Узнав, что на Севере области есть вполне себе цивилизованное селение изгоев, направился прямиком туда. Однако, так и не добрался. По дороге был ограблен — обещавшие доставить к месту назначения просто кинули интеллигента, ровно через минуту после того, как тот с ними расплатился, заблаговременно выменянными на нелегальном рынке бронебойными патронами и новеньким автомобильным аккумулятором. В итоге, после трёх дней скитаний по окрестностям профессор наткнулся в посадке, куда решил зайти по нужде, на вскрытую пачку печенья, оставленную Эдиком в качестве приманки. Ну, а что было после, всем и так известно. — Так, что, профессор, — не отстаю от Виктора, — как вы думаете, какова вероятность того, что у Эдика получится снова соорудить ловушку, и что в неё кто-нибудь попадётся? — Молодой человек, — поёжился профессор, — каждый из вас уже по десять раз меня упрекнул в том, что я испортил вам ваш капкан! Я извиняюсь, повторяю ещё раз! И, тем не менее, прошу принять к сведению, что то, на что вы рассчитываете, то есть — крупный зверь, здесь не водится. — Да ну?! — Точно говорю. Уже лет пятнадцать как, всех кабанов давно постреляли. Олени тоже давно ушли. Нет тут никого. Разве что тушканчики какие… — Вы же, вроде, говорили, что на политологии специализируетесь, а сами про тушканчиков да кабанов рассказываете… — Поверьте на слово. — Верю. Мозгом верю. А сердцем — не а! Хочется верить, что сегодня мы поедим чего-нибудь нормального, а не только эту, — киваю на котелок, — веганскую солянку. — Ну, может получится не так уж дурно… — пытается обнадёжить профессор, в первую очередь, наверное, самого себя. Чудной он. На вид, уже лет семьдесят. Седой совсем. Голова, стриженная бородка — всё белое. Старый уже, о покое думать пора. А всё туда же — свободы хочет… — Профессор, а всё-таки, за что вас хотели привлечь? — не унимаюсь, хотя и понимаю, что вряд ли выведу Виктора Ефимовича на откровенность. — Вас, ведь, непросто так вызвали — это ежу понятно. Если вы столько лет преподавали и свои идеи «революционные» молодёжи втюхивали, то вас давно должны были закрыть, не так ли? Так почему именно сейчас? — Вы проницательны, молодой человек, — усмехается профессор и втягивает ноздрями специфический запах варева, томящегося в котелке, — несмотря на то, что упорно стараетесь походить на одного из них… — неопределённо кивает куда-то в сторону. — На кого «из них»? — Из изгоев. Вы стараетесь быть грубым, чтобы казаться сильнее. Стараетесь показать, что знаете, как именно нужно действовать в той или иной ситуации. Но, вы ведь, просто такой же беглец, как и я. И, вас выдаёт ваше образование и аналитический ум. По крайней мере, их проблески, за той мишурой грязного камуфляжа, которой вы себя окутали. Сами эти качества, бесспорно, очень хороши. Но вы брезгливы. А посему я делаю вывод, что грубый быт вам так же непривычен, как и мне. Вам и вашему другу — Сергею. Посему, думаю, вы оба ещё совсем недавно были законопослушными гражданами и держались за свою работу. У вас неплохое образование, скорее всего, гуманитарное… — Вообще-то, мы говорили о вас! — обрываю его дедуктивную цепочку, надо отметить, весьма рассудительную и крайне близкую к правде. — Так, почему? — А вы расскажете свою историю? Как вы здесь оказались? — Расскажу, — сдаюсь я. — Кто первый? — Ну, раз вы уступили, — замялся профессор, — давайте я… Он чуть поёрзал на стопочке кирпичей из обрушенной стены коровника, которые он примостил себе в качестве стульчика, и полез в нагрудный карман. — Что там? — интересуюсь чуть с опаской. — Причина, — просто отвечает профессор и извлекает, судя по всему из-под подкладки, небольшую книжицу со сшитыми вручную страницами. — Это и есть то, из-за чего это произошло именно