Цепи добровольцев прошли какое-то расстояние, иные жадные до боя бойцы красных открыли пальбу, но с такой дистанции попасть можно было разве что случайно. – Смотри-ка, залегли, – удивился Жадов, опуская бинокль. – Обычно контра эта пулям не кланяется, а тут, эвон, пузами благородными да прямо по грязи… – Потому что они тут атаку только изображают, – Ирина Ивановна оказалась рядом. – А прорываться в другом месте станут. Азбука, товарищ начдив. Траншеи отрыты были на совесть, на накаты пошло всё, что смогли найти, включая сараи с амбарами, пулемёты наготове – «демонстрируют» тут беляки или нет, а кровью они умоются! И верно – день длился, а цепи добровольцев, едва поднимаясь в атаку, тут же и залегали. Канонада, однако, всё сильнее гремела у соседей и справа, и слева. Немного погодя примчался вестовой. – Подмоги надо! 12-я дивизия Нечипоренко подмоги просит! Давит контра, головы не поднять! Жадов метнул быстрый взгляд на Ирину Ивановну. – Давай полк Илютина. Полк паровозного завода, бывший Сергеева. Ирина Ивановна сперва было кивнула, но затем прищурилась, подняла к глазам бинокль, надолго припала к амбразуре блиндажа, обращённой к наступающим белым. – Чего медлишь? – выходил из себя гонец, напрочь позабыв о субординации. – 12-я там насмерть стоит!.. Подмогу давай, у вас-то тут тихо! – Не полк. Один батальон, – вдруг решительно сказала Ирина Ивановна. – Это почему?! – Потому что они только того и ждут. За нами дорога прямая от Миллерово на Вёшенскую, не забыл? – Думаешь, здесь и ударят? А чего ж мутузятся, встали-легли, легли-встали? – Как раз и ждут, когда дивизию нашу раздёргают. Полк направо, полк налево – тут-то по нам и ударят. Думала я – только демонстрировать у нас тут будут, чтобы лучшие части мы никуда не двинули, а теперь смотрю – нет, у нас навалятся. – Почему? – Соседи держатся, так? – Ирина Ивановна повернулась к вестовому. – Дроздовцы там есть? Марковский полк? Сводно-гвардейский? Конница, атаманцы, лейб-казаки? – Не… кадеты обычные… – Кадеты? Какие «обычные»? – Ну, золотопогонники… – То есть регулярные части? Вестовой кивнул. Было видно, что длить этот разговор для него мучение. – Помочь-то будет? Иль нет? – Батальон. Что, мало? Ну, не хочешь – тут оставайся. Потому что, помяни слова мои, боец, тут очень скоро такое начнётся, что небо с овчинку покажется. – Ну, голова, – с уважением выдал Жадов. На вестового это, однако, не подействовало. – Хорош базарить, начдив! Помощь давай, говорю тебе! – Веди батальон, чего медлишь? – обозлился и Жадов. – Слышал, что мой начштаба сказала? Что тут будет главный удар! – Может, и будет, может, и нет, а только у Нечипоренко совсем худо, вот прямо сейчас! – Ну так скачи же, не жди! Батальон – тоже много! Вестовой совсем потемнел лицом. – Сам ты, начдив, контра настоящая!.. Жадов только сплюнул. – Будешь время терять – посажу под арест. Как саботажника. Чтобы духу твоего здесь не было через полминуты! Вот приказ Илютину дать тебе один батальон. – Начдив-15 наскоро черкнул что-то карандашом на мятом листке бумаги. – Всё, прочь с глаз моих! Вестовой понял, что дальше упрямиться становится опасно для собственной шеи, – схватил приказ и выбежал вон. Жадов покачал головой. – Ирина Ивановна… а ты уверена?.. А вдруг надо было и впрямь целый полк давать? Не удержится Нечипоренко, мы в котле окажемся… – Удержится, – железным голосом сказала товарищ начштаба. – Во-первых, там военспецом подполковник Нифонтов и части из его Волынского полка. Я Нифонтова знаю… – Нифонтов? – наморщил лоб Жадов. – Погоди-ка… это который же Нифонтов? – Отец того самого Константина Нифонтова, что с Бешановым в Питере нас с тобой арестовывать явился. Или не арестовывать, не знаю уж – «дела принимать», как они сказали. Но