«Я тебя никогда не увижу…» – Идём, Михайло, – тихонько сказала Даша. – Полк выводить нужно… И он пошёл. Александровцы молча наблюдали, как длинная змея красных выныривает из ворот кремля, поворачивает на мост, как голова её углубляется в заречные кварталы, по Миллионной улице. – Не согласен с вашим решением, господин генерал-майор, – очень сухо и очень официально заявил полковник Яковлев, нарочно назвав формальный чин Аристова, хотя последний по-прежнему упрямо не носил генеральских погон. – Приказ ваш я выполнил, никто не чинит красным препятствия к отходу, но имейте в виду – я подаю рапорт о переводе в другую часть. В полк Михаила Гордеевича Дроздовского. Они, по крайней мере, не выпускают красных из окружения с оружием и боеприпасами. Батальон прошу разрешения сдать моему заместителю. – Как вам будет угодно, Семён Ильич, – холодно бросил Аристов. – Подайте рапорт, я подпишу. Разрешаю приступить к передаче дел в батальоне. – Честь имею! – Яковлев резко вскинул ладонь к козырьку, по всей форме повернулся кругом, строевым шагом промаршировал прочь. Его проводили молчанием. – Кто ещё не согласен с моим решением? – ровным голосом осведомился Две Мишени. – Таковые да благоволят подать мне рапорты о переводе в иные части. А я русскую кровь щадил и буду щадить. На поле боя противника должно уничтожать, когда же можно принудить его к отступлению без столкновения – ещё лучше. А все усилия наши должны быть направлены к овладению стратегическими позициями; нам нельзя терять время, нас ждёт Москва. Ну, господа? Кто желает последовать примеру полковника Яковлева? Никто не шелохнулся. – В таком случае, господа, прошу вас начать погрузку вверенных вам частей в эшелоны. В Туле оставим комендантский взвод до подхода главных сил. А нам, господа, вперёд и только вперёд. Нам ещё Оку форсировать. …Всё это время Ирина Ивановна Шульц неслышной тенью простояла в углу их временного штаба в новых торговых рядах. Проводивший её от кремля Фёдор Солонов натолкнулся на более чем выразительный взгляд Константина Сергеевича и мгновенно ощутил, что он очень нужен сейчас совсем в ином месте – проследить, чтобы отходящая колонна красных чего-нибудь бы не учудила или чтобы не учудили уже свои. И когда уже дверь за ним захлопывалась, краем уха он уловил: – Сударыня, нам надо поговорить. Две Мишени подождал, пока шаги его кадетов стихнут снаружи. Повернулся к Ирине Ивановне, что так и стояла, уронив руки и глядя куда-то сквозь все на свете стены невидящими глазами. Он кашлянул. – Сударыня… Это звучало жутко фальшиво и пошло, словно в дурной мелодраме. – Ирина Ивановна… Ира… милая… что всё это значит? Ирина Ивановна тяжело вздохнула. – Я тебе всё расскажу, Константин Сергеевич. Без утайки и вранья, потому что между людьми, Богом соединёнными, никакой лжи быть не может. Ему очень хотелось сказать что-то ехидное, может, даже язвительное – боль требовала выхода, – однако он сдержался. Если женщина, которую он любит так давно и, как ему казалось, безнадёжно, сделала то, что сделала, – значит, к этому были весомые причины. – Я тебя люблю, помни об этом, – начала она. Резко, в лоб, без прелюдий. – Я могла бы соврать. Могла бы сказать, что, дескать, я знаю этот полк, они меня послушают. Это была бы хорошая ложь, убедительная. Потому что на самом деле это – правда. Я ведь была с этим отрядом с октября четырнадцатого, ты знаешь. Он кивнул, хотел что-то сказать, но Ирина Ивановна лишь вскинула руку. – Нет, не перебивай. Это правда, но это не вся правда. Я хотела их