сейчас. — Книга? — Да, — кивает Виктор Ефимович, — книга. Простая, незатейливая, правдивая… — Правдивая? — Да. Это история нашей страны. Последние сорок лет. — И чего же там такого? Такого добра навалом. — Увы, — с сожалением жмёт плечами седовласый экс-преподаватель. — Такого уже давным-давно не делают. Я хотел стать тем, кто сможет. — Что сможет? — не до конца понял я. — Исторической литературы — пруд пруди. — Нет. То, о чём вы говорите — не история. История — это когда описываются реальные события и факты, на основе которых читатель может сам делать выводы. К сожалению, уже очень давно, все выводы делают за нас. История давно потеряна, молодой человек. Я хотел сохранить хотя бы то, чему был свидетелем сам… — То есть — ваше видение? — Нет. Это просто документальное отображение объективной реальности. Факты, события, как я уже говорил, заявления управленцев высшего порядка, краткие характеристики международных соглашений и межкорпоративных договоров — всё то, что отражается на нашей жизни. Всё это здесь, — похлопал он ладонью по небольшому самодельному томику, — без домыслов, без оценок, без соплей, как вы говорите… — Вы, конечно, извините, профессор, но мне кажется, это недостаточное основание, чтобы отдать вас под суд. В России каждый день сотни журналистов фиксируют историю. И далеко не все в выгодном режиму свете! Так что, ваша «исключительность», как по мне, так сильно надумана. — Вы и правы и не правы одновременно. Люди, в частности журналисты, и ещё некоторые, иммунитет к конъюнктуре, действительно, имеют. Не все, конечно, но имеют. Однако, уже через несколько лет, все материалы затеряются в общем потоке информации, поверьте мне. Какие-то будут засекречены или намеренно утрачены. Какие-то — просто сочтут бредом сумасшедших. Ведь, столько авторитетных изданий говорили совсем о другом! Кто расценит статью одинокого в своих суждениях, как зерно правды в общем потоке лжи? Да и, к тому же, журналистов, ведь, тоже судят. Тебе ли не знать… — Мне то — да. А вот, вам, откуда известно, что мне это известно? — Спиридон рассказал. — Когда успел? — спрашиваю скорее у себя, чем у собеседника. — За сбором вот этого, — махнул он книгой на котелок, в котором, по прежнему, плясали корешки да, уже утратившая изначальную форму, трава. — По-моему, надо звать Елёну. Мне кажется, уже половина выкипела. — Думаете готово? — Думаю — надо звать Елену… — И, всё-таки, — решаю дожать Виктора, — неужели история имеет для всех такое значение? Ведь приоритеты уже давно расставлены. В политике, экономике, религии… История — прошлое. В вашем случае, — киваю на книжицу, — не такое далёкое. Кому она может помешать? — Возможно — никому. Тем более, что её всё равно не издадут, — с усмешкой вздыхает профессор. — Но, тем не менее, зачем нужны те, кто готов тратить своё время на хроники? Ведь, для этого есть целые структуры. На самом деле, возможно, вы правы, молодой человек. Возможно, никто бы меня не осудил. Но сам факт того, что мной заинтересовались, сразу же после того, как я отправил рукопись в издательство, уже говорит о том, что мне нет места в нашем обществе. Оно само даёт мне понять, что я инородный предмет. Ведь, никому не нужна правда. Всем достаточно официальной версии. Она всех устраивает. Всех устраивает версия о том, что Сталин был тираном и кровопийцей. В учебниках почти не осталось фактов, описывающих положительные стороны его правления. Так же, только наоборот и с правителями «новой России» — Горбачёвым, Ельциным и так далее. Ошибки и откровенное предательство собственного народа, где-то там — за полями страниц. История, молодой человек, очень мощный инструмент концептуального управления. Это надгосударсвтенный уровень! Это гораздо эффективнее