Ещё вчера я думал, как вытащить отца из той трясины, в которой он, по своей своевольности, оказался. А теперь я сижу рядом с ним, посреди нежилой окраины, где, по россказням новостийщиков, чуть ли не опаснее, чем в зоне боевых действий и понимаю, что за эти 24 часа я умудрился вляпаться в ещё большее дерьмо, чем то, в которое влез Сан Саныч. И, самое главное, я даже не жалею. Должен, но не жалею. У меня была неплохая, по нынешним временам, жизнь. Да, я не мог позволить себе лишнего. Не мог шиковать, есть хорошую пищу, ездить на хорошей машине, жить в большом доме или, хотя бы, квартире. Но ведь жил же! Ел, пил, ну, в принципе, и всё… Больше я ничего не делал. Всё было просто, как у всех на ферме, называемой цивилизованным обществом. Я мог быть, меня могло не быть — в мире ничего бы не поменялось. Но я был, я есть. Просто теперь, я есть в другом качестве. В таком же, как и мой отец, как мой лучший друг, как Лиза с её сыновьями, на долю которых выпало это всеобщее безумие. Чьё большее — наше или всего окружающего мира — неясно. Я сижу и думаю о ветре. Пытаюсь понять природу его изменчивости. Ведь вчера мы все оказались такими похожими на него. Столько лет был бриз и вдруг смена направления, порыв и… И вот мы здесь — сидим с отцом на крыше, поджав под себя ноги, Сергей бродит у края, Суворины, несколькими этажами ниже, приводят наше временное убежище в приличный, насколько это возможно, вид. Сан Саныч что-то рассказывает, но я слишком занят мыслями о ветре и его слова практически не касаются моего сознания. Лишь некоторые фразы цепляются своими коготками за ускользающее внимание, но вскоре скатываются, словно вода с крыши, и падают в бездну подсознания, которое непременно вытолкнет их из себя в момент, когда это будет нужнее всего. У меня так всегда бывает. Так, например, в школе, в самых стрессовых ситуациях я вспоминал то, что и знать не мог. Потом, один знакомый объяснил это, но слишком заумно и путано, чтобы я, как следует, понял. Единственное, что я уяснил — это то, что наш мозг гораздо сложнее и умнее нас самих, как бы это парадоксально не звучало. А потому, иногда сам решает, когда нам следует помочь, а когда оставить хлопать глазами, в которых нет ровным счётом ни одной толковой мысли. У меня бывало и так и эдак, но, всё же, чаще мой мозг меня выручал. — Мы можем застрять здесь надолго, — наконец донеслись до сознания слова Сан Саныча, а посторонние мысли ушли на второй план. — Мы с тобой и этими, — кивает он под ноги, намекая на наших товарищей по несчастью, оставшихся на третьем этаже, — сейчас, если можно так выразиться, между двумя мирами. Тем, — махнул в сторону города, — куда, по объективным причинам, возвращаться нет резона и другим, о котором толком ничего не знаем. — А чего там знать-то особого? Ну, изгои — люди, такие же, как мы. Кто беглый, кто от бедности ушёл, потому, что налоги платить нечем. Кто ещё почему-то… Такие же люди. Только как живут, толком не знаем. Но, живут же, верно? — Не всё так просто. — Да ну тебя… Не нагоняй жути, — скривился я, — всё нормально будет. Там же целые поселения есть, насколько я знаю. Например, в городках заброшенных, деревнях. Обустроимся. — Надо сначала разузнать, — качает головой отец. — Чего разузнать? Куда идти? Так, я тебе сам скажу. Например, в Шахтинске есть, в Аксу. Про Хосту слышал, далековато, правда… — А ты знаешь, кто там живёт? — чуть повышает голос отец, а я равнодушно пожимаю плечами, мол: «Как кто? Люди». — Ну, так молчи лучше… — продолжает он назидательным тоном. — Не всё так просто, ещё раз говорю. Люди разные бывают. И если в городе все вынуждены притворяться и подгонять себя под общие правила, то тут всё иначе. Я уже успел наслушаться… Думаешь, сидел бы здесь столько времени? — Я думал, что ты ждал, пока я тебя найду? — искренне удивляюсь его вероломству. — Ждал, конечно… — смутился Сан Саныч. — Но, и куда идти толком не знал, и до сих пор не знаю. Точнее знаю, но вот, как безопаснее… — Так — прыгнули в Серёгиного «Кадиллака» и вперёд! — И тогда нас точно — либо повяжут, либо грохнут! — Да ну… — усомнился я. — Вот тебе и «ну». Судпол — ладно. Машина — большая ценность, а законов здесь нет. Сына, здесь не только мародёры бродят, есть много кого похуже. И первая встреча с настоящим изгоями, а не этими «полукровками с рынка», может стать и последней. В новостях, конечно, брешут… Но многие факты реальны. Грабежи, убийства, изнасилования, другие зверства… Свободу, ведь, каждый