Здание, действительно, казалось ухоженным. Выбеленное, окна выкрашены, даром, что старые, изнутри занавешены белой тюлью, у входа разбиты клумбы, с какими-то яркими цветами. Лизе бы понравилось… — Там у нас не только ДК, но и библиотека! Мы когда в другие поселения ездим или в города выбираемся по-тихому, стараемся книги привозить. Сейчас, правда, их всё меньше и меньше. Я имею в виду, настоящих книг, а не того ширпотреба, что на полках в магазинах валяется обычно. А вот, — указывал он на продолговатое трёхэтажное здание, внешне смахивающее на сельсовет, — у нас школа. А на бывшей парковке, что за зданием, мы площадку спортивную сделали, чтобы детки по турникам лазили. — А это не бывшая администрация, случаем? — озвучил я тогда свои соображения. — Так и есть. Бывшая, — подтвердил мою догадку Леший. — Но, уже двадцать лет как школа. — А где же дела важные у вас решаются? — не преминул уцепиться за мысль Серёга. — Да, где придётся, — без тени смущения отвечал бородач. — Смотря, какие дела. Самые важные — на площади, — махнул он в сторону, где, очевидно, располагалась та самая площадь, — а остальные — в зависимости от того где эти дела решаться должны… — В смысле? — не понял Сергей. — Ну, как, — усмехнулся Леший, — вот, если с канализацией проблемы, где решают проблему? — Как где? — удивился Серёга. — Сначала в администрации или правительстве, потом дают указание… — А у нас нет правительства! — звонко шлёпнул ладонью о ладонь здоровяк. — Мы сами себе правительство! Сами принимаем решение, сами делаем. У нас нет тех, кто только решает, что и где нужно делать. У нас все делают. Да, вы и сами скоро всё поймёте… Мы завернули за угол и почувствовали запах краски. Пройдя метров двадцать, оказались возле металлического ангара, который старательно выкрашивали в серый цвет двое мужчин — один молодой, второй постарше. Наверное, второй годился первому, даже не в отцы, а в деды. Последние шагов двадцать шли молча. Леший без предупреждения остановился, и я едва не влетел в его спину. — Ну, и? — спрашиваю снизу вверх. — Куда дальше? — Никуда, — пожимает здоровяк плечами, развернувшись к нам. — Ты же говорил, что староста нас звал! — чуть возмутился Серёга. — А я и звал! — раздаётся из-за спины Лешего. Приглядываемся и, к своему изумлению, с трудом узнаём, в человеке, в измазанной краской робе, того самого Иваныча, станичного старосту, который пользуется непререкаемыми авторитетом. — Я же говорил, — улыбается Серёге Леший, — у нас не распоряжаются. У нас делают… По лицу Иваныча видно, что он чуть смущается. Пытается почесать лицо рукавом и размазывает по щеке пятнышко серой краски, превращая его в дугу, толстую и отчетливую вначале и истончающуюся и светлеющую, становящуюся почти прозрачной, к концу. — Олежа, — чуть виновато обращается он к молодому напарнику, — сам закончишь? Мне с гостями поговорить надо. Хорошо? — Да, без вопросов, — учтивым тоном отвечает парень, лишь на миг оторвавшись от своего занятия, чтобы кивнуть старосте. — Вот и славно, — скорее себе самому, чем кому-то конкретному, довольно бурчит Иваныч, кивает нам, призывая следовать за ним, и начинает медленно вышагивать в сторону главной улицы, то есть туда, откуда мы, собственно свернули. Выстраиваемся по обе стороны от Иваныча. Леший же предпочёл следовать чуть сзади, очевидно для того, чтобы формально соблюсти интимность нашего разговора, но, в тоже время, всё слышать и в случае необходимости вступить в диалог. — Спиридон рассказал мне о вас, — спустя небольшую паузу, начал Иваныч. — О том, откуда пришли к нему