…Вместе с Константином Сергеевичем шла заведовать учебной частью корпуса и Ирина Ивановна Шульц, особым указом Государя возведённая в полковничий чин. Но при этом никуда не делись германцы с Днепра, австрияки с Днестра, поляки с Березины и финны с Сестры. Воевать точно придётся, почему же Государь велел Аристову принять корпус?.. Или война будет, но не сразу?.. Наверное, не сразу. Стоит в ревельской бухте побитый снарядами «Красной горки» мятежный отряд Балтфлота; немцы вроде как дали убежище командам. Многозначительно молчат Англия и Франция; тучи всеевропейской войны собираются всё гуще. А немцы – что немцы? Тянут время да укрепляются на Днепре. При одной мысли о том, как форсировать эту реку, у Фёдора мурашки бежали. Тут кровью не то что умоемся, тут в крови утонем. Но Государь медлит, и Фёдор тоже понимал отчего. Страна к войне не готова. Множество кадровых офицеров выбито, а которые живы – многие утратили доверие, пойдя на службу к большевикам. Гвардия погибла под снарядами германских линкоров, её надо формировать заново. Запасы во многом исчерпаны, немало складов сгорело или разграблено. И тут новая война!.. В то время как у немцев всё в порядке, потери, что они понесли прошлой осенью, относительно невелики. Австрийские же войска и вовсе свежи. А тут ещё и поляки. Да и финны не подарок. Тем более что Лейб-гвардии Финляндский полк в полном составе изменил присяге и ушёл за границу, в Териоки. Нельзя воевать. И нельзя не воевать. Эх, эх! Ум за разум заходит. А тут ещё и друзья начали расходиться – подали в отставку Лев Бобровский и, что самое печальное, Петя Ниткин. Это было как обухом по голове. – Петя! Ну как же ты так?! – Да не военный я, Федя, не военный! – несчастный Петя чуть не плакал, словно и не грудь в орденах, и не боевой офицер. – Забыл, что ли? Дядя-опекун меня в корпус определил! – Да какая разница, кто определил!.. Ты офицер, Петь, из лучших! Ты головой думать умеешь! – Умею, – без ложной скромности согласился Петя. – Но думать много где надо, Федя. И вот с тех пор не даёт мне покоя одна идея… – Это какая? – Узнаешь, – загадочно посулил Петя. – И будешь доволен, обещаю. Ленинград 1972–1973, Петербург 1915–1916 …Все приготовления были закончены. В Ленинграде медленно и тягуче приближался к концу 1972 год. Хороший год, спокойный. В этот год появились такие фильмы, как «А зори здесь тихие» Ростоцкого и «Печки-лавочки» Шукшина, «Горячий снег» и «Руслан и Людмила», «Укрощение огня» и «Золотые рога». Заключены договоры с США об ограничении систем противоракетной обороны и об ограничении стратегических вооружений. Сыграна была хоккейная Суперсерия. Летом, правда, случилась засуха и многочисленные пожары, в том числе торфяные, но Ленинград это практически не затронуло. И вот этот год кончался. У Николая Михайловича и Марии Владимировны всё было готово. Юлька должна была отвести их с Игорьком в 1909 год, после чего, побыв там некоторое время, они бы вернулись обратно. Так, на два дома, они продолжили бы жить до момента, пока не вернётся Юлькина мама. Маме Юлька собиралась всё рассказать, после чего они бы вдвоём решили, что делать – оставаться ли тут или отправиться в другой поток. Откровенно говоря, Юльке больше нравилось «там». Телевизор она не смотрела, кино, конечно, любила. Но в кино можно сходить и в своём потоке. Вот так вот, буднично. «Сходить в кино в своём потоке». Она привыкла к мысли, что может вот такое. Почему и отчего может – неважно. «Господь благословил», как говорила бабушка Мария Владимировна. Все ждали, когда Юлька скажет «пора». И она сказала, когда закончился наконец 1972-й и начались зимние каникулы. Институт был пуст и тих. 1 января, выходной. Да ещё и понедельник. Три дня отдыха подряд выпадало далеко не всегда, так что едва ли им кто-то помешает. Игорёк заикнулся – мол, что будет, охрана ж заметит, что войти люди вошли, а обратно никто не вышел, – на что Николай Михайлович только усмехнулся и сказал, что меры уже приняты. И точно – на проходной в стеклянном стакане их встретил не кто иной, как ухмыляющийся Стас. – Ух ты! – восхитился Игорёк. – Это как?! – Да вот так, подменил человечка, – сообщил довольный соратник. – Они тут очень хорошо Новый год встречали. Юлька удивилась – для чего эти предосторожности, они же если вернутся, то практически в то же самое время, почти в ту же секунду. Никто и не заметит ничего! Но у профессора были иные соображения. А ну как случится что? Лучше подстраховаться. …Дальше всё было уже привычно. Гудение машины, мигание огоньков; реальность послушно погасла вокруг Юльки, погасла