понимает по-своему. Так что, здесь пока для нас самое безопасное место. Уже, как бы, и не город, но ещё и не заброшенные территории — земли изгоев. Так что — будем думать… Думать отец решил сам. В принципе, никто не был против, так как идей, по крайней мере, вменяемых, ни у кого не было. А Сан Саныч, как оказалось, даже за недолгое время своего обитания на нежилой окраине, успел много чего разузнать. Вкупе с той информацией, коей он уже обладал до этого, к слову, не сказать, чтобы скудной — он понимал в происходящем вокруг гораздо больше всех нас вместе взятых. А потому, первым делом, после того, как мы за завтраком разделили часть припасённого Сергеем на «чёрный день», он отправился на нелегальный рынок. В такое время народу там было совсем немного и это было даже хорошо, ведь отца интересовали продавцы, которые, когда торговля шла вяло, были не прочь почесать языками. Он считал, что рынок, на данный момент, единственный доступный и, насколько это возможно в нынешних обстоятельствах, достоверный источник нужной нам информации. В частности, о географии нелегальных поселений и нравах их обитателей. О нескольких местах он знал и так, но, по тем или иным причинам, они нам не подходили. Некоторые находились далеко, и добраться до них без посторонней помощи казалось делом весьма затруднительным и крайне опасным. В других, до которых вполне можно было незаметно добрести, были весьма дикие, а порой, и дикарские обычаи. Но, главное — многие общины сотрудничали с официальными властями. Я крайне удивился такому заверению, ведь изгои, априори, были вне закона. Однако, Сан Саныч настоял на полной серьёзности своих слов. Он рассказал, что слышал из вполне достоверных источников — сотрудничество изгоев с тем же военсудполом — вполне обыденная практика. А потому, приди мы не туда куда нужно — нас примут, обогреют, а потом сдадут со всеми потрохами. Собственно, выяснить, где мы сможем чувствовать себя в относительной безопасности, отец и направился. Нам же он настоятельно рекомендовал не высовываться, так как мой проступок в спецшколе вполне себе тянул на то, чтобы серьёзно подойти к моим поискам, а значит и озадачить стукачей-торговцев, на предмет сигнала о моём появлении. Нападение на представителя власти, будь то даже замшелый охранник, считается, чуть ли не смертным грехом. Мне грозит, как минимум, десять лет лишения свободы. А лишения свободы без обязательных работ не бывает, по крайней мере, для простых людей. Весь фокус в том, что затраты на содержание в тюрьме с 2031-го года легли на плечи самих заключённых. А поскольку, как правило, всё имущество государство конфискует, то единственным способом оплатить своё собственное заключение остаются работы. По закону, они добровольные. Заключённый просто может подрабатывать, одновременно отдавая долг обществу и немного улучшая своё материальное положение. Однако, если осуждённый или кто-нибудь из его родственников или знакомых, не может оплатить пребывание в тюрьме, которое стоит невозможно дорого, то государство обязывает это пребывание отрабатывать. Потому, даже в официальных документах стал фигурировать термин «обязательные работы». Иногда под суд попадали весьма авторитетные люди. У них тоже конфисковывали имущество, но за них всегда было кому заплатить, поскольку и бизнес и сбережения, как водится, были распределены между родичами и доверенными лицами. А вот простым людям, таким как я, работ не избежать. А это почти всегда значит и неизбежность скорой кончины. Для осуждённых, работ, которые бы не были связаны с риском для жизни и здоровья, попросту не предусмотрено. Направление на прочистку канализационных коллекторов считается большой удачей. По уши в дерьме — вот радость! Противно, но не так уж и опасно. А вот ядерные или химические отходы — это другая песня, которую редко допевают до последнего куплета… И вот я жду новостей и, уже третий час к ряду, изучаю окрестности с крыши дома, ставшего нашим пристанищем. По левую руку — такая же девятиэтажка, стоит перпендикулярно нашей. Как раз в ней и прорубили кишку нелегального рынка предприимчивые изгои и жители городских окраин. Что? Разве я не говорил о том, что там торгуют и, вполне себе, граждане? Для них это способ заработать на пропитание. Социальное пособие для безработных, как, впрочем, и работа, на которую отправляют с биржи труда, даёт возможность, разве что, послушно отдать эти деньги, расплатившись за коммунальные блага, кои