конституции и любых других законов. Это тот лабиринт, через который проходит наша мысль, в наших же собственных головах. — Как религия? — Шире, молодой человек, шире. Но вы мыслите в правильном направлении. Религия — один из инструментов концептуального управления. Один из главных, — указательный палец профессора наставленнически выстреливает вверх, — но не самый. Он имеет примерно такое же значение, как и история. Но, самый главный — мировоззренческий. По-сути — это совокупность всех инструментов. Страха, привычек, традиций, истории, веры, потребностей, управленческого культа. Это то, как мы мыслим, какими категориями. Задел на наше нынешнее мировоззрение был дан ещё в двадцатом веке. Но гиперускорение стройке нового коллективного сознания дали именно в двадцать первом столетии. Это всё очень печально. Поэтому, мою книгу можно охарактеризовать как документальная драма… — Профессор, так, если вы сами признаёте, что вас могли, в конце концов, оставить в покое — почему вы ушли? Почему не остались в городе, хотя бы ради того, чтобы учить студентов? Ведь, тех, кто мыслит критически и может научить молодёжь думать самостоятельно, осталось не так много. — Эх, — с силой давит он смешок и прячет книжонку обратно под подкладку, — вы, определённо, лучшего мнения о нашей молодёжи, чем следовало бы. Последний студент, способный думать и отличать истину от того шлака, который закачивают нам в мозги, выпустился с нашего факультета три года назад. Увы, но это так. Некого там больше учить… — Нет, ну вы что, позвать не могли?! — доносится из-за спины голос Елены. — Выкипела же половина уже! Вот, болтуны! — Просим прощения, — извиняется за нас обоих профессор. — Действительно, заболтались. — Ладно, — снисходительно машет рукой женщина. — Давайте к обеду готовиться. Поедим и собираться надо. Спиридон созвонился — вечером Шимун приедет. — Собираться? — удивляюсь такому заявлению. — Ехать на ночь глядя — идея не из лучших! — Не знаю, уж, к чему спешка. Шимун расскажет, — пояснила стряпуха и пошла собирать всех к нашему скудному обеду, словно непослушных детей, разбежавшихся по двору. Глава 18. Пожарка Врут, когда говорят, что темноты боятся только дети. Безбожно врут. Темнота — это страшно. Особенно сейчас, когда мы, посреди давно забытой Богом и людьми дороги, пытаемся вытолкать из ямы наш трофейный пикап и озираемся, слыша каждый доносящейся из окружающей нас чаши звук. Мне мерещатся жуткие создания из детских страшилок. Вампиры, оборотни, всякая другая нечисть. Интересно, что мерещится моим спутникам? По левую руку Сергей, точно так же оглядывается по сторонам. По правую — отец, тоже вздрагивает при каждом шорохе. Все мы боимся темноты. Боимся, потому что не знаем, кто кроется за завесой мрака. Боимся неизвестности… До этого мига нас от неё отделяли стены нашего полуразрушенного коровника. Аж, три с половиной! Они были нашей защитой. Теперь и её не стало. Шимун выполнил свою часть сделки — привёз отца и Лизу с сыновьями. Для того чтобы незаметно привезти всех сразу ему пришлось воспользоваться служебной машиной — микроавтобусом с характерным красным крестом на борту. Однако, выезд за пределы посёлка по вызову, влечёт за собой неминуемую проверку военсудпола, если он был вхолостую. Ведь, сигнал поступал — поступал. А значит, это могла быть уловка, чтобы пленить медика, забрать машину и Бог ещё знает что. Самому Шимуну после этого ещё предстояло объясняется — почему он не сообщил куда следует и не взял сопровождение. Выезд в одиночку объяснить было легко — не хотел поднимать коллег в неурочный час, ведь это оплата сверху, а министерству такое не нравится. А вот, отсутствие сигнала в судпол — проступок весомее. А потому, само собой, место, куда выезжала