* * * Родился малыш. Слишком рано. Мария рожала в спальне в своей кровати, с которой она тогда еще могла сама встать, правда – с большим усилием. Роды принимали муж и дочь. Перед глазами Лив развернулась целая драма. Головка! Маленькая головка, больше похожая на вытянутую мраморную луну, выглянула из огромного тела. Лив смотрела на мамины страдания, на жидкость, на маленькое тельце, которое, хоть и очень неохотно, но наконец показалось вслед за головой. Прозрачное, мокрое, крохотное тельце с длинной, серо-белой змеей, торчащей из пупка. Лив слышала, как мама кричит все громче и громче. Она не просто громко кричала. Не так, как кричит хищная птица. Словно жуткий рев из недр земли. Бессловесный вопль. Пол под кроватью сотрясался. Большое тело на ней напоминало трясущуюся землю: горы, ущелья, леса боролись с неведомой силой прямо перед Лив. Мама кричала. Из-за чего-то или на кого-то. Перед ней висел крошечный человечек. Головой вниз. Папа держал его за ноги и бил. Зачем он его бьет? Вдруг стало тихо. Карл был напуган до смерти. Лив доверили обрезать пуповину своим перочинным ножом. Затем ее зажали и перевязали бинтом. В ночных походах Лив добыла столько пластырей, марлевых и компрессионных бинтов в магазине самообслуживания «Фальк» на окраине Корстеда, что недостатка в доме не было. Неужели людям и правда нужно столько бинтов? Ребенок тоже боролся. Изо всех сил. Он выбрался из недр земли, воды, тьмы и теперь задыхался в этом воздухе. Не издавая ни звука. Он лишь немного приоткрыл свои крошечные губки. Как те камбалы. Но он больше не мог. Он был слишком мал, чтобы жить. И наконец перестал бороться. Когда закричал отец, Лив постаралась закрыть Карлу уши. Он кричал, как все хищные птицы вместе взятые; как сова, чайки, раненый еж; так кричит косуля, потерявшая своего олененка; так кричит от боли барсук. Йенс кричал так, как кричит отец, который нашел своего утонувшего в ночи ребенка. И так, как кричит ребенок, который нашел своего отца мертвым в зарослях вереска. Он кричал так истошно, так отчаянно. Но безумнее всего Йенс кричал в день, когда под колыбелью нашел маленького мальчика с разбитым черепом, а рядом с колыбелью – выпавшие из нее доски. В тот же момент он осознал то, с чем никогда не сможет смириться: опьяненный своим счастьем, он не заметил, как забыл вкрутить несколько последних болтов, что он потерпел крах и как столяр, и как отец, что это он убил своего собственного сына. Он никогда не сможет рассказать об этом своей любимой из страха потерять и ее тоже. Онемевшими руками он собрал доски и вставил их на место, так чтобы эта колыбель не отличалась от соседней. Он опустился на колени перед бездыханным сыном и сел на пол. Он не трогал его, только смотрел на кроваво-красный нимб над крошечной головкой и кричал, что было мочи. Потом прибежала Мария: она подняла ребенка и, крепко прижав его к себе, тоже начала кричать. Во время падения мягкий затылок Карла впился в ящик с инструментами. Безжалостный металлический угол. Так кричал Йенс и теперь. Где-то на подсознании Лив узнала этот крик. Мария плакала в полудреме, что-то бормоча себе под нос, а Лив вытирала ее полотенцем. Йенс исчез с маленьким безжизненным тельцем в руках. «Это девочка» – были его последние слова перед тем, как он вышел из спальни с ребенком в руках. Дорогая Лив, Нам не стоило пытаться родить тебе младшую сестру или младшего брата, но твой отец настаивал на этом. Он говорил, что нам нужны двое детей. Как раньше. У него тоже был брат, и у тебя был брат-близнец. Йенс говорил, что нужен баланс. А я просто любила его. Я и сейчас его люблю! Возможно, этому ребенку не суждено было выжить. Мы бы не смогли о нем позаботиться. Во всяком случае, не так, как нужно. Я боялась этих родов. Боялась родить его раньше срока, боялась, что он когда-нибудь вылезет из меня. Я боялась этого ребенка! Поэтому я не тужилась как следует; я пыталась оставить его внутри. Я зажала его, возможно, тем самым задушив. Что, если я сама убила своего собственного ребенка? А может быть, иногда рождаются дети, которым просто не суждено жить. Может, это не моя вина и твоей младшей сестре просто было не суждено увидеть этот мир. Я не знаю, Лив. Я пытаюсь найти успокоение после несчастья, произошедшего с Карлом, но пока так и не нашла. Я подозревала твою бабушку, потому что она пила таблетки, после которых вела себя непредсказуемо. Обычно после них она была сонной, а иногда была вспыльчивой, безумной. Меня это пугало, да и ее, думаю, тоже. Карл много кричал, может быть, она не могла больше это терпеть. Мы думаем, так все и было. Она не могла терпеть его крик, достала его из колыбели, стала качать и уронила на ящик с инструментами, который стоял у кроватки. А может, она сделала это специально? Мы думаем – специально. Поэтому после ее отъезда стало легче. Тем не менее я не могу успокоиться, потому что до конца не знаю, что произошло. Может быть, это и не ее вина. Что, если это я виновата? Я мало спала, один день был похож на другой; я тоже, можно сказать, была больна. В голове что-то было не так. Я была измученной и боялась того, что ждет нас в будущем. Иногда я не помнила то, что только что сделала. Могла ли я сделать это с твоим братом? Ты сможешь простить меня? С любовью, мама. Трактир и ребенок Если на остров приходит сильный шторм, то это не проходит бесследно. Мужчины с трубками, папками под мышкой, в аккуратных ботинках медленно передвигаются