За дверью расхохотались. Очень, очень знакомым смехом. Не может быть, подумал Фёдор. Не бывает таких совпадений. Разве что Господь сам так судил и пути нам начертал. – Ну, зачем же вот так сразу, – прежним тоном продолжал Петя. – Ваше положение безнадёжно, с боем вы отсюда не вырветесь. А если вы оставите заложников, мы готовы вас выпустить. Даже с оружием. Но освободите хотя бы женщин, повторяю вам. Тишина за дверью. И вдруг – новый голос, тоже до боли знакомый: – Не слушайте их! Убивайте всех, нас не жалейте! Не дайте им уйти! – Ирина Ивановна! – охнул Фёдор. Замятня за дверью – шум, крики, выстрел… – Гранату! Однако их опередил иной взрыв, грянувший там, по ту сторону. Севка рванул запальное кольцо гранаты, александровцы отскочили в стороны, секунда – и подвальную дверь разнесло в щепки. Фёдор ринулся внутрь, совсем рядом в стену ударила шальная пуля, но – открывшееся зрелище врезалось ему в память, словно снятое на фотографическую пластинку. Сгрудившиеся в дальнем углу у стены гражданские, мужчины и женщины, все вперемешку. Рядом с ними – фигуры в чёрных кожанках, в руках – наганы и «маузеры». А ещё дальше, в углу, клубится пыль и дым от взрыва; и из этого дыма вырвался Две Мишени, в одной руке «браунинг», в другой – шашка. За ним рванулись другие александровцы, кого-то из них зацепил вражий выстрел почти в упор, но слишком близко они уже были, и Бешанов – а его Фёдор узнал тотчас, хоть и прошло столько лет, – не успел начать стрелять в заложников. Две Мишени с ходу выстрелил в одного чекиста, разворачиваясь, полоснул шашкой другого. Он вообще двигался с невероятной, почти нечеловеческой быстротой. Перед ним оказался Бешанов, и… Фёдор не успел крикнуть. Йоська Бешеный выстрелил, но не с правой руки, к чему Две Мишени должен был быть готов, а с левой, засунутой в карман. Из чего-то не слишком крупного, может, даже дамского «браунинга». Аристов дёрнулся. Сбился с кошачье-стремительного шага. Выстрелил в ответ и – небывалое дело! – промахнулся. Что с ним случилось дальше, Фёдор не видел. Потому что глаза застлал алый туман ненависти, и не утонул в нём один только Йоська Бешеный. И Йоська тоже заметил рванувшегося к нему александровца. На исчезающе краткий миг взгляды их скрестились, и Фёдор мгновенно понял, что его тоже узнали. Бешанов выстрелил. С обеих рук. Из «маузера» и второго пистолета, вырванного из кармана, но Фёдор уже нырял вправо от противника, стелясь по жёсткому бетону пола, перекатился, оттолкнулся – миллион раз он проделывал это на занятиях с Двумя Мишенями, имевшим своё неортодоксальное мнение, что делать с противником, у которого пистолеты в руках. Фёдор выпустил «фёдоровку»; его руки сейчас – самое страшное оружие. Это тоже было против всех и всяческих правил; это бы назвали неимоверной глупостью, однако Бешеный нужен был ему живым и только живым. Он вскочил сбоку от Йоськи и резко, как учили, ударил тому под колено, добавил падающему локтем в голову. К нему уже подоспели Лёвка со Всеволодом, заломили Бешанову руки, и не успел тот и глазом моргнуть, как оказался вздёрнут обратно на ноги, обезоруженный, скрюченный, ослепший от боли в плечах и локтях. И всё разом стихло. Хотя нет, не всё. – Ирина Ивановна… Две Мишени стоял перед ней, по его боку расплывалось алое пятно. Ирина Ивановна, такая же бледная, шагнула к нему. Александровцы глазели на неё, как на воскресшую из мёртвых. – Вы… ранены… Константин Сергеевич… – Пустяки. Царапина. Это было не так, Фёдор видел, но… Уцелевшие чекисты бросили оружие. Их уводили, но недалеко – ясно же, что надо будет снимать допрос. Заложники молчали тоже – в последний миг избавленные от страшной гибели, они смотрели на молодую женщину, застывшую перед высоким и уже не столь юным офицером с чёрно-красными погонами полковника. – Ирина Ивановна… Правая рука Аристова нырнула в карман. – Да, Константин Сергеевич?.. Кажется, они ничего не видели вокруг себя. – Ирина Ивановна! Милая! Я, я – я вас люблю! Люблю и прошу… – Тут он попытался встать на одно колено, пошатнулся, и Федя Солонов едва успел подхватить его в последний миг. Лицо полковника дрогнуло от боли, но