поставляют монополисты, навешивающие на воду, электричество и газ свой ценник. Неуплата грозит трудоустройством, правда на обязательные работы… Так что, многие вынуждены пахать почти задаром, дабы не вызывать подозрений, а потом пытаться наладить дело на нелегальном поприще. Справа стоит ещё один дом. Он будто продолжение нашего, просто отсечён проулком. При желании даже можно сколотить мостик и перебросить его на соседнюю крышу. Впереди равнина, словно лесная поляна поросшая грибами-домиками. Это трущобы, которые, во времена моего детства, активно расселяли и на этом месте должен был вырасти новый микрорайон. Потом грянул экологический кризис, пришёл голод и, даже циничному большому бизнесу, стало не до строительства жилых кварталов. Так и стоят до сих пор грибки-домики, покосившиеся, неухоженные, ставшие прибежищем для бомжей и просто новоиспечённых изгоев, которые, как правило, какое-то время жили недалеко от своего прошлого мира — города. Так же как и мы… Я слышал, что многие уходят от безысходного положения в поисках лучшей доли. Когда еды не хватает, а продовольственные лимиты с каждым месяцем всё ужимают и ужимают, каждый раз объясняя это новыми «объективными причинами», слишком многие решаются на поиски новой жизни, а вместе с ней и нового счастья. Со временем этих людей поставили вне закона. Так и появилась полуофициальная формулировка «изгои». «Каждый человек должен отдавать свой долг, взрастившему его обществу» — гласила пропаганда, — «Если же, он не делает этого, то не может считаться его частью. А значит, такой человек асоциален и опасен». Конечно же, речь шла о налогах и не о чём другом. Но превратили этот, выведенный властью, постулат в настоящую программу по промывке мозгов. На изгоев сваливали чуть ли не все беды. От банального повышения уровня преступности, до поистине шедевральных диверсий. Теперь мне и моим спутникам предстоит выяснить — насколько далеко СМИ удалились от правды. Если не слишком, то я впервые начну жалеть о содеянном. Ну, а если… Впрочем, поживём — увидим. Ведь всё равно город вместе с прошлой жизнью остался там — за спиной. Вот и сейчас он смотрит мне в затылок, набивая на нём перекрестие мишени, чтобы одним выстрелом невидимого гарпуна вернуть меня в своё прогнившее лоно. Город… Этот, и такие же, как он, поглотили людей, словно ненасытные чудовища, ждущие и жаждущие новых подношений из людских исковерканных судеб. Города засосали в себя почти всё население страны. Деревня умерла. Остались живы лишь те поселения, у которых правители жизни открыли заводы и фабрики. Теперь сельчане просто рабы, трубящие от звонка до звонка за гроши. Раньше, рассказывал отец, был вариант держать подсобное хозяйство, тем и жить. Но теперь эту альтернативу отняли, поставив большую часть видов перспективно животноводства и растениеводства за грань закона. Есть фабрика — будь добр, делай богаче бенефициаров, получай свои крохи, трать, чтобы сделать богаче других бенефициаров. Все детали должны работать, все… Только вот, я и мои спутники, теперь уже не часть этого механизма — сами по себе. И теперь я смотрю вдаль, без мыслей о прошлом, без мыслей о будущем, без мыслей о настоящем… Я просто взираю на окрестности и не делаю никаких оценок, противопоставлений, суждений и заключений. Просто сижу и смотрю вперёд… Наверное, так чувствовали себя моряки, ходившие под парусом во время полного штиля. Неопределённость — само гнусное и пространное уныние. Второй день на настоящей свободе и уже такой грех. Ведь, уныние — грех, не так ли? Раньше его прогоняли за меня, давая шоу по ТВ, вдоволь выпивки, чужих страстей в СМИ. Теперь всё надо делать самому. Даже прогонять уныние. Слышу, как на крышу кто-то поднимается, оборачиваюсь. На потрескавшийся от времени толстый рубероид ступает Сергей. По его лицу кажутся понятными, схожие с моими чувства. — Скучно, не находишь? — усевшись рядом и помолчав с минуту, нарушает он тишину. — Ага, — охотно соглашаюсь, — жуть… — Как думаешь, кто сейчас на наших местах? — В УИЦ? — уточняю и получаю утвердительный кивок. — Ну, на моём, стопроцентно, Олег. Этот фрукт давно меня подсиживал. — Не, а! — не соглашается Сергей. — Этот, скорее всего, уже моё кресло продавливает. Карьерист, мать его… Наверное, начальству всю задницу вылизал… — Да, нет. Наверное, твоё кресло усадили продавливать кого-нибудь из кадрового резерва. А Олежка довольствуется должностью старшего консультанта. — Ну, может и так, — не стал