скорая, должны были обследовать. Вот почему Спиридон указал собираться заранее. Конечно, мы не попались на глаза военсудполовцам, зато попались в плен темноты и того, что она скрывает под своим покровом. В частности, все ухабы и ямы, какие только могут таить давно заброшенные дороги. «На раз, два, три!» — командует из кабины Спиридон и мы дружно вдавливаем ладони в покрытый дорожной пылью металл. Сзади толкаем мы с Серёгой и отцом. Упёршись в найденные выступы и впадинки в бортах, с левого бока пыхтят Федя с Эдей, с правого — Лёша Суворин и Виктор Ефимович. Профессора тоже пришлось взять с собой — не оставлять же его, в самом деле, на допрос судполовцам. Виктора всё не покидала мысль уехать на Север области. Однако, новой отправной точкой он благоразумно выбрал Старое поселение, куда мы, собственно, направлялись. Там, по крайней мере, можно было узнать, как и с кем можно проделать довольно неблизкий задуманный им путь. Наконец, враскачку, пикап выпрыгивает из ямы, и мы все делаем выдох облегчения. Вытираю со лба испарину. Тяжело дышу. Снова промокаю лоб рукавом. Потом снова. Это уже не пот. Раскрываю ладонь и выставляю на обзор чёрному небу. В пыльную кожу начинают барабанить редкие маленькие капельки. Пока редкие и пока маленькие… — Спиридон! — выкрикиваю, понимая, что нас ждёт. — Дождь! Мы тут увязнем! — Что предлагаешь? — выпрыгивает старик из кабины и вопросительно кивает. — Не знаю! Надо найти укрытие. Пересидеть. Иначе — будем откапываться потом неделю. — Мы какие-то постройки проезжали! — услышав дискуссию, включился Эдик. — Где-то с километр. — Так что, разворачиваемся? — уточняет Спиридон. — Ага, — отвечает за меня Сергей. — Только я за рулём. Давай, теперь ты в люльку эту! Спиридон слегка помялся, но уже через пару секунд послушно полез в кузов. Сергей, и вправду, был лучшим водителем среди нас. Старик сел за руль лишь тогда, когда мы начали выталкивать машину, так как у Сергея и к этому делу, оказалась способность куда большая, в силу возраста. В итоге в кузове оказались я, Сан Саныч, Федя с Эдей и Лёша. Мать настоятельно звала его в кабину, где они компактно расположились с его младшим братом на заднем сидении. Однако юноша решительно отказался, заявив: «Я с мужиками!» Свободное место досталось профессору, который тоже, поначалу, из солидарности, хотел ехать в кузове, где и трясся, рискуя вылететь за борт, до этих перестановок. Но отец решительно направил его под крышу. Мол, «лечить ещё и его придётся…» К сожалению, у нас был всего лишь пикап, а не микроавтобус. Для того, чтобы всем укрыться от дождя, нас оказалось слишком много. В конце концов, этой привилегии удостоились Сергей, как лучший водитель по итогам немого голосования, женщины — Елена и Лиза, двенадцатилетний Димитар и семидесятилетний профессор. Конечно, можно было впихнуть ещё кого-нибудь — счастливчики бы потеснились, но, опять же, из солидарности, никто претендовать на потенциальное местечко не стал. Хотя, надо сказать, сидя под дождём и подпрыгивая на каждой кочке — мысли о том, чтобы перебраться в кабину посещают с навязчивым постоянством. Возможно, через какое-то время они бы даже обратились в слова, если бы не вопли Эдика. — Стой! Проскочил! — барабанил он кулаком по крыше. Сергей понял, в чём дело, сдал назад. Вот и я, через несколько мгновений, замечаю едва уловимый для взгляда поворот. Такая же грунтовая дорога, но, чуть в отдалении, переходящая в асфальтовую. Сквозь дождь виднеется коробка здания с большими воротами. Заворачиваем. Пикап осторожно катится к строению, почти крадётся. Нас, сидящих в кузове, то и дело поглаживают своими мокрыми лапами ветви деревьев, которые уже давным-давно никто не опиливал. Наконец, выкатываемся на площадку перед зданием.