в барак, о том, как всё случилось, там, на хуторе, — кивнул он на Юго-Запад, туда, где остался тлеющий остов прибежища несчастных, для которых не было иного места в этой жизни. — Жалко Женю. — Вы знали его? — искренне удивляюсь. — Да, знал. Не так, чтобы близко. Пару раз пересекались. Хороший, открытый парень. Таких всё меньше с каждым годом. Вы, — наконец поднял он глаза и взглянул, сначала на меня с отцом, потом на Сергея с Лёшей, — тоже, как я понял, ребята хорошие. Там, на хуторе, Спиридона не бросили. Могли бы просто уйти. Ан, нет. Целую войну затеяли… — чуть усмехнулся он. — Даром, что бессмысленно. — Это почему ещё «бессмысленно»? — немного картинно возмутился Серёга. — Ну, а чего вы добились? — развёл руки Иваныч. — Барак-то сожгли. Люди погибли… Пустое это всё. — Такое уж и пустое! — не соглашаюсь со стариком. — Это же отморозки. Отдали бы генератор и горючее — через неделю пришли бы ещё за чем-нибудь. Таким, если есть возможность, надо сразу давать отпор. Жаль только, не всегда получается. — Ты, конечно, по-своему, прав, — согласно кивнул староста, — но, не всё так однозначно. Насилие, оно, знаешь, только ещё большее насилие порождает. — А вы тут прям буддисты все?! — внезапно встрял в разговор Лёша. — То-то у вас и детей убивают… Идущий сзади Леший чуть с опозданием ткнул юношу пальцем под рёбра. Однако, основную свою мысль, тот уже успел озвучить. Старик вмиг заметно помрачнел. Лёшин язык опередил мозг и выдал то, о чём, очевидно, старик и так думал, в минуты, когда его разум был свободен от повседневности. Личное всегда меняет взгляд на любые общие парадигмы… — Не «буддисты», — сдержанно крякнул старик. — Теперь уже нет… Знаете ли, молодые люди, почему в современном обществе — том, откуда вы сбежали, так много несправедливости? У каждого есть свой ответ на этот вопрос, но общего мнения никто не озвучивает. Ответом служит чуть тревожное молчание. — А я вам скажу почему! — продолжает старик, не дожидаясь пока кто-нибудь из нас выдаст свою версию ответа на, по большому счёту, риторический вопрос. — Всё от безответственности! Я имею в виду, глобальной безответственности. Никто ни за что не отвечает. А даже если и должен отвечать по закону — кто призовёт к ответу? Например, министра, который создал невыносимые условия для существования независимых фермеров? Или другого министра, который пропустил проект G-net-а, несмотря на то, что экологи говорили о том, что высокочастотные поля такой силы приведут к биологической катастрофе? Или глав корпораций, которые пролоббировав свои интересы, ввергли простой люд в трудовое рабство и окончательное разделение общества на элити и чумазую чернь? Никто ни за что не отвечает! А всё почему? Потому, что люди «высокого полёта», как принято говорить, слишком привыкли к тому, что они слишком высоко над землёй. Они ближе к небесам, чем к грязи земного мира. Они уверовали, что недосягаемые, почти бессмертные… Все забыли о том, что это всё большая сказка, как для детей, так и для взрослых. А правда в том, что на любого человека, будь то самый замшелый бомж или же избалованный миллиардер, достаточно всего одного другого человека. И тогда сказка кончится. Если ко всем придёт понимание, что к ответу каждого может призвать каждый — наступит порядок. — И как же призвать к ответу? — ехидно интересуется Сергей. — Да, очень просто, — пожимает старик узенькими плечами и, не по возрасту быстро, откидывает подол робы, молниеносно вытаскивает из-за пояса пистолет. — Вот так! — упирает он ствол в грудь Сергею, но, не дожидаясь пока тот