и вновь вспыхнула – та, ей одной доступная реальность, «пространство Духа», как непонятно говорила бабушка. Золотая лента временного потока. Вознесшиеся «деревья» (или «временные фрактали», как выражался профессор), области почти непроглядного мрака («отрицательное время», ещё более непонятное – как время может быть «отрицательным»?); и вихри, вихри повсюду. Их стало куда больше, чем прежде; дорога сделалась на порядок сложнее и опаснее, однако Юлька не боялась. Только она способна тут пройти, и она пройдёт. Цель – 1909 год, где уже снята квартира, сделаны приготовления. Затем – «легализация», как пишут в книгах о разведчиках; ну, а потом – та самая «жизнь», просто жизнь. Дедушка с бабушкой ведь ужасно старенькие уже, для них каждый день бесценен… Однако пробиваться сейчас оказалось трудно, как никогда. Белые воронки почти сливались, Юльке едва удавалось отыскать лазейку. Как и в прошлый раз, она начала задыхаться. Голова кружилась, в глазах темнело, она едва разбирала препятствия, всё сделалось вдруг серо-бесцветным. И золотистая лента под ней тоже стала серой, абсолютно неразличимой. Тут впору было запаниковать, но Юлька это уже переживала, в самую первую вылазку с ба и дедом. Из отбойного, относного течения даже не слишком хороший пловец вырвется без особого труда, если знать, что надлежит сделать. А она знала. Отставить в сторону страх, знать, что она может. Что это просто «трудности пути», что она справится. Она прорывалась, она прокладывала дорогу всё дальше и дальше – и почти проложила, но… когда оставался последний шаг, Юлька словно упёрлась в незримую преграду. Сделать одно завершающее усилие никак не получалось, серая (уже не золотая) лента вилась прямо под ней, а погрузиться в неё – никак. Это было чем-то новым. Но новым или нет – только вперёд!.. Она пыталась, пыталась и пыталась. И помнила при этом, что «пассажиры» её всё-таки очень даже старенькие и добраться до цели надо как можно скорее. …И когда она наконец отыскала щель в невидимой преграде, это была именно щель. Ощущение было – словно протискиваешься между стеной и шкафом, играя в прятки. Только здесь это было отнюдь не игрой. Твёрдая земля под ногами. Небо над головой. Николай Михайлович держится за сердце, Мария Владимировна поддерживает его под руку, Игорёк выкатывает из пузырька шарик нитроглицерина. – Ох, слава богу, Юленька! Что-то тяжело в этот раз пришлось, да? Юлька только кивнула. У неё самой подкашивались ноги. Они попали туда, куда и шли, – на Каменноостровский проспект, где была снята и даже обставлена квартира. Летний день, тёплый вечер. Вот только… – Это что ещё такое? – Игорёк, вытаращив глаза, уставился на криво намалёванные буквы. Прямо наискось шла аршинная надпись, при одном виде которой за сердце схватилась теперь и сама Мария Владимировна. «Вся власть Совѣтамъ!» – Господи, Царица Небесная, защити и оборони!.. – Спокойно! – Николай Михайлович уже взял себя в руки. – Юленька, на пути сюда ничего не случилось? – Ужасно трудно было, – призналась Юлька. – Еле пробились. – Что-то меняется… – пробормотал профессор. – Начальные стадии процесса показывали изрядные отклонения… – Потом, дорогой. Идём домой. Надо обживаться, дел невпроворот… – А лозунг? – Мало ли кто чего не стене намалюет, внучек. К тому же сам видишь – надпись уже изрядно поблёкшая, старая. Может, забастовка какая была, вот и изобразили. Так, где у нас дворник? Дворник сыскался. Как положено в «приличном доме для чистой публики», носил он аккуратный серый фартук и до блеска начищенную медную бляху. – Голубчик Степан, – узнала его бабушка. – Отвори нам, пожалуйста. Пятнадцатая квартира… и… что это у тебя седины-то так прибавилось, Степан? Дворник, заметивший «барина с барыней и чадами», рысью подбежал к ним, вгляделся. – Простите великодушно, барыня, не признаю вас. Пятнадцатая квартира? Так там их превосходительство генерал Емелин жительство имеют… – Какой-такой Емелин? – возмутилась бабушка. – У нас договор найма! И как это ты нас не помнишь, Степан Евграфыч, если совсем недавно ты же нам вещи помогал носить? Вот, читай, ты же грамотный! – Погодите… погодите… – ошарашено забормотал дворник, сдвигая картуз на затылок. – Пятнадцатая квартира… точно, помню, история с ней была… сняли её на год, заплатили вперёд… – Так я о чём тебе толкую, любезный?! – Так год-то прошёл, барыня! И не один!.. То когда ж было, кто ж такую квартиру пустой держать станет!.. – Постой, постой, дорогой, – вмешался дедушка. – Вижу, тут какое-то недоразумение. Значит, квартиру сдали? – Сдали, барин, да и как не сдать? – А вещи?!