офицер дельный. Смелый. Решительный. На прежнюю власть сильно злой. Нечипоренко может там командовать, но Нифонтов позиции удержит, помяни моё слово. – А мы? – И мы удержим. …Настоящие атаки начались, когда и впрямь ушёл батальон из полка Илютина, когда пушки белых вдруг зачастили, осыпая шрапнелями окопы с траншеями, а гранатами – ближний тыл дивизии. Тяжёлой артиллерии тут не было, только трёхдюймовки, но и этого хватало. Батарейцы Жадова хоть и «горели революционным рвением», но стрелять с закрытых позиций и по закрытым позициям не умели. Однако никто не побежал. Хрипя и матерясь, переждали обстрел, кое-как оттаскивая раненых. И – дождались, когда на поле вновь поднялись цепи в длинных шинелях, пошли прямо на них. Наступали белые умно, перебежками, никто не маршировал и не гнушался «кланяться пулям». А шрапнели так и рвались, обстрел не прекращался. – Перестанут, только когда цепи подойдут почти вплотную, – Ирина Ивановна опустила бинокль. – Умеют, что уж тут… «Огневой вал» это называется, хотя тут, конечно, до настоящего ой как далеко… – Как бы нам и этого не хватило, – Жадов погладил ложе винтовки рядом. – Что ж, придётся по старинке, «пуля дура, штык молодец». – Если всё сделали правильно, не придётся. Если пулемётчики сидят в блиндажах, как приказано. …И едва стихла артиллерия, едва цепи белых поднялись – уже совсем близко, совсем рядом рванулся их рёв, никакое не «ура», – как с флангов 15-й дивизии ударили тщательно укрытые там «максимы». Белые не добежали до линии траншей. Под свинцовым ливнем вновь залегли, и тут уже воспрявшие духом бойцы Жадова взялись за винтовки. Текли мучительные минуты, и вот – осторожно, пригибаясь – белые начали отходить. Вскакивали, пробегали сколько-то саженей, падали снова; иные с колена стреляли в сторону красных, но едва ли кого-то задевали: траншеи у Жадова были отрыты глубокие, по уставу. – Тащ комдив, ударить бы по ним! – горячо зачастил командир питерской роты, державшей самый центр позиции. – Какое «ударить», Михеев, они всю твою роту положат, пока добежишь!.. Ах ты ж, нечистая ты сила, а ну быстро, останавливаем!.. Наверное, с сотню бойцов петербургского полка 15-й стрелковой думали так же, как и их комроты. Без приказа, без команды вскочили в полный рост и, как положено, с «ура!» ринулись на отползающие цепи белых. – Штокштейн!.. – ахнула Ирина Ивановна. И точно – первым на бруствер вскочил именно начальник особого отдела, в руке «маузер», закричал что-то, бросился вперёд, увлекая за собой остальных. – Назад! – заорал Жадов, бросился наружу. – Назад, мать вашу!.. Ирина Ивановна – следом. Хватали бойцов за плечи, за полы шинелей, за рукава, останавливая храбрый, но безумный порыв. Потому что белые встретили поднявшихся красных именно так, как умели, как их учили, – спокойно, без паники, хладнокровно поливая атакующих очередями в упор из «фёдоровок» и ручных пулемётов. Треть вскочивших бойцов Жадова смело сразу. Остальные, слава богу, попадали кто куда. – Назад! – надсаживался Жадов. Рискуя, вскочил на насыпь, рядом тотчас же свистнуло, и Ирина Ивановна с силой сдёрнула комиссара вниз. – Назад! Назад давай! – звали своих и другие красноармейцы. Кое-как, на карачках, ползком, отходили. Белые отступали тоже, и только на ничейной полосе остались те, кого судьба сегодня наметила «к отправке». Среди тех, кто выжил и спрыгнул обратно в спасительную щель траншеи, оказался и Штокштейн – раскрасневшийся и, в отличие от многих других, даже не раненый. И прежде чем Жадов с Ириной Ивановной успели хоть слово сказать, истеричным фальцетом завопил: – Измена!.. – Какая измена, так тебя, Шток, и растак, куда людей повёл?! – Измена! Мы бы их смяли!.. – Штокштейн, казалось, сейчас забьётся в падучей.