— Кого запирать? — недоумевает отец, опуская пистолет. — Дверь! — истерически кричит Эдик, пытаясь найти на ней хоть какой-то засов, но пробегается измазанными в грязи ладонями лишь по отверстиям от шурупов, что некогда держали на своих местах надёжные засовы. — Ты можешь объяснить, что происходит? — делает шаг вперёд отец и тут же инстинктивно отпрыгивает назад. Дверь распахивается под мощным и глухим ударом, и в гараж кубарем влетает большой серый пёс. Эдик валится на землю и на него тут же прыгают ещё две собаки, вбежавшие вслед за псом, использовавшим своё тело как живой таран. — Эдик! — вскрикивает Серёга, но его крик утопает в Лизином визге. Единственная мысль, которая приходит мне в голову — вдавить курок что есть мочи, но её тут же обрывает следующая — задеть Эдика, катающегося по полу и пытающегося стряхнуть с себя собак. Первым приходит в себя отец — стреляет в воздух. Однако вместо того, чтобы разбежаться в испуге, звери лишь на миг замирают, а после, одна из тех, что вцепились в Эдика, отпускает плоть, но лишь для того, чтобы вонзить зубы вновь, только на этот раз точнее. Пасть смыкается на горле нашего товарища, и мы слышим, как в его крик добавляются бульканье. Тело ещё несколько секунд дёргается и успокаивается навсегда. Злоба заставляет пальцы сжаться в судороге, вдавливая спусковой крючок. У нас с Сергеем спазмы одинаковые — две длинные очереди прошивают насквозь, вцепившихся в уже мёртвое тело, шавок, равно как и само мёртвое тело незадачливого грабителя, а, по сути, душевного и доброго парня по имени Эдик… Следом пули летят в третьего пса, который понял, откуда грозит опасность и уже набравшего разбег в нашу сторону. Не успеваем одуматься, как в дверь залетают ещё несколько псин, потом ещё. Он быстро озираются, оценивая обстановку. Вновь прибывших толкают мордами в зад новые дворняги. Их всё больше и больше… Считать нет времени. Есть лишь понимание того, что смерть имеет слишком много обличий… Отец срывается с места первым. Выпускает две пули, подбегает к Лизе и Елене. Хватает первую за руку и тащит, буквально волоком, к проходу в боковые служебные помещения. Супруга Спиридона бежит следом, не отрывая глаз от пополняющейся с каждой секундой своры. Мы с Серёгой идём за ними, не сводя ни взглядов, ни стволов со стаи. Собаки застыли у кровавой кучи тел своих собратьев, устлавших бездыханного Эдика. Они тоже не сводят с нас глаз, провожают взглядом. Почему они медлят? Ответ на этот вопрос получаю, когда отец с женщинами скрываются в проходе, а мы, пятясь, почти настигаем их. В гараж, перепрыгивая через головы двух собак помельче, влетает здоровенный чёрный кобель, с рыжими подпалинами на брюхе и лапах. Пёс скалит пасть и его примеру одновременно следуют все остальные звери. Многоголосый рык чем-то напоминает деловитое урчание пчелиного роя. Только, в отличии от жужжания пчёл, которым, по большому счёту, не было дела до человека, в этом рыке, казалось, заключалась вся утробная злоба и жажда крови, которой природа щедро одарила хищников, коих люди сотни лет считали своими друзьями. А друзьями ли? Друзья вольны делать то, что хотят, каждую минуту, а не только тогда, когда хозяин отстегнёт поводок. Они были нашими рабами и теперь, когда природа снова взяла своё, мы для них всего лишь пища. Точнее станем ею. Сначала нас нужно убить. И в этом желании нет ни сомнений, ни гуманистических колебаний. Ведь гуманизм придумал человек, для того, чтобы возвысить своё великодушие, в угодных своей изменчивой природе ситуациях. У этих псов есть лишь цель и способ её достижения. И от этой цели их отделяет только, сбивчивое от страха, дыхание нескольких двуногих. Кобель неспешно идёт вперёд на полусогнутых лапах, демонстрируя свою готовность прыгнуть в любую секунду. Стая выстраивается следом, буквально копируя повадки своего вожака. Сергей понимает ситуацию, так же как и я — даёт короткую очередь и чёрно-рыжий пёс, с коротким визгом, откатывается чуть назад и замирает на выщербленном полу, прошитый насквозь тремя пулями. Стая обезглавлена. Появляется надежда на то, что маленькая армия, потеряв своего командира, будет деморализована и впадёт в замешательство. Но звери — не люди. Как выяснилось — в хорошем смысле этого слова. Они гораздо меньше подвержены смятению и колебанию в своей решимости. На место павшего, впереди стаи встаёт другой пёс — тоже чёрный, тоже с рыжими подпалинами. Даю очередь — собака откатывается в сторону. Армия снова лишается главкома. Но место мёртвого командира