мыслишки одного психиатра, кажется, двадцать первого века. Как-то прочла случайно его книгу… «Если смерти нет, то жизнь бессмысленна, а культура, передача опыта, рождение новых людей и прочее — совершенно не нужны вечно живущим. Вообще, на сколько лет жизни человеку хватит воображения? Вот ему 200 лет, что его будет интересовать? Следующие 800, проведённые так же хорошо?…» И так далее, в том же духе… Алексей. Ха, теперь ты мне напомнила… Какой-то третьеразрядный поэт двадцатого века вообще решил, что только страх перед смертью делает человека нравственным. У меня в видеотеке есть один мюзикл, так там песенку поют на его стихи: «И смерти нет, и совесть там не властна, и, что бы ты ни сделал, всё прекрасно»… Можно подумать, что не краткость жизни заставляла слабых духом пытаться взять от жизни всё, даже ценой преступления!.. Нет, я не за прежнюю мимолётность, 70–80 жалких лет. Но всё-таки: тебя ничто не смущает… в бессмертном будущем? Не лично тебя, ты, может, вообще у нас биорг или что-то в этом роде… Виола (с издевательским поклоном). Спасибо! Алексей. Это тебе за «трусливые мыслишки»… Ну, ладно, давай серьёзно. Допустим, все, рождённые в вашем мире, с вашей психологией, смогут остаться вечно юными и не свихнуться… хотя и тут могут быть сомнения: вы все, включая тебя, ещё не испытали, что значит прожить миллион, миллиард лет! Но наши-то, из прошлых эпох… обычные люди, массовый тираж — нажраться, выспаться, побездельничать, потешиться сексом, самоутвердиться деньгами или мордобоем, — они-то чем заполнят вечность? Не боитесь — вместо вашего всеобщего счастья — получить всеобщий тоскливый вой и суицид?… Виола. Нет, не боимся. «Остаться» и «вечно» — понятия несочетаемые… Человек не сможет быть бессмертным, — или действительно полезет в петлю от однообразия жизни, — если сам по себе, как личность, не будет вечно изменяться. Теперь каждый из нас, дружочек, — отдельный биовид и будет проходить свою эволюцию. Динамика — только начало… вроде выхода рыб из океана на сушу. Главное впереди. Победил смерть — победи пространство и время; справился с ними — пробивайся в другие вселенные. Можно и по-другому вечно двигаться, скажем, расширять и видоизменять свою психику. Полигомы — это, опять же, только начало… Мы будем меняться беспрерывно, а значит, и омолаживаться, и не терять интереса к жизни. Алексей. Н-да, прелестно… А во имя чего, позвольте узнать? Какой-нибудь целовальник времён Тишайшего или турецкий банщик тебя спросит: да на кой леший, вариант — на кой шайтан мне твои другие вселенные?! Стимул, стимул для изменений — какой? Чтобы навечно хватило, чтобы каждого завтрашнего дня эти бессмертные стали ждать, как праздника?! Виола. А вот тут я тебе, натурально, не скажу ничего нового. Стимул, и цель, и путь — в постоянном и безграничном одухотворении. Каждого, каждого, каждого… Алексей. «Такие старые слова, а как кружится голова!..» Одухотворение, дух… Знаешь, в моё время были большие любители поминать на каждом шагу дух и духовность. Когда я их слушал, мне, как Герингу при слове «культура», хотелось схватиться за пистолет. Что это такое — дух? Образование, знания, интеллект, религиозность, мораль… всё, что ли? И этого хватит, чтобы в здравом уме и радуясь жизни пережить галактики?… Виола. Скажем пока так: дух — это чисто человеческое; то, что выходит за предел биологической программы, автоматизма зверя. Всё большая — с каждым шагом — возможность творить, и созидать, и чувствовать от этого наслаждение, несравнимое с пассивным, потребительским. И это, заметь, при постоянном уменьшении негатива, тёмной, угнетающей стороны бытия… Алексей. И так без конца? Виола. Без него. А какой, собственно, может быть конец, когда ты идёшь к всесилию, всезнанию, вездесущности?