спорить шеф. — Скучно… — принялся он за своё. — Не трави душу, — махнул я рукой. — Как там Лиза? — Нормально, — недовольно бурчит Серёга. — Предъявляла мне сейчас за то, что я её пацана младшего скрутил. — В смысле? — Ну, вы же сказали «забери из школы». Думаешь, он к незнакомому дядьке сам в машину полез? — Да, уж. Об этом я как-то не подумал… — Ой! — скривился он. — Вот, на счёт, «подумал» или «не подумал» — не надо! У меня ощущение, что ты в последние дни вообще ни хрена не думаешь! Повисла пауза. Мы сидели и молчали. Минута, две, три, пять… — Скучно… — снова заводит мой товарищ старую пластинку. — Может, виски? — А есть? — Есть. — Так, давай! — обрадовался я, и товарищ бодро извлёк из внутреннего кармана своего поистрепавшегося за последние сутки пиджака двухсотграммовую флягу. — Ты чего раньше молчал? — с негодованием спрашиваю, отпив немного. — Повода не было, — пожимает он плечами. — А сейчас есть? — А нужен? — раздаётся из-за спины. Обернувшись мы в негодовании. Пред нашими оторопелыми взорами предстали двоих мужчин. Один лет пятидесяти, в темно-бурых спортивных штанах, заправленных в зимние ботинки, куртке из кожзаменителя — явно не по сезону, и, почему-то в шапке, хотя на улице стоит теплынь. Второй помоложе, наверное, наш с Сергеем ровесник — одет поприличнее. Голубые джинсы, светлая ветровка, такие же светлые, то ли белые, то ли слегка серые кроссовки, правда, всё старое, потёртое. Но главным в их виде мне справедливо показались смотрящие на нас два ствола обреза охотничьего ружья, который сжимал в руках молодой незваный гость. Мы заворожённо смотрим в чёрные глазницы оружия, в то время как старший бесцеремонно берёт флягу Сергея и, смакуя, выпивает несколько глотков. — Класс! — блаженно протягивает он. — Ещё есть? Сергей вертит головой, не сводя глаз со сдвоенного ствола. — Ну, — наконец подал голос молодой, — чего застыли? Лапки кверху! Мы поднимаем руки и повинуемся качнувшемуся круговым движением стволу — разворачиваемся к налётчикам. — Ну, что, ребятки, — чуть шепелявя, довольно забавно и очень вальяжно проясняет ситуацию старший, — вариантов у вас всего два — либо расстаёмся полюбовно, либо — нет. Разница лишь в том, что при первом варианте — все живы и здоровы, при втором — живы и здоровы только мы. Всё ясно? Киваем в ответ и, как ни странно, у меня начинает возвращаться возможность думать и оценивать шансы… — Значит так, — старшой назидательно оттопыривает вверх указательный палец, — ключи от машины, и побыстрее! — Черт! — шипит Сергей. — О! — подмечает младший. — Владелец нашёлся! — Бывший владелец, — ехидно уточняет старший. — Бегом! — весело подгоняет он Сергея и тот протягивает ключи. — Мы хорошо начали! — улыбается старший. — Продолжаем. Ну и где вы, господа, ныкаете припасики, а? — У нас ничего нет, — отвечаю сквозь зубы. — Ой, да ладно! — машет руками возрастной бандит. — Два дня тут торчите и, прямо-таки, все два дня на крыше? Так, — поставил он точку над «и», — если будем играть в партизан, то и в гестапо поиграем, усёк? — На третьем этаже, — спокойно сказал я. — Ты охренел?! — взревел Сергей, но тут же утих, когда ствол обреза упёрся ему в грудь. — Ладно, Серый, — продолжаю спектакль, и шеф, наконец, понимает, что у меня есть некоторые идеи относительно наших новых «друзей», — жизнь дороже. Идём? — кивнул я старшему и потопал к «скворечнику» входа в подъезд. Только не в наш, а в находящийся в совершенно противоположной стороне дома. Все компания следует за мной. Спуск в подъезд — наш шанс. Спускаться получится только по одному. К тому же, в той или иной степени, мы будем пропадать из виду, по крайней мере, наши руки. А значит, будет хотя бы малая возможность использовать наш козырь, которого, по всей видимости, по неопытности, нас не лишили в первые же минуты. Не знаю как у Сергея, но у меня при себе трофейный «Ярыгин». Я, наконец-то, приспособился, как следует заправлять его за пояс, найдя подходящий для этих целей «дзен» в натяжении брючного ремня. Ветровка прикрывает поясницу, потому силуэт оружия не просматривается. Вполне возможно и даже, весьма вероятно, Сергей тоже при стволе. Но рассчитывать на это я не мог, потому исходил из варианта с одним пистолетом. Всё-таки фактор внезапности круче любого орудия. Теперь я это знаю на собственном опыте… Мы подходим к окошку и останавливаемся. Жду приказа — не хочу обострять ситуацию. Но указания всё нет и нет… — Чего ждём? — не выдерживаю глупой потери времени.