снова занимает претендент на лидерство. Стая не сбавляет своё медленное и ужасающее наступление. Оборачиваюсь, гляжу в проход. Отец с Лизой и Еленой уже скрылись с глаз. — Бежим, на хрен! — слышу голос охвачено паникой Сергея. Молча, соглашаюсь, ныряя вслед за ним в коридор. Запоздало вспоминаю о Спиридоне, профессоре и Лёше. Вся драма в гараже разыгралась меньше чем за минуту. Скорее всего, они ещё просто не успели накинуть тряпьё и выскочить из парилки, дабы узнать что случилось. Чёрт! Если они это сделают сейчас — они трупы. — Чего ты застрял! — истерически голосит Сергей. — Сюда! Быстро! — машет рукой, уже стоя в проёме запасного выхода. Испепеляю истошные мысли, бегу… Серёга исчезает из поля зрения. Вылетая на улицу, вижу, призывно машущую, свешенную сверху руку. Отец и остальные забрались на козырёк, нависающий над крыльцом, и сейчас звали нас. Слава советской архитектурной мысли! Зарешёченные окна так близко к крыльцу — взлетаем по предоставленной нам случаем «арматурной лестнице». На нашем пятачке безопасности все кто был в гараже — Елена с Лизой и её младшим сыном, отец, а теперь и мы. Снова вспоминаю о наших «банщиках», лезу на крышу. Пробегаюсь по растрескавшемуся от времени рубероиду, падаю на живот и неистово колочу автоматом по решётке. Слышатся голоса — значит живые… — Не выходите из бани! Не выходите! — кричу, что есть мочи. — Забаррикадируйтесь! — Мы уже и так поняли! — раздаётся снизу голос Спиридона. — Что там случилось? — Собаки! Дикие совсем! Целая стая! — Собаки? — недоумевает старик. — Собаки! Ты что, глухой! Они Эдика загрызли! — Господи… — слышу второй голос, принадлежащий профессору. — Сидите там! — даю последнее указание, выскакиваю и снова бегу к другому концу здания, спрыгиваю на козырёк. — Живы? — спрашивает отец, поняв, куда я так истово бегал. — Живы, — поспешно отвечаю, поглядывая вниз. — А где эти, собаки? — Не знаю! — отзывается Серёга. — Не показываются. — Сколько их там? — раздаётся испуганный голосок Димитара, во время нападения игравшего в служебных помещениях. Очевидно, его подхватил отец, когда помогал спасаться Лизе и Елене. — Много, — злобно бросаю через плечо. — Двадцать, может тридцать… — Так убейте их! — взвизгивает Лиза и почти бросается на меня, словно я — те самые собаки, которых она так яростно приказывает умертвить. Елена хватает её за плечо, впрочем, цепкая хватка моментально превращается в успокаивающее поглаживание. — У нас патронов не хватит, — отвечает за меня отец. — Игорь, у тебя сколько? — Штук десять, может, — отвечаю, подумав с секунду. — У меня примерно столько же, — поясняет состояние своего боезапаса Серёга. — Больше пол рожка в них высадил — это точно. — У меня — шесть, — объявляет отец, вынув магазин пистолета и, с прискорбием, отправив его обратно в рукоять. — А где собаки-то, кстати? — вдруг опомнился Серёга. — Почему они за нами не погнались? — Спустись — спроси у них! — зло усмехаюсь, скорее от страха, нежели от раздражения. После этих слов воцарилось долгое, казалось, бесконечное, молчание. Мы, сначала опасливо, потом уже уныло, свешивали головы с козырька и пытались высмотреть озверевших псов. Однако те не показывались, но их присутствие внутри здания было явственным. То и дело, слышалось урчание и повизгивание, иногда злобное рычание, которое, впрочем, вполне могло бы сойти за мурлыканье домашнего кота, в сравнении с тем как эта стая рычала на нас. Слушаем и молчим. Молчим пять, десять, пятнадцать, двадцать минут. Раздаётся металлический лязг с тыльной стороны здания. Залетаю на крышу, бегу к окну нашей бани, снова подаю на брюхо. — Чего? — кричу, только почему-то шёпотом, будто собаки вовсе не знают, что загнали нас в ловушку. — Мы сейчас сдохнем! — слышу сдавленный крик Лёши. — Здесь как в аду! — Чёрт! — ругаюсь себе под нос. Об этом мы не подумали. Посчитали, что наши товарищи укрыты от опасности, но совсем забыли о том, что укрытие, само по себе опасно, если словить передоз этой самой «укрытости». Затушить топку — нет никакой возможности. Зато… — Лёша! — кричу, опять же шёпотом. — А? — отзывается тот. — Как там старики? — Живы… — неопределённо отвечает тот. — Но это ненадолго! Тут прям духовка! — Ясно. Выталкивайте её! — Кого? — Не тупи! — почти надрываю горло, переходя на писк. — Топку выталкивайте наружу! — А собаки? — Они внутри. Если прийдут — мы вас прикроем! — Так, чего делать? — Выталкивайте сёйф и поднимайтесь по решётке вашего окна. А тут мы вас на крышу затащим! Серый! — зову товарища и