– Я их и так не знаю… – Да мы все непоседы. – Сплошной отпуск. – В старом смысле слова. – И гедонисты. – Ноги зудят. – Ноги зудят, лапы зудят, плавники зудят, усики зудят… – Концентратор! Это съедобно? – …зудят газовые мешки, ребра зудят, крылья зудят, ласты зудят… – Ладно. Думаю, смысл понятен. – Концентратор? Эй? – …зудят хваталки, зудят слизевые гребешки, зудят выдвижные колокола… – Да хватит уже! – Концентратор? Алло? Концентратор? Тьфу, у меня терминал не работает! Или Концентратор не отвечает. – Может, он решил взять отпуск. – …зудят плавательные пузыри, зудят мускульные оборки, зудят… Мм, в чем дело? У меня что-то в зубах застряло? – Самомнение. – Вот с этого мы и начинали. – Уместное замечание. – Концентратор? Концентратор?! Ну надо же! Никогда раньше со мной такого не… – Ар Ишлоер? – Гм? К нему обратились по имени. Кабе обнаружил, что помимо воли впал в какой-то дремотный транс, это частенько случалось на подобных сборищах, когда беседа – точнее, несколько одновременных разговоров – оплетала его диковинным, чужацким, человеческим смыслом, так что было сложно уследить, кто и о чем говорит. Он точно помнил произнесенные слова, но с трудом вычленял скрытый в них смысл и все время чувствовал непонятную отстраненность. Если только чары не разрушались, как сейчас, когда его окликнули по имени. Он стоял в верхнем танцзале церемониальной барки «Солитон» в компании нескольких сотен существ, по большей части людей, хотя не все имели человеческий облик. Выступление композитора Циллера – концерт для древнего челгрианского музаикона – окончилось получасом раньше. Музыка звучала печально и сдержанно, в тональности с настроением вечера, но композитора встретили бурными аплодисментами. А теперь все принялись есть и пить. И болтать. Кабе прибился к гостям, собравшимся вокруг одного из буфетных столов. В теплом благоуханном воздухе звучала негромкая музыка. Над головами собравшихся нависал купол из дерева и стекла, оборудованный какими-то старинными светильниками, далекими от полноты спектра, но заливавшими все вокруг приятным теплым сиянием. С Кабе заговорило кольцо в носу. Впервые оказавшись в Культуре, Кабе отрицательно воспринял идею имплантации коммуникатора себе в череп (или в любую другую часть тела). Единственной вещью, с которой Кабе почти не расставался, было родовое кольцо в носу, поэтому ему изготовили идеальный дубликат, служивший теперь терминалом. – Простите за беспокойство, господин посол. Это Концентратор. Вы ближайший к господину Ольсулю гость. Будьте так любезны, сообщите ему, что он обращается не к терминалу, а к обычной броши. – Да-да, конечно. Кабе обернулся к молодому человеку в белом костюме, который озадаченно вертел в руках украшение. – Господин Ольсуль? – Ага, я слышал. – Юноша, отступив на шаг, окинул хомомданина удивленным взглядом. Кабе сообразил, что юноша первоначально принял его за скульптуру или замысловатый предмет мебели. Это случалось не так уж и редко. Вопрос масштаба и степени неподвижности. Блестящему черному пирамидообразному трехногому иномирцу ростом более трех метров трудно выглядеть своим в обществе худощавых матовокожих двуногих ростом от силы два метра. Молодой человек, сощурившись, продолжал изучать брошь. – А я-то думал, что… – Простите, что побеспокоил вас, господин посол, – сказало кольцо в носу Кабе. – Благодарю за помощь. – Не за что. К юноше подплыл блестящий сервировочный подносик, чуть накренился в знак почтения и промолвил: – Это снова Концентратор. Господин Ольсуль, у вас в руках гагат в форме черевелля, богато изукрашенный платиной и саммитием. Творение госпожи