ладонь уже раскрывалась. Тускло блеснул простой золотой ободок кольца. – И прошу стать моей женой! Все так и замерли. Спасённые заложники, александровцы, Фёдор с друзьями. А потом в тишине кто-то вдруг громко всхлипнул. Севка Воротников! Силач и покоритель множества девичьих сердец – это он громко всхлипнул и, не стесняясь, рукавом утёр слёзы. А Ирина Ивановна чуть склонила голову набок, улыбнулась, тоже смахнула слезу и очень спокойно сказала: – Я согласна. Я тоже вас люблю, милый мой Константин Сергеевич. А теперь, коль мы покончили с объяснениями, позвольте уж мне, как невесте, позаботиться о вашей ране. Глава 11 Россия, лето 1915. Наступление Ничего этого не зная, только слыша треск стрельбы да разрывы снарядов – в отдельных местах города ещё продолжались бои, – Волынский полк, развернувшись в боевые порядки, продвигался по харьковским улицам со стороны слободы Ивановки. Двигались сперва по Большой Панасовской, затем перешли Лопань по мосту в створе Ивановской улицы – это был самый северный из городских мостов, и александровцы не успели его занять. Шёл Волынский полк, свежий, готовый к бою, решительный и злой, во многом напоминая характером своего командира. Только, в отличие от начдива Нифонтова, упрямо остававшегося на старом посту, волынцы не нуждались в костылях и подпорках. Сам же Нифонтов упрямо ковылял в первых рядах своих стрелков. Выцветшая форма, петлицы начдива, а на груди – орден Красного Знамени за номером 14. Стрельба слышалась то впереди, то правее. На левом фланге сохранялась тишина, и понятно почему – там белых не было, полного окружения города ещё не случилось. – Куда двигаться будем, товарищ комдив? – Не знаешь, Ефимов? Эх, а ещё комбат. Беляки наскочили, но их мало. А раз их мало, то брать будут самое важное. Телефон, телеграф, склады, штаб фронта. Мосты через Лопань наверняка держат. Вокзал. Артиллерия гремит – слышишь? Тяжёлая. Притащить с собой не могли, значит, бронепоезд пригнали. Значит, на вокзале их главное кубло. Туда и бить станем. – Так чего ж с эшелона слезли? – Храбрый ты у меня боец, Ефимов, но глупый. Да не обижайся, я это любя. Северный ход – оттуда они атаки и ждут. Там мы должны были развернуться, оттуда наступать. Ну, а мы их обрадуем, – Нифонтов хрипло рассмеялся. – И город заодно вычистим. Много тут контры быть не может. А держать им мест разных надо изрядно. Следовательно, на каждой точке их едва ли больше пары взводов, а то и меньше. Вот мы и пойдём, их по пути прихлопывая. Опять же, если они на бронепоезде пожаловали, то полевой артиллерии с собой много привести не могли. Улавливаешь, Ефимов? – Так точно, товарищ начдив! – Вот и молодца. Мы рассеиваться не будем, кулаком надо сжатым бить, а не пятернёй растопыренной… Совсем недалеко от них, за тесовыми крышами и садами, где тянулась Сумская улица, тяжело ударили взрывы, стремительной барабанной дробью рассыпалась стрельба. – Ишь, «фёдоровки», по звуку ясно, – прищурился Нифонтов. – Не простые солдатики тут, Ефимов, не тавричане мобилизованные… – Офицерский полк, да, товарищ начдив? – Он самый. Вот только кто? Марковцы, дроздовцы, корниловцы или деникинцы? Впрочем, неважно, всех на штык возьмём. И рядом совсем, хорошо, мне ковылять ближе. Подай-ка, Ефимов, мне карабин. Я-то новомодные штуки эти не люблю… – Тут Чека харьковское рядом… Может, там и стреляли, товарищ начдив? – Да наверняка. Молодцы братва, отбиваются, не драпанули, в отличие от остальных… Ну-ка, Ефимов, бери-ка две роты, да пойдём с тобой, поможем товарищам… Остальным батальонам задача поставлена, справятся. Волынский полк перед началом «событий» содержался по штатам мирного времени, проводимая советской властью мобилизация его численность почти не увеличила, и две роты, наступавшие через окрестности университетского сада, имели, в общем, лишь около двухсот пятидесяти штыков. Однако стрельбы больше не слышалось, и Нифонтов нахмурился. – Разведка! Спим?! – рыкнул он. Очень скоро оттуда, где скрылись его бойцы, вновь донеслись выстрелы. – Тьфу, пропасть! Обнаружили себя!.. Точно тебе говорю, Ефимов, – офицерский полк тут. И из лучших!.. – Александровцы?