тот, почти сразу, с обеспокоенным видом влезает на крышу. — Чего? — отзывается с другого конца здания. — Бери автомат и сюда! Надо сказать, что операция по спасению наших товарищей из бани, превратившейся из долгожданного блага в нежданную пытку, прошла вполне успешно. Автомат Сергею, впрочем, как и мне, применять пришлось не по прямому назначению, хотя именно это, одному из нас, следовало сделать, если бы собаки оббежали дом и попытались отхватить кусок от молодого парня и двух стариков, взбирающихся по решётке. Как я и предполагал, вытянуть их на крышу, просто схватив за руку, не получилось. Потому, мы спустили ремень автомата и совместными усилиями подняли, по очереди, всех троих. До этого дня, я, наверное, никогда и не видел любовь. По крайней мере, мне так показалось, когда Елена заключила в свои объятья красного от нестерпимого жара, Спиридона. Сколько было жизни в глазах, в момент встречи её взгляда со взглядом её полуживого супруга. Тогда я понял, что значит преданность до последнего вздоха. Я не знал и не знаю, сколько раз они предавали друг друга по мелочам за свою долгую совместную жизнь. Я не знаю, простила ли Елена измену или до сих пор таит обиду. Я не знаю, были ли у неё подобные грешки. Ничего этого я не знаю. Но я уверен, что каждый из них готов отдать за другого жизнь, а если бы можно было отдать больше, то и с этим каждый из них расстался бы без колебаний. Вот, выходит, она какая… Вот где она таится… Не в страстных лобзаниях молодых и красивых, а в нежном взгляде усталых стариков. Усталых, но устававших от этой жизни вместе… Примерно через час после того, как все оставшиеся в живых оказались в одной высотной плоскости, нам явился ответ на давно терзавший вопрос — чем были так заняты собаки, что до сих пор не обращали на нас особого внимания? — Что за чёрт? — вопрошает у пространства Сергей, видя как из под козырька показывается средних размеров гладкошёрстная рыжая шавка, несущая в зубах… Я с запозданием понимаю, что именно тащит в своей окровавленной пасти эта псина. Рука! Человеческая рука! Та самая, которую мы пожимали, когда, наконец, забыли обиды с первого знакомства, когда вернулись с нашей «фееричной» дуэли с бандитами, когда добыли антибиотики для сирийского врача… Ещё пару часов назад это был незатейливый и добрый парень, а сейчас… Псина подбегает к зарослям, оглядывается на запасной выход, откуда только что выбежала, смотрит на нас… Но мы, по всей видимости, не интересуем одичавшую тварь. Она начинает рыть землю — хочет припрятать заначку на чёрный день. Тут, из здания выбегает ещё одна собака — первая тут же бросает своё дело и встаёт на защиту добычи. Звери друг напротив друга, пасти оскалены, шерсть ощерена, лапы полусогнуты — они готовы вцепиться друг другу в глотки. Слышим басистое «гав» из под козырька и псы поджимают уши — конфликт исчерпан. Претендент на заначку отступает. Запасливая сучка с оглядкой продолжает закапывать руку нашего мёртвого товарища. — Вот тварь! — шипит Серёга. — Это что, рука? — оторопело поскуливает Димитар. — Не смотри! — командует Лиза и прижимает лицо сына к своей груди. Груди… Уже немолодой, но достаточно упругой… Почему в такой момент я думаю о таком? Возможно, это просто страх. Мозг сам замешает одно чувство другим, чтобы я не сошёл с ума. Похоть гораздо лучше страха. Пусть будет похоть… Однако, страх вскоре снова берёт верх. Видим как из под козырька, на котором мы все собрались, выбегает тот самый пёс, который одним своим «гавом» разнял двух претендующих на плоть бедняги Эдика дворняг. Большой, почти такой же, как и тот, что был предводителем стаи, до того как его дыхание оборвала автоматная очередь. Заметно, как в тусклых лучах пробивающегося сквозь тучи солнца, слегка поблёскивает кровь вокруг пасти, время от времени обнажающей зубы, будто зловеще ухмыляясь. Слышится глубокий, но не слишком громкий рык и на улицу высыпают другие псы, следуя на зов своего лидера. — Мама! — всхлипывает Димитар и снова вжимается в мать, в то время как её саму начинает бить крупная дрожь. Мне тоже хочется в кого-нибудь вжаться, закрыть глаза, забыть весь сегодняшний кошмар и открыть их уже лёжа в своей кровати, под звон будильника, развеивающего все мои ночные страхи. Невольно жмурюсь, поддавшись фантазиям. Но будильник не звенит, лишь чувствую, как на плечо ложится тяжёлая рука, такая родная и знакомая. — Не бойся, — звучит голос отца над самым ухом. — Мы что-нибудь придумаем. — А может у нас хватит патронов? — вопрошаю с надеждой.