осознаёт, что произошло и успеет испугаться, убирает оружие обратно. — Что за шутки! — наконец очухивается от стопора Серёга. — Это не шутки, — спокойно поясняет Иваныч. — Это правда. Если каждый поймёт, что безопасность жизни гарантирует лишь её праведность, не в библейском, конечно, а в общечеловеческом смысле, то тогда придёт взаимоуважение. А это, поверьте, залог нормальной жизни. — У вас всё так просто… — интонационно выразил скепсис отец. — Нет, не всё. Просто, по самой идее. Сложно по воплощению. Для того чтобы жить, уважая друг друга, нужна высокая социальная сознательность, если по научному выражаться. Если её не будет, то придёт кровавый хаос. И будет царить он, пока сильные не наберут ещё большую силу и не подчинят себе более слабых. Так произошло с нашим цивилизованным миром. Но нам на этот мир плевать. Знаете, что такое анархия? — Ну, примерно… — замялся Сергей, поспешив ответить первым. — Ну, у нас почти так же, — усмехнулся старик. — В обществе анархию демонизируют. Ассоциируют с полным хаосом. А это не так. Точнее, не совсем так. — Так вы анархисты? — нетерпеливо перебиваю старосту. — Да, нет, наверное, — как-то замялся Иваныч. — Хотя… У нас же официальной власти нету в поселении? Стало быть — анархисты! Хотя, к чему тут шаблоны. А знаете ли вы, молодые люди, что один из основопологетов анархии — недопущение использования одного человека другим? Причём, ни в какой форме! Только помощь, только взаимное уважение. Это и есть залог нашего маленького мира, который мы сами для себя создали. А дети, — злобно глянул он на Лёшу, — у нас больше гибнуть не будут! Мы слишком долго думали, что наши мысли доходчивы для чужаков. А потому, у нас больше нет склада с оружием. Теперь каждый житель станицы — сам ходячий склад и каждый может постоять за себя сам. А если надо, то мы все постоим за того, кому это потребуется. Вот так вот, ребятки. Добро пожаловать в Старое поселение. — Чего-то я не понял? — несколько впал я в ступор. — Мне казалось или вы осуждали то, что мы дали отпор отморозкам, тем что хотели обобрать Спиридона? Мне кажется, что нет! А теперь вы, вдруг, резко меняете собственное же мнение! Иван Иваныч, я, право, не знаю, что и думать… На плечо ложится тяжёлая рука Лешего. Он слегка сжимает плоть. Не угрожающе, а скорее просяще… Я покорно замолкаю. — Я, пожалуй, пойду, — смущённо потупил взор староста и, развернувшись, пошёл обратно. — Леший вам всё покажет и расскажет. На этой неделе это его обязанность, — не оборачиваясь, негромко сообщил Иваныч и зашагал ещё быстрее. — Что это было? — вопрошает Серёга в пространство, провожая взглядом щуплого низкорослого старика. — Иваныч это был, — вздыхает «Лесник». — Ты, — слегка одёрнул он Лёшу, — зря о детях убитых заговорил. — Я же не знал, что это у вас табу, — удивился в ответ парень. — Было — значит было. Почему об этом нельзя говорить? — Это же его внучка была, — ещё раз напомнил бородач. — Я знаю, — несколько смутился подросток, наконец поняв неуместность своего замечания, — но всё таки. Это же не тайна… — Нет, не тайна, — покачал головой Леший и вновь медленно зашагал, кивнув в сторону скверика, где в тени берёз стояли скамейки, на которых можно было дать ногам отдых. — Просто, после того случая у Иваныча в голове, что-то щёлкнуло. — Знакомо, — бубню я себе под нос. — Что? — уточняет здоровяк. — Ничего, продолжай, — быстро отмахиваюсь от ненужных разъяснений. — В общем, щёлкнуло у него, что-то, — продолжил Леший. — Он раньше как раз таким, миролюбивым, был. Он выстроил здесь всё, именно на взаимном