спасти, их, наших врагов. Мне удавалось удерживать их штабными интригами подальше от фронта, устраивать так, что полк отправляли не туда, где он больше всего нужен… – Она перевела дух, вся сжалась, словно готовая ринуться в ледяную воду. – Это правда, но не вся правда. А правда, которая «не вся», – уже ложь. Господь послал мне испытание… а может, искушение… – Михаил Жадов, – глухо вырвалось у Аристова. Кулаки сжались. – Михаил Жадов, – кивнула Ирина Ивановна. – Честный, добрый, смелый русский человек, вышедший сражаться за справедливость, как он её понимал. Нет-нет, Костя! Если ты сейчас подумал, что я тебе изменила, что я… была с ним… Константин Сергеевич лишь потупился. – Нет, милая. Если бы ты… оказалась с ним, мы бы сейчас не говорили, я знаю. Ты бы просто ответила мне «нет», и всё. Она кивнула. – Но я бы солгала тебе, сказав, что он был мне безразличен. Сперва мне было просто больно и обидно, что такой человек сражается против нас. Что искренне верит в большевицкие лозунги, в эти их «свободу, равенство и братство», не замечая бьющей в глаза реальности. Мне хотелось… чтобы он оказался с нами, но это было невозможно. А потом… я вдруг ощутила, что думаю о нём, забочусь, как могу. А он… он в меня влюбился. Две Мишени зажмурился. – Влюбился и стал добиваться. И я… я, вместо того чтобы сразу, решительно сказать ему «нет», тянула, отделывалась туманными намёками, смутными обещаниями… – Но ты не могла поступить иначе! – вырвалось у Аристова. – Твоя миссия… те известия из штаба красных… Ирина Ивановно слабо улыбнулась. – Могла, сударь мой Константин Сергеевич. Могла. Но не сумела. Протянула, упустила время, а потом уже было поздно. Физической близости я не допустила. А вот близости сердечной не избегла. Был момент, когда я… словно бы любила двоих мужчин сразу. Да-да, любой батюшка мне скажет, что сие – грех, прельщение, и назначит хорошую такую епитимью. Но оно так было. Я не оставила тебя и не забыла. Вы словно… были из двух разных миров, совершенно друг от друга отличных. В одном я оставалась госпожой Шульц, коллежским секретарём, наставницей в лучшем кадетском корпусе моей Империи, верноподданной моего Государя; а в другом жила товарищ Шульц, революционерка, бравшая Таврический, начальник штаба в большом отряде, а под конец – исполняющая обязанности начальника оперативного отдела в штабе целого фронта. Иногда мне казалось, что это вообще не я, а какая-то совершенно новая личность в моём теле… И она, эта личность, не осталась равнодушной к признаниям красного командира – правда, и не сделала ничего непоправимого, всё осталось исключительно платоническим… – Ты просто вжилась в эту роль, ничего больше. А если бы не вжилась, тебя бы раскрыли! – горячо воскликнул Две Мишени. Ирина Ивановна покачала головой. – Ах, милый. Ты и за смертный грех меня оправдаешь… Если бы всё это оставалось чистым притворством… Но это не было притворством, не было игрой. И потому, когда я узнала, что Жадов здесь, я… Поистине его привёл сюда сам нечистый дух! Я ведь специально услала его прочь, подальше, в Питер, надеясь просто исчезнуть из его жизни. А если бы он поверил, что меня расстреляли, было бы всем куда легче. Она вздохнула. – Я виновата. Не в теле моём, но в душе и сердце побывал другой. Ты оттуда никогда не уходил, нет. Просто… вас было двое. И потому я пошла сюда, да. Врать тебе, милый, не хочу и не могу. Вот, исповедалась… теперь сделаю, как ты скажешь. Скажешь «уйди» – уйду. Потому что ты чист, а я нет. – Всё это ужасные глупости, – медленно