— Вот, то-то и оно. Общество разрушило его. А почему? Потому, что стало неправильным, стало поклоняться новым идолам — роскоши, чрезмерному богатству… Общество забыло для чего оно появилось. Мы забыли, для чего появились… — И для чего же мы появились на этот свет? — Не знаю. Я, наверное, чтобы приютить вас и всех этих несчастных, — окинул он взглядом барак. — А вы — это вам виднее. — Философия… — грустно усмехаюсь, понимая, что для большинства вопросов, которые возникают при таких разговорах, все ответы риторические. — Может быть, — соглашается Спиридон. — Но ведь, она задаёт самые главные вопросы. И всегда задавала… — Спиридон, — решаю перевести разговор на другую тему, — а ты давно здесь? Я имею в виду, не старостой или как там тебя, а вообще? — Давно. Всю жизнь. — Ты местный? — Ага, — кивает он, доставая из кармана ломтик ржаного хлеба. Вопросительно кивает, мол, будешь? Прислушиваюсь к своему желудку, понимаю, что да. Спиридон разламывает кусочек надвое и протягивает мне половину. — Я здесь вырос, — продолжает он, остановив взгляд на какой-то, одной ему видимой точке, — главой хутора этого был. — Серьёзно? — Да, — чуть подвывая, протянул Спиридон, — пятнадцать лет. Представляешь? В своё время у нас хорошо было. — А, что потом случилось? — А, потом хутор умер. Здесь люди хорошо жили, дружно. Кто в городе работал — каждый день ездил, тут ведь недалёко. Кто на фабрике кондитерской, что у соседней деревни стояла. Но, в основном, все свои хозяйства вели, да на районный или городской рынок излишки свозили. Жили, конечно, не так, чтобы прямо богато, но в достатке. Потом, крестьян и мелких фермеров вытеснили с прилавков, а позже — это даже ты помнить должен, вообще вне закона сделали. А потом фабрику закрыли. В общем, уехали люди. Сначала молодёжь, а потом и кто постарше. Старики поумирали. Из местных здесь всего четверо. Я, баба моя, мужичёк один, да сын его. Всё! Остальные пришлые. — А ты почему не уехал? — Дом здесь мой, понимаешь? Я здесь родился и умру, неверное, здесь же. — А почему все дома порушены? — Порушили, — пожал Спиридон плечами. — А кто? — Строители. Здесь чего-то строить хотели, говорили, по крайней мере. Но, в итоге, пол хутора разворотили и на этом всё кончилось. — Не бывает так. Ты же — местная власть. «Что-то хотели, да расхотели». По-закону с представителями местного управления обязаны… — Да-да-да, — рассмеялся Спиридон, — согласовывать, подписывать, собирать собрание жителей и так далее и тому подобное! Ха! Нету больше нашего населённого пункта в документах. Был и нету! Понимаешь? Мёртвый хутор! Его нет, как бы, вовсе. Был, да весь вышел! Так, что — ничего ни с кем решать никто не должен! Да и не решали ничего, ни с кем и никогда! Богатеи всегда делали, что хотели, с благословения ублюдков из областного центра. — Жуть какая, — передёрнуло меня. — Да уж, жуть. Ешь хлеб! Я откусил от ломтика и принялся жевать чёрствый кусок, а Спиридон продолжил. — Теперь, вот, видишь, народ возвращается. Только не тот, что был — другой. Приходит тот, кого город пожевал-пожевал, да выплюнул. Так и живём. Помогаем друг дружке. Вот, и друзья твои в степь пошли деревяшек, каких, подсобрать. Тепло, оно ведь, ниоткуда не берётся, так? — Так, — согласно киваю. — А мы вам что-то должны? Дров насобирать или ещё что… — Здесь никто никому ничего не должен! Эх… — махнул он рукой, — Так ты ни хрена и не понял! Здесь не в долге, а в сознании дело! Вот, друзья твои понимают, что они помогут и им помогут. Это простое, человеческое, как бы это… — Социальная ответственность, — помогаю с энциклопедической формулировкой. — Можно и так сказать. Только вот, современное понимание этого термина извращённое. Но, в целом, ты прав, наверное… Так многие живут — те, кого называют изгоями. — Да? — чуть не поперхнулся я хлебом. — Есть ещё поселения, ну, вроде вашего? — Есть, да побольше гораздо. У меня так, ночлежка… — А далеко? — Есть далеко, есть не очень… — А ты никогда не хотел туда уйти? — Хотел. Да и хочу, до сих пор. Но, как же я их брошу? — снова окинул он взглядом помещение. — Здесь не остаются надолго. Неделя, месяц — максимум. Но одни уходят, другие приходят — им тоже нужен приют. Вот, если никого не будет, тогда, наверное, и мы пойдём… — Расскажешь, где эти поселения. Ведь мы тоже ищем приют… Даже не приют — новый дом. — Зависит от того, почему вы все расстались со старым, — почти безучастно интересуется Спиридон, хотя я понимаю, что это для него очень важно. — Я напал на охранников, когда вызволял из спецшколы вот его, — указываю кусочком недоеденного хлеба на распластавшегося на полу Лёшу. — Она, — киваю на Лизу, — его мать, тоже, можно сказать соучастница. И он, — стреляю взглядом в Сергея, — тоже. Мой отец сам ушёл из города — его тоже разыскивают. — Что ж, не ново, — вздыхает Спиридон. — Вас могут сдать. Некоторые поселения, скажем так, «дружат» с военсудполом. Не официально, конечно… — Нам