– Ну и зачем ты дразнил гусей?! – сердилась Мария Владимировна по пути домой. – Не «гусей», Мурочка, а всего лишь одного гуся. – Николай Михайлович пребывал в отличном расположении духа. – Он же и впрямь может устроить нам неприятности. – Неприятности? Чепуха, дорогая моя. Схему мы ему представим, честь по чести, доволен будет. Ручаюсь, целый их институт будет в ней о-очень долго разбираться. – Но в конце концов они в ней разберутся. – Именно, Мура. Разберутся. – И? – И теперь у нас есть Юля. «Чувствующая». Которая умеет открывать путь куда лучше наших машин. – И ты думаешь… – Мария Владимировна вдруг сделалась очень-очень спокойна и серьёзна. – Что ждать больше нечего? Даже если кадетам всё удалось – нечего? Николай Михайлович смотрел на дорогу, руки его спокойно лежали на руле. – Мы много считали, Мурочка. Миша в особенности. Строили модели амальгамирования потоков – всё благодаря Юленьке. Вот уж поистине дар Божий… – Не устаю Его хвалить. – Так вот, по новым данным… мы эффекта можем и не дождаться. Или дождаться, но в совершенно не том виде, как нам казалось… Юлька сжалась на заднем сиденье «Волги». От слов профессора и в самом деле повеяло вдруг тем самым «холодом» из книг. – А это значит, что… – Да. – Николай Михайлович был спокоен и твёрд. – Мы это с тобой обсуждали, Мурочка. Бабушка кивнула. И тоже сделалась вдруг словно ледяная, замерла, прикрыв глаза. – Хоть сколько-то поживём по-людски. – Да мы и так с тобой неплохо живём. – Бабушка по-прежнему не открывала глаз. – Но ты прав. Перестанем наконец дрожать… – Но это только если там вышел иной исход. – Именно. Если там вышел другой. – И это мы скоро узнаем. Дедушка с бабушкой замолчали. И до самого дома никто не проронил ни слова. – Игорёш, о чём это они? Юлька с Игорьком сидели в её комнатке, при свете лампы доделывая уроки на завтра. Первая четверть подходила к концу, приближались городские контрольные. Сама Юлька сидела с ногами в кресле, держа раскрытый учебник английского. С ним у Игорька было куда лучше, чем у неё, и неудивительно – и профессор, и Мария Владимировна свободно изъяснялись и на английском, и на французском, и на немецком, и даже на неведомой прежде Юльке латыни. – Ничего удивительного, милая, – ответила тогда бабушка на Юлькин смущённый вопрос, откладывая в сторону дореволюционное издание Виктора Гюго «на языке оригинала». – В гимназии учили, да так, что только держись. Три языка. Латынь, немецкий, французский. А латынь, дорогая, это такой язык, из которого вырастают очень многие современные, и когда его знаешь, то и другие освоить куда легче. – Так и мы языки учим! Язык то есть… – Учить-то учите, да выучиваете ли? В гимназии ведь как было? Не успеваешь, плохие отметки, экзамены не выдержал, переэкзаменовку провалил – всё, до свидания. Неучей да митрофанушек в гимназиях не держали. Кто не хочет учиться – до свидания. Вот мы и учились. Ну и… проще всё было. Кто хулиганит – учитель мог и за ухо к начальнику гимназии отволочь, в особых случая даже выдрать могли. И знаешь, действовало! Юлька тогда подумала, что кое-кого из их с Игорьком одноклассников точно не помешало бы выдрать; но слова бабушки запомнила. – Так о чём это они? – повторила она, потому что Игорёк как раз морщил лоб, обдумывая, как лучше объяснить Юльке тему про «фьюче пёрфект ин зе паст», никак ей не дававшуюся. – Да то ж дело нехитрое, – уныло ответил он наконец. – Дед и ба давно говорили, что, мол, если совсем тут прижмут, уйдут в тот поток. Насовсем уйдут, ну, до самой смерти. – Ой… – задрожала Юлька. – Да как же они там будут? Они же старые!.. Игорёк вздохнул – очень по-взрослому: – Помнишь, Константин Сергеевич тоже про это говорил? И дед тогда ответил, что, мол, это будет последнее средство, если «загонят в ловушку здешние власти предержащие». Видать, опасается он, что таки загонят… Петров этот, что в лабораторию приходил… он же из Большого Дома, из Комитета… Значит, занялись всерьёз. Может, твой дядя Серёжа всё-таки достучался… до тех. – А что там они «насчитали»? – Маслакова! – возмутился Игорёк, правда, в шутку. – Ну откуда мне знать-то?! Тут такая физика-мизика, что ой! – Насчитали, что ничему кадеты помочь не могли, а только навредить, да? – Слушай, ну чего пристала? У деда спроси напрямик! И Юлька спросила. Николай Михайлович тоже вздохнул: – Серьёзный вопрос, Юленька. Беда в том, что никто – и я тоже – не смог создать непротиворечивую модель, что и как у нас изменится. Приходилось палить, что называется, наугад. Да, да, Ирина Ивановна и Константин Сергеевич мне говорили, что это безответственно, что нельзя решать за всех, что нельзя вообще ничего делать, если точно не знаешь, чем это кончится… спорить не будем. Но вот теперь с тобой, дорогая, мы можем попробовать. – Что попробовать? – Юльке было страшно. «Всё-таки я изрядная