среди дневного тумана и, прищурив глаза, делают измерения, отмечая направление ветра и опасность падения. А потом, зафиксировав результаты на разлинованной бумаге синей ручкой, они отправляются пить кофе. А если мирное море решает тихонько пробраться сквозь водоросли, то никто и не замечает, что с каждой стороны пропадает немного песка. Что море незаметно оставляет за собой пустоту. С каждым годом Хальсен становился более узким. Две параллельные вселенные гравийной дороги из водорослей, камня, песка и зарослей дерезы сокращались синхронно и незаметно. А сама гравийная дорога начала тонуть в сорняках, которые жили в постоянном страхе оказаться под колесами машины. Чаще машин по гравийной дороге ступал только одинокий ребенок, убегающий ночью с пустой сумкой, чтобы наполнить ее доверху и скорее вернуться домой. * * * Роальд заглянул в холодильник и почесал голову. Он был почти уверен, что там стояли две упаковки с запеченным картофелем, а не одна. Он был также уверен, что перед сном ставил лимонад на полку. Он посмотрел вокруг и никаких других признаков вторжения на кухню трактира не обнаружил. Сначала он думал, что кто-то из гостей тайком заходит на кухню ночью, чтобы взять себе что-то перекусить. Но было кое-что, что не укладывалось в эту схему. Вторжения происходили регулярно, иногда с промежутком в несколько дней. Потом он обнаружил, что пропадает не только еда. Не хватало разных забавных мелочей. Как-то утром он не смог найти игральные карты, хотя точно помнил, что накануне вечером оставил их на кухонном столе. В другой раз повар сказал ему, что недосчитался одной кастрюли. Подобные случаи повторялись, но найти виновного так и не удалось. Конечно, это мог быть и сам повар, но Роальд слабо в это верил. На кузена это было не похоже. Роальд даже не мог представить себе более надежного человека, чем этот талантливый кулинар, и отказывался верить в то, что кузен рискнул бы своей работой, променяв ее на мелкое воровство. Повар спокойно относился к тому, что из кухни что-то пропадало. Он просто смеялся. Сказать, что кухня и склад были у него под контролем и что он знал, где что лежит, было бы преувеличением. По правде говоря, он подозревал, что это Роальд пробирается на кухню ночью и доедает оставшееся с вечера. Он шутливо намекал об этом Роальду, тот отнекивался, повар начинал смеяться, и на этом все заканчивалось. Кто же это тогда был? Кому могло прийти в голову красть со склада остатки еды, карты, ручки, содовую, тунец в консервной банке? И как ему это удавалось? В ту ночь в трактире практически не было гостей, оставшихся на ночь, поэтому Роальд исключил возможность того, что вор – один из постояльцев. Роальд вышел из кухни на лестницу, спустился на пару ступеней вниз в небольшой коридор, а оттуда – на склад. Он не сразу обнаружил пропажу нескольких рулонов бумажных полотенец, упаковок с крекерами, банок с очищенными томатами, колбасы, банки с медом, несомненно, большой коробки печенья и… пузырчатой упаковочной пленки! Да-да, упаковочная пленка совершенно точно лежала в углу в большой картонной коробке, в которой им привезли отпариватель, а сейчас пленки и след простыл. Упаковочная пленка? Да кому она нужна? И перчатки, в которых Роальд раскладывал замороженные продукты, тоже пропали. Он пошел было обратно к коридору, но вдруг остановился, заметив маленькое вытянутое окно – оно было, как обычно, полуоткрыто, чтобы помещение немного проветривалось. Нет, в такое маленькое окно невозможно пролезть. Это исключено. Следующие две недели кухня была закрыта – впервые за двадцать лет повар наконец-то решил взять отпуск. Он уехал с женой на материк и сказал Роальду, что может вернуться и раньше, если вдруг им станет скучно. Отпуск повара пришелся кстати – холл и еще пару комнат на втором этаже как раз нужно было покрасить и немного отремонтировать, и, поскольку обстоятельства так удачно сложились, Роальд решил ненадолго закрыть трактир. Он решил, что сам справится с ремонтом, вдобавок – сэкономит. Если вдруг потребуется помощь, он знал, к кому может обратиться. Гости были рады помочь, только бы их любимый трактир скорее вновь открылся. А если Роальд еще и пивом их угостит… Но Роальд решил, что хочет побыть один и все сделает сам. Внезапно ему в голову пришла отличная мысль. Роальд достал мешок с мукой, поставил его на кухонный стол и решил, что перед сном будет рассыпать ее на пол очень тонким слоем. Утром следующего дня он подметет пол, а заодно и проверит, был ли кто-то на кухне ночью. Ничего страшного, что он потратит на это силы и время – вора нужно выследить. Смеха ради он оставил на столе сломанный карандаш, шесть мармеладных конфет с пиратами и одну игральную карту. В холодильнике он оставил тарелку с ровно двадцатью пятью ломтиками копченой колбасы, десятью ломтиками ветчины и пять колец красного сладкого перца. Каждое утро пять дней подряд он исследовал кухонный пол, но никаких следов не обнаружил. На шестой день пропали карандаш, три мармеладных конфеты, семь ломтиков колбасы, два – ветчины и одно кольцо сладкого перца. Следы были между столом и холодильником и около двери, которая вела в подвал. Роальд присел на корточки и внимательно их рассмотрел. Такие маленькие. Должно быть, это ребенок. Роальд пошел по следам в коридор и, встав у окна, он наконец-то понял – только ребенок смог бы в него пролезть. Значит, это ворует ребенок? Ночью? Но зачем ему упаковочная пленка?