это известно. — Могу посоветовать Старое поселение. Это в ста пятидесяти километрах отсюда. Там честные люди живут. Много беглых, но не беспредельщиков. Достаточно и местных, которые, в своё время, скооперировались, когда деревня стала повсеместно загибаться. — Большое поселение? — Человек пятьсот, может. Может уже и больше. — Ого! — искренне удивляюсь. — И, что власть их не трогает? — А с них взять нечего! — усмехается Спиридон. — Разве что, за укрывательство преступников осудить. Но, опять же, никому заморачиваться не хочется. Сейчас, ведь, активно ловят только «политических». А остальных, так, если попадутся. Нет, там пока спокойно. Да и не заезжают туда военсудполовцы — себе дороже. — Это почему? — Ой, брат, ты совсем дремучий! Ты какого года выпуска? — Десятого. А что? — Вроде взрослый, а ни хрена не знаешь… Любое поселение изгоев — это общность готовая защищаться. Поверь, может у военсудпола и есть танки да вертолёты, но они никогда не будут бомбить поселения. Ведь тогда вспыхнет партизанская война и это будет покруче тех спектаклей, что они для вас, горожан, разыгрывают. — Ты о диверсиях? Например, на складах продовольственных, нападениях на магазины… — О них, родимых. Это всё цирк, точнее, триллер, чтобы держать народ в страхе. А узды крепче страха и голода нет, и не было никогда. Это самый настоящий терроризм. Правда, не в том понимании, которое нам столько лет навяливали, а в реальном его проявлении. Это, не что иное, как средство управления. Всё просто, как день… — Слыхал я об этом… — соглашаюсь и закидываю в рот остаток хлебного ломтика. — Как добраться, к этому Старому поселению, расскажешь? — Расскажу. Покажу, даже. Чуть попозже зайди, вон туда, — вытягивает он руку в направлении дальнего угла барака, — там моя комнатка, там карта на стене есть. А сейчас, извиняй, работа стоит… — Ты тоже работаешь? Я-то думал, только за порядком следишь, да указания раздаёшь. — Порядок будет только тогда, когда за ним следит каждый, а не кто-то один! А указания — их здесь не бывает. Каждый помогает, как может. Ты так ничего и не понял… Он по-отечески добро улыбается, встаёт и, слегка прихрамывая, направляется к выходу. Чем я могу помочь? А чем они мне? Наверное, мы будем задавать себе эти вопросы ещё ни один раз… * * * Почти полдень. Наконец-то все проснулись. Никто нас не тревожил и мои соратники по несчастью смогли выспаться, как следует. Мы сидим у той же самой бочки и едим похлёбку. Из чего она сделана никто не хочет знать. И правильно. Я знаю ответ на мучающий всех немой вопрос, но предпочитаю помалкивать и есть с, как можно большим, показным, аппетитом. Мне не посчастливилось наблюдать, как её готовят, ведь встал раньше других и успел кое-что здесь изучить. Суп без мясного бульона — не суп. А самое доступное в здешних местах мясо — это крысы. Если не думать об этих серых зверьках с длинным лысым хвостом, жрущих, в том числе, и дохлятину и переносящих всевозможную заразу, то вылавливая из похлёбки кусочки мяса можно предположить, что это, либо жёсткий кролик, либо мягкая свинина. Нельзя сказать, что суп получился невкусный, хотя и ингредиентов в нём было немного — крыса, какие-то коренья, морковка, и ещё непонятная трава. Но, не думать о главной серой и хвостатой составляющей, практически, невозможно. Кажется, для Спиридона и других местных это уже дело привычки и они вполне могут наслаждаться вкусом. Однако, мне до этого ещё далеко. Доедаю свою порцию, смотрю на остальных — они не так быстры, так как подозрительность замедляет наполнение их желудков. Пожимаю плечами, мол «чего вы такие хмурые», иду в конец барака. Застаю Спиридона за чтением небольшой книжицы, с ободранной обложкой, так что не разобрать названия. Кивком благодарю за обед. Он же лишь стреляет взглядом по большому алюминиевому тазу, в котором уже лежит целая куча грязных мисок. — Кидай, — поясняет он. — И своим скажешь, чтоб не оставляли грязную посуду где попало. — Ага, — киваю я. — Спиридон… — Называй лучше «Спиртом», — перебивает он, — я уже так привык, что когда слышу своё настоящее имя — будто, с женой разговариваю. Только она здесь меня Спиридоном зовёт. Пусть хоть это, только ей останется… — Да, без проблем, — охотно соглашаюсь. — Как насчёт показать, где селение? — Легко, — призывно машет рукой и подходит к небольшому столику, над которым раскинулась пригвождённая к стене карта области. — Вот, смотри, — упирается он пальцем в пересечение дорог к Северо-западу от регионального центра, — Шахтинск. А, если, не доезжая него, чуть вправо, на вот этой развилке уйти, — повёл он пальцем по бумаге, — а потом, где-то здесь, — постучал по тоненькой ниточке-дорожке, — ещё вправо, километров десять — то будете на месте. Короче — не доезжая Шахтинска на развилке направо и ещё километров через десять, ещё раз направо. Там даже указатель должен быть. — Так, это на машине! А, нам то, как? По трассе, что ли, идти?