трусиха…» – Попробовать увидеть в точности, что же там таки случилось. И может, понять, почему у наших любезных кадетов, как и у их наставников, напрочь отшибло память. Ты нам расскажешь, а кроме этого, мы многое поймём, считывая показатели работы твоего мозга. Ты у нас всё-таки уникум. – Он положил руку Юльке на плечо, сильную, несмотря на годы, тёплую руку. – И надо торопиться. Видела гостя сегодняшнего? «Петров Иван Сергеевич», «полковник», ха-ха. Нет, может быть, и полковник. Но имя точно ненастоящее. Так что надо торопиться, Юленька. Надо торопиться. «Торопиться» они начали уже на следующий день. Вахтёрша покосилась недовольно на Юльку с Игорьком и, едва они прошли, принялась накручивать противно визжащий диск телефона. – Куда следует звонить кинулась, – хладнокровно заметила Мария Владимировна. – Пусть звонит, – отмахнулся Николай Михайлович. – Схему мы им передали, пусть разбираются. Хорошая схема такая, подробная. Только ничего в ней понять невозможно. Юлька не удержалась, хихикнула. Игорёк тоже. Сейчас это и впрямь казалось смешным, а не страшным. …В лаборатории, в той самой «комнате № 401», всё пошло заведённым порядком. Юлька в маске полулежала в кресле, опутанная проводами, – ни дать ни взять Валентина Терешкова перед запуском в космос. – Ты замечательно натренировалась, Юленька, – негромко говорил ей профессор. – Я это вижу – по сигналам, идущим от твоего мозга. Они изменились. Постарайся настроиться именно на то, чтобы увидеть наших кадетов; а после этого – может, завтра, может, послезавтра – уже мы с Мурой отправимся… – Как, насовсем?! – с ужасом привстала Юлька. Николай Михайлович только отмахнулся. – Что ты, милая… какое там «насовсем». Так просто туда не прыгнешь, уж ты-то должна бы знать – если просто туда шагнуть, рано или поздно вынесет обратно. Поэтому нужны соответствующие меры. Ну и требуются, само собой, запасы. И материальные, и, так сказать, неовеществлённые. Знания прежде всего. Представь себе, сколько мы спасём жизней, развернув производство антибиотиков! Это, конечно, медицина, а не физика, но в химическом синтезе нам с Марией Владимировной тоже пришлось поднатореть, далеко не всё для наших машин можно было получить через Госснаб. Однако мы отвлеклись, дорогая. Ищи кадетов. Они – твои друзья, они в твоей памяти, а память – штука материальная. Она тоже способна взаимодействовать с эфиром – вернее, модулировать твоё с ним взаимодействие. «Кто ищет – тот всегда найдёт», помнишь? Юлька помнила. …Сеанс начался как обычно. Прогрелись приборы, гудели усилители и попискивали выпрямители – а может, всё наоборот. Чем один прибор отличался от другого, Юлька не очень запомнила. Виски слегка пощипывало. Кончики пальцев покалывало, однако этому Юлька была даже рада. Чем больше таких вот ощущений, тем ближе она к другому потоку. И сейчас она уже почти привычно скользила, летела через золотой лес к той заветной реке, что – знала она – как раз и есть тот самый «поток», другая вселенная, другое время, слепок нашего мира, точно так же как наш мир – слепок бесчисленного множества других. И да, как можно усерднее вспоминала: летние улицы Санкт-Петербурга и Гатчино, уютную квартирку Ирины Ивановны, свою кровать за ширмой, роскошного сибирского кота Михайлу Тимофеевича, что любил спать, привалившись к ней, Юльке, пушистым и тёплым боком, Матрёну, что пекла такие замечательные пироги, Федю Солонова, Петю Ниткина, таких далёких – и одновременно таких близких, так не похожих на мальчишек её класса (ну, за исключением Игорька); и она сама не поняла, как очутилась над раскинувшейся на необозримые пространства золотой рекой. Это было словно в кино, когда снимают со стремительно несущегося на бреющем полёте истребителя. То и дело из золотистого тумана возникали образы, однако образы – Юльке знакомые и понятные, памятные с детства: выстрел «Авроры», красный флаг над рейхстагом, возвращение Гагарина… Это было её время, её поток, а вовсе не тот, где побывали они с Игорьком! …Однако именно здесь, где-то совсем рядом, были александровские кадеты. Юлька не сомневалась, она даже не верила – она твёрдо знала. Поток расстилался перед нею, невообразимо огромный, вмещавший в себя всё: вселенную ведомую и неведомую, бесчисленные галактики и звёзды, – но всё это тонуло в золотистом тумане. Юлька казалась себе птицей, что мчит над неоглядной рекой, настолько широкой, что берегов не видно. Это было жутко, это было страшно, но это и захватывало, словно на американских горках, когда визжишь разом и от страха, и от удовольствия. «Ищи кадетов. Ищи друзей. Ищи Федю с Петей». И она нашла. Так, наверное, перелётные птицы безошибочно возвращаются к старым гнёздам. Так, наверное, кошки приходят домой, отыскав дорогу за много километров. И так люди чувствуют, что их близкие в беде, – даже находясь за тридевять земель.