Кзоссин Наббард с Синтриера, в манере Карафаида. Тонкая работа, подлинное произведение искусства. Но увы, это не терминал. – Тьфу ты. А где же мой терминал? – Вы оставили дома все свои устройства, способные исполнять функции терминала. – А почему мне не сообщили? – Вы попросили не делать этого. – Когда? – Сто… – Ладно, проехали. Ну, э-э… меняю инструкцию. В следующий раз, когда я выйду из дому без терминала… пускай что-нибудь запищит или… – Непременно. Будет сделано. Ольсуль поскреб затылок: – Может, обзавестись нейрокружевом? Имплантом. – Бесспорно, вам придется приложить значительные усилия, чтобы забыть дома голову. А на остаток вечера могу предложить вам один из подчиненных автономников барки. Если пожелаете. – Ага, ладно. – Юноша отложил брошь и повернулся к буфетному столу. – Так, что здесь съедобно… Ой, его нет. – У него выдвижной колокол раззуделся, – тихо объяснил поднос, уплывая. – Что? – Ах, Кабе, друг мой, вот вы где! Большое спасибо, что пришли. Кабе обернулся; рядом с ним, несколько ниже хомомданского роста и несколько выше человеческого, парил дрон Э. Х. Терсоно. Машина была чуть меньше метра в длину и примерно вполовину этого в ширину и высоту. Скругленный прямоугольный корпус дрона был изготовлен из тончайшего розового фарфора, покрытого резным кружевом тусклого голубого светокамня. Под полупрозрачной поверхностью просматривались компоненты начинки автономника – едва заметные, как тени под керамической кожей. Аураполе, сжатое до небольшого объема сразу под плоским дном, светилось мягким розовато-фиолетовым светом, а это, если Кабе запомнил правильно, означало, что дрон занят. Занят разговором с ним? – Терсоно, – произнес он. – Да. Ну, вы же меня пригласили. – Разумеется, пригласил. Но знаете ли, я запоздало сообразил, что вы можете воспринять мое приглашение не совсем корректно, как приказ или даже грубое принуждение. Конечно, такие приглашения, будучи отосланы… – Хо-хо! В смысле, оно было не обязательным? – Да это вроде просьбы. Понимаете ли, я хочу попросить вас об одолжении. – Правда? – Что-то новенькое. – Да. Нельзя ли нам пообщаться в более приватной обстановке? Приватность, подумал Кабе. В Культуре редко услышишь это слово. Обычно оно встречается в сексуальном контексте. И даже там не так часто. – Конечно, – ответил он. – Пойдемте. – Благодарю. – Дрон поплыл на корму, поднявшись немного, чтобы лучше обозревать гостей на палубе. Машина вертелась из стороны в сторону, и ясно было, что она кого-то ищет. – В общем-то, – тихо произнес автономник, – еще не все собрались… А. Вот. Прошу вас, пожалуйте сюда, ар Ишлоер. Они приближались к группе людей, столпившихся вокруг Махрая Циллера. Челгрианин длиной не уступал росту Кабе, шерсть на его лице была белой, а на спине – темно-коричневой. Сложение как у хищника, крупные, устремленные вперед глаза на большой голове, сильные челюсти. Длинные, мощные задние ноги, между ними закручен полосатый хвост, переплетенный серебряной цепочкой. Вместо двух срединных конечностей, как у далеких предков, у Циллера была единственная, широкая, частично скрытая темным жилетом. Почти человеческие руки, покрытые золотистой шерстью, оканчивались большими шестипалыми ладонями, напоминавшими лапы. Как только они с Терсоно присоединились к толпе, окружившей Циллера, Кабе снова засосало в трудноразборчивый разговор. – …Разумеется, вам не понять, о чем я. Вы не знаете контекста. – Глупости. Контекст известен всем. – Нет. Вы воспринимаете ситуацию, окружение. Это не то же самое. Вы существуете. Я этого не отрицаю. – И на том спасибо. – Ага. Иначе вы бы разговаривали сам с собой.