… Алексей (посидев молча, с опущенной головой). Память у меня действительно улучшилась, стала, как никогда… Я, как и ты, вспомнил одного древнего писателя. Двадцатого века. Он был очень знаменит, да, — единственный большой фантаст в своей маленькой стране… Один из его героев путешествует по звёздам и встречается с разными забавными цивилизациями. Но под смехом там — серьёзная философия… Ну, так вот: в одном путешествии он попадает на планету, где решены все научно-технические проблемы, волновавшие предыдущие поколения. Скажем, там есть «ресурекционное» поле, собирающее заново живого человека из праха… Виола. Многие с разных сторон подходили к Общему Делу… Алексей. Погоди, — это как раз не Общее Дело, а наоборот… Для них стало всё возможно, я даже вспомнил цитату. «Можно было изготовлять вилки, разъёмы, усилители и ослабители разумности, вызывать состояние мистического парения духа в компьютере или растворе, превращать лягушачью икринку в мудреца, наделённого телом человека, животного или существа, доселе невиданного, спроектированного экспертами-эмбрионистами»… Он пишет, что эти люди взяли эволюцию в свои руки. Вначале они действовали в соответствии с идеалами просвещения, воплощали образцы здоровья, гармонии, духовно-телесной красоты. Но затем всемогущество развратило их. Они начали приделывать себе добавочные конечности, глаза под мышками, щупальца, — в общем, превращаться в невиданных уродов. Мало того — придумывали «новые органы и части тела, которые функционировали бы исключительно для того, чтобы их обладателю было хорошо, всё лучше, чудесно, просто божественно»… Там, в рассказе, есть один интересный сюжетный приём: вся эта жуть разнузданной автоэволюции подаётся с точки зрения монаха, священника. Он, конечно, ужасается: «На смену кошмарам прежних ограничений пришёл кошмар их отсутствия». Однако не исключает при этом, что, применив те же методы, церковь могла бы «творить существа, черпающие мистический восторг непосредственно из своего бытия». Понимаешь? Этот монах всё время подчёркивает: «Мы вышли на простор безграничной свободы творения», «Даже ребёнок может сегодня воскресить умершего, вдохнуть дух в прах и лом, гасить и возжигать солнца»… А? Тебе это не внушает никакой тревоги за будущее? Творчество, вдохновение, гений — всё становится не естественным, а запрограммированным, причём из каприза; смысл обучения и душевного роста исчезает, всё делается лишь ради того, чтобы потешить пресыщённые чувства. Любые озарения, взлёты может вызвать управляемая биохимия. Для чего тогда жить? Для сладкой щекотки, извини — душевной мастурбации?! Тупик, и как раз тупик того, о чём ты говоришь: всесилия, всезнания, вездесущности… Ну, чего ты, что смешного? Виола (смеясь на последних словах Алексея, но затем став шутовски серьёзной). «Вам должно быть, известно, что благодаря различным зооформинам можно на время стать — то есть почувствовать себя — черепахой, муравьём, божьей коровкой и даже жасмином (при помощи инфлоризирующего преботанида). Можно расщеплять свою личность на две, три, четыре и больше частей, а если дойти до двузначных цифр, наблюдается феномен уплотнения яви: тут уж не явь, а мывь, множество «я» в единой плоти. Есть еще усилители яви, интенсифицирующие внутреннюю жизнь до такой степени, что она становится реальнее внешней. Таков ныне мир, таковы времена, коллега! Omnis est Pillula…» Алексей. Великий Абсолют! Так и ты… Виола. Читала его, читала, дружочек. Ты цитировал одну его вещь, а я — другую. «Всё есть Пилюля»; даже своей биохимией управлять не надо. С помощью наркотиков и всяких других препаратов человек создаёт некий собственный псевдомир, где всё возможно и всё позволено. Дешевле и проще, чем строить реальное всемогущество… Алексей. Действительно, ещё лучше… И как же вы из этого выскочили? Если уже выскочили — может быть, главные соблазны впереди… Виола. Да