уважении. Сила никогда не была для него аргументом, хотя, он знал, когда её можно применять и умел это делать, несмотря на свои, — стыдливо усмехнулся, — так сказать, габариты. И убийств у нас, до того года, не было уже лет двадцать как. Сначала Борька — тоже, кстати, не чужой ему — племянник. Потом внучка. Вот и поехал чердак в другую сторону. Убедил совет поселения в том, что своим своих бояться не надо. А вот от мрази всякой, станичник должен уметь защищаться и детей своих защитить, в случае чего. Вот и открыли арсенал. Теперь у каждого ствол есть. Так что, вы особо не нарывайтесь. Без причины у нас не стреляют, конечно. Но, всё-таки. — Так, а чего он тогда в пацифиста играть начал? — не понял Серёга, как, впрочем, и мы все. — Я сам не знаю, — признался здоровяк. — Знаю только, что часто с ним теперь такие внезапные приступы миролюбия. Мне кажется, так он себя прежнего найти пытается. Видимо, прежним он себе больше нравится. Но, как по мне, правильно он сделал. Тем более, что через месяца три, после того, как все вооружились, на сёла начались налёты. Три окрестные деревни изгоев разграбили… — Кто разграбил? — осторожно спрашивает отец, будто боясь навлечь беду. — Мародёры. Какие именно — чёрт знает! Много банд развелось в последние годы, ой много… Целыми караванами ездят, людей стращают. Те, кто поумнее и побогаче — сразу готовят откуп, заранее. На чёрный день хабар ценный держат — если что, от бандитов откупиться. Это правильно, с одной стороны. Те, ведь, и так своё возьмут. Только вырежут десяток-другой для начала… — Вы тоже откупаетесь? — опережаю Серёгу, который, уже было, открыл рот. — Мы? Нет, — широко улыбается здоровяк. — Не для того Иваныч крышей в сторону милитаризма ехал, чтобы мы добро своё потом раздавали! Когда на нас попытались полтора года назад наехать, у Иваныча как раз приступ миролюбия был. Упрашивал совет откупиться. Но мы все уже этой идеей загорелись! Сказали: «Извини, Иваныч, не хочешь — посиди в сторонке. А мы этих тварей как фашистский флаг порвём!» И порвали-таки! — стукнул себя в грудь Леший — грудь отозвалась глухим звуком. — Правда, тогда погибло много людей. Не знаю даже, как поведут себя сейчас станичники, приди к нам на порог серьёзный противник… Но, так или иначе, свою состоятельность его идея доказала. А ещё идея того, что каждый должен уметь делать всё, как для себя, так и для своего селения. Начиная от покраски долбанных лавочек, — со злостью рявкнул он, проверив ладонью скамейку, перед тем как присесть, и вляпавшись в свежую зелёную краску, — и заканчивая тем, чтобы метко стрелять в головы всяким засранцам! Леший сосредоточено начал осматривать скверик. И как только его цепкий взгляд нашёл то, что…точнее того, кого искал, здоровяк несколько раз вдохнул и выдохнул, прежде чем заговорить. — Андрюша! — крикнул он, стараясь, чтобы его голос звучал, как можно спокойнее, но парень, красивший очередную лавочку, аж подпрыгнул на месте. — Твою мать! Ну почему ты такой идиот! — Леший, ты чего? — испуганно отозвался паренёк. — Чего, чего, — перекривил его здоровяк и вытянул вперёд измазанную краской руку. — Таблички «Окрашено», кто вешать будет? Или опять мама твоя будет половине станицы штаны ацетоном отстирывать?! Нет, ну ей Богу, — устало обернулся Леший обратно к нам, — понарожают идиотов, а потом всё селение мучается… Пойдёмте, в общем, отсюда. А то ещё куда-нибудь вляпаемся. Вы же, как я понимаю, на ПМЖ прибыли? Мы дружно кивнули. — Значит, надобно бы вам домик подыскать или комнату, на первое время. Не в камеру же, в самом деле, вас…