проговорил Константин Сергеевич. – Имеет значение только то, что ты здесь, со мной. Больше ничего. И откуда ты знаешь, что я в твоё отсутствие оставался, гм, безгрешен? Она слабо улыбнулась. – Не придумывай, милый. Даже если ты мне сейчас заявишь, что проводил страстные ночи с какими-нибудь великосветскими вакханками, я тебе ни на грош не поверю. – Не проводил, да, – признался он. – Вот то-то, дорогой. Ты не проводил. И ни на кого не глядел. И в сердце у тебя никого не было. А я… – Не ты. А товарищ Шульц. – Но ведь она – это я, – тихонько сказала Ирина Ивановна. Аристов покачал головой. – Нет, душа моя. Она – не ты. Она – твоя личина. Твоя маскировка. Очень хорошая, живая. Иначе и быть не могло. И ты увидела хорошего человека, сбитого с толку большевиками… и попыталась спасти хотя бы его. Но нельзя спасти душу, не полюбив того, кого спасаешь, будь он закоренелый… самый что ни на есть закоренелый грешник. – Ох, батюшка Константин Сергеевич, заговорил ты ну ровно сам Иоанн Кронштадтский… теперь вот меня от себя самой спасаешь! – Спасаю, – подтвердил он. – Потому что иначе ты сама себя загрызёшь, совестью собственной задушишь, словно петлёй. Не скажу тебе «забудь» – ты не забудешь, просто пойдём дальше. Вместе. Ведь так? – «Добро, Петрович, ино ещё побредём», как сказала бы протопопица Марковна, протопопа Аввакума супружница. – Ино побредём, – кивнул Две Мишени. – Ну а теперь, дорогая невестушка, коль признания и выяснения мы закончили, прошу пожаловать к полку нашему. Он вас заждался. В ночь с восьмого на девятое июля 1915 года эшелоны Александровского полка, одолев без малого восемьдесят вёрст, подошли к Серпухову. Полк Дроздовского уже зацепился за северный берег Оки, однако тут красные упёрлись по-настоящему. Ока у Серпухова в ширину около сотни саженей, где-то чуть меньше, где-то чуть больше. Дроздовцы стремительным натиском ворвались на железнодорожный мост, зубами вцепились в постройки на другом берегу. Справа – болотистая низменность, три озерка-старицы: Лютица, Долгое и Гнилое[11], чуть дальше – возвышенный берег, где и раскинулся старинный Серпухов. Дроздовцы дошли по насыпи до маленького жёлтого вокзала станции Ока – и тут упёрлись в настоящую стену огня. Надо было ждать подкреплений. Александровцы выскакивали из вагонов. Утро едва-едва занялось, роскошное русское утро, какое и бывает только здесь, к югу от Москвы; а впереди, за Окой, вовсю грохотало и бухало. Фёдор Солонов не задерживался. Их первая рота первого батальона – государева рота, собравшая уцелевших кадетов корпуса, смешавшая «возрасты», уравнявшая всех, – первая рота быстрым шагом направилась было к переправе, но тут из-за реки прилетел первый снаряд, взметнувший в Оке высоченный фонтан воды. – Ого, – хладнокровно прокомментировал Две Мишени. – Шестидюймовка. – Крепостная гаубица образца 1909 года, – тотчас зачастил Петя Ниткин, словно вновь оказавшись в рядах седьмой роты, только-только поднявшейся по ступеням в главный вестибюль корпуса. – Она, родимая. Предельная дальность – семь вёрст, то есть лупят они откуда-то с северной окраины, наверное, от вокзала. Бронепоезд дроздовцев отвечал, высоко задрав стволы орудий. Однако Две Мишени лишь покачал головой: – Только снаряды зря тратят. Без корректировки-то, не зная даже, где там эти батареи… Утро девятого июля александровцы провели, стараясь найти подходящее место для переправы. Однако и к востоку, и к западу по берегам Оки красные отрыли окопы, оборудовали позиции, и не просто позиции, а занятые войсками.