выскочили, выскочили, не беспокойся! А главное — не вскакивали… Книги эти, Алёша, писал человек очень умный, очень многознающий, очень талантливый, но… увы, — мещанин. Пусть и сверхобразованный, и сверхинтеллектуальный… мещанин! Он наделил всемогуществом, фармакологическим или другим, героев, во всём похожих на его современников, причём современников западных. Те, задавленные «бизнесом» или тяжёлым наёмным трудом, ничего не хотели, кроме безделья; а если получали возможность побездельничать, то, действительно, дурели, изобретая себе всякие «экстримы», новые щекотки для нервов. Кто победнее, тот, скажем, на резинке с вышки прыгал; побогаче — на машине гонял без тормозов или покупал турпутёвку «Неделя в концлагере». А потом всё сначала: пухни от скуки, выдумывай, чем себя потешить… В общем, узковато мыслил пан Станислав. Даже не предполагал, что, стряхнув гнёт «добывания» и «зарабатывания», забыв о нудной вынужденной работе, мы станем жить так полно, что попросту не будем нуждаться ни в каких искусственных возбудителях… Алексей. Хм, в самом деле! Кому нужны иллюзия вдохновения, иллюзия свободной любимой работы, если всё это можно иметь в реальной жизни?! Виола. А вот тут-то и поймал бы тебя пан Станислав. Ты для чего, брат, трудишься? Если для славы, для успеха, — так это тебе враз даст пилюля! Выпил, и ты уже Рафаэль, и все с ума сходят от твоей Мадонны… Но знаешь, что? Алексей. Что? Виола. Подлость одна есть, паном фантастом забытая… а может, ему и неведомая. Никакой наркотик, никакая биохимия тупицу и лодыря не сделают гением по ощущению. Да, тобой будут восхищаться, рукоплескать, наденут на тебя все лавровые венки, как на Нерона… но ты никогда не почувствуешь, что эти почести твои по праву. А ведь это для творца — главное. Иначе вечно будет зудеть внутри, портить всю малину: «не я сделал, не моё»… От того, кстати, и Нерон рехнулся. От вечного ощущения, что — врёт, врёт сам себе, а все кругом врут ему. Творчество, как таковое, не моделируется, понял? А если бы и моделировалось, то на кой чёрт это делать? В чём разница, написал ты десять черновиков стихотворения собственной рукой — или тебе привиделось, что ты сидел и мучился над десятью черновиками?… Тут нам батюшка Абсолют поставил капканчик, ловушечку — и правильно сделал, потому мы и не скурвились окончательно ни в какой «матрице». «Душа обязана трудиться», — этого западный человек не разумел; для него, загнанного коммерцией, дармовщина всегда была высшим счастьем. Кончилась коммерция, кончился труд, как тяжкая повинность, — и накрылись все фантазии о пилюлях… Фу! Ну, ты провокатор. Глотка так пересохла, что сил нет… Алексей (берясь за бутылку). Ну, что ж… как это? Бог Троицу любит… Повторяется всё та же церемония — с наполнением рюмок, с их торжественным подъёмом и неторопливым смакованием питья. На сей раз пьют без тоста. Синяя гуашевая тьма наползает на океан, только тлеют сиренево-розовые полосы над горизонтом. Голосом привидения, нарочно пугающего гостей острова, вскрикивает ночная птица. Алексей. Да, мадам наставница: длинная была лекция. Темень такая… ты знаешь, я почти не вижу твоих губ! Виола. Можем махнуть туда, где много света. Уже воскрес Париж, Большие бульвары… Честно говоря, хочу потанцевать. Пойдем в какой-нибудь ресторан 1908 года, где играют новый танец — танго. Сейчас сочиню себе платье: вот такущий вырез, тут кружево… или стеклярус? Наверное, стеклярус, ряда в три… Бордовое! Алексей (с тяжким вздохом). В Париж, так в Париж. Допьём только, грех оставлять. Но, вообще-то, я имел в виду другое… Виола… Виола (уклоняясь от его объятий). Не торопись. Не подгоняй события… IX. Тан Кхим Тай и «красный кхмер». У реки Сиемреап Люди, не обладающие знанием, будут поносить и оскорблять нас, а также побивать мечами и палками, но мы всё вытерпим!