— Вот тебе и «ой»! — снова усмехается шеф. — Когда скупаешь в обычных магазинах то, что в самом-самом ходу на нелегальном рынке — это, как ни крути, странно. Вот и приходят, ищут пособников… — Пособников кого? — Кого, кого… Изгоев, кого же ещё! — То есть… — То есть — нелегальный рынок, — уже с небольшим раздражением обрывает меня Сергей, — это рынок изгоев. Ты что не знал, что ли? — Нет, — признаюсь и начинаю чувствовать себя, словно только что покуривший школьник, узнавший, что за запах табака от детских пальчиков, детская жопка может схлопотать ремня. — Я, как-то думал, что там просто жители окраин барыжат и тому подобное… — Ага, щас! Жители окраин, блин! — покрутил пальцем у виска начальник. — На хрена им то, что можно купить в магазине? Причём, купить недорого, тем более, что они, как-никак, получают либо пособие, либо зарплату. Даже у бедняков есть лимиты на такой скарб. А вот у изгоев — никогда не будет. Их просто нет в платёжной системе! Соответственно, и купить они ничего не могут. Потому у них только натуральный обмен. Ты им — нужные вещи, они тебе — изыски из прошлого. — Охренеть, — наконец опускаюсь я в кресло, — я был среди изгоев… — Ну и что? — всем своим видом демонстрирует удивление моей реакцией Сергей. — Ты ведь тоже не веришь в эти бредни про них? — Нет, но всё-таки… — пожимаю плечами. — Как-то привык, что опасные эти ребята… — Опасные — спору нет. Но ведь, это такие же люди как и мы! Не совсем, конечно… Но и не звери какие-нибудь, как их малюют. А вообще… Не успел Сергей закончить фразу, как за окном тревожно взвыла сирена. Мы, не сговариваясь, прильнули к окну, выходящему на узкий зассаный проулок. Однако, если изловчиться, то можно краем глаза увидеть, что происходит и на проспекте Ельцина, куда выходит фасад нашего центра. Где-то с полминуты мы жадно всматриваемся в удивительно пустынную для этого времени дня улицу, а потом изумлённо наблюдаем, как две нелепые фигуры буквально выкатываются из продуктового магазина, что располагается на другой стороне проспекта, чуть левее нашего здания. Следом за ними вышмыгнула ещё одна фигура, тащащая за собой за волосы молодую девушку — очевидно, менеджера магазина. Издалека казалось, что они именно выкатывались, так как облачены были в совершенно безразмерные плащи, больше напоминающие шкуры давно исчезнувших из природы дикобразов, поскольку с одежды повсеместно свисали лоскуты ткани и какие-то непонятные, то ли ремни, то ли верёвки. На головы налётчиков, а в том, что это именно налётчики нет никаких сомнений, накинуты такие же истрёпанные капюшоны. В руках двое сжимают, что-то вроде коротких мечей или длинных ножей, у одного — обёрнутый, в такое же тряпьё что и он сам, короткий автомат. «Дикобразы» ринулись через улицу прямиком в наш проулок. Последний, тот, что тащит за волосы извивающуюся от боли и страха девицу, притормаживает ровно посредине улицы и безжалостно вонзает клинок в грудь почти обезумевшей от страха молодой женщине. Она смотрит на своего убийцу снизу вверх, туда, где во тьме капюшона скрывается лицо, и тело будто теряет упругость форму. Её голова ещё несколько секунд находится на весу, поддерживаемая за волосы лапищей, облаченной в грубые кожаные перчатки, а потом, когда пальцы разжимаются, с глухим шлепком падает наземь. — Пригнись! — шипит мне у ухо Сергей и, падая на пол, тянет меня за рукав рубашки. Я повинуюсь и валюсь рядом. Вообще-то прятаться не имеет смысла. Окно в кабинет моего начальника зеркальное, так что мы может видеть, а нас — нет. Но сейчас, даже это «на всякий случай» не кажется излишним. Окно звуконепроницаемое, но мы каким-то шестым чувством ощущаем, что мимо нас проносятся три облачённые в тряпьё фигуры. Следует почти поглощенная звукоизоляцией автоматная очередь и на несколько мгновений, очевидно от страха, все звуки стихают. Через несколько мгновений слышатся приглушённые крики. Я поднимаю голову и осторожно выглядываю в окно. В проулке уже пусто и я подаю знак своему товарищу, чтобы тот тоже поднимался с пола. — Что это было? — само собой вырывается у меня. — А хрен его… — шепчет Сергей. Я окидываю взглядом проулок, и мой взор останавливается на гильзах, которые спокойно лежат на потрескавшемся асфальте. Ещё раз оглядываюсь по сторонам и открываю окно. На недовольный писк Сергея я просто машу рукой. Высунувшись в проём на треть корпуса, вижу, что одна из гильз лежит прямо под нашим окном. — Серый! — окликиваю я своего, ещё не успевшего прийти в себя, шефа. — Держи меня за ноги! — Что? — не успевает спросить тот, как я уже ныряю в проём распахнутого стеклопакета, и шеф едва успевает обхватить мои икры. Подхватываю с земли металлический цилиндрик и подаю знак товарищу тянуть меня наверх. Как только я скрываюсь в проёме, слышится гул и лязг — на место прибыл спецназ военсудпола, что заставляет поспешно закрыть окно. Тут же, сам собой включился голографический проектор — так бывало, когда шли экстренные новости. Этот раз не стал исключением. «Срочное сообщение!» — тревожным голосом возвещает девица в строгом пиджачке, стягивающем её пухлую грудь. — «Буквально несколько минут назад наш город был атакован террористами. Атаки прошли сразу в нескольких районах города. Разграблены четыре продуктовых супермаркета, взорваны станция по очистке питьевой воды и городское хранилище зерновых культур. По данным военсудпола, террористический акт — дело рук изгоев, которые смогли уцелеть после зачисток прилегающих к городу северных территорий. Сейчас наши коллеги уже выехали на места происшествий. Более подробную информацию мы представим в следующих информационных выпусках». — Твою мать! — бьёт кулаком по столу начальник. — Помяни чёрта… — Серый, — тереблю за рукав рубашки товарища, не отрывая взгляда от найденной мною гильзы, — а тут может быть и не чёрт, вовсе. — Ты о чём? — Посмотри, — протягиваю я ему гильзу относительно нового калибра 6–60. — И? — Это 6–60 «У» — это для новых винтовок. Первая партия только к 32-м году вышла. — И что? — У изгоев, конечно, может быть такое оружие. Но, вот, только у этой модификации патронов есть дистанционный блокиратор. Проще говоря, они будут стрелять только если на чип в каждом из них поступит сигнал о том, что руководство того или иного отдела военсудпола даёт добро на применение огнестрельного оружия. Решение, разработать такие патроны, было принято после несанкционированного расстрела бунтующих школьников. Помнишь, два года назад? Последние полгода они на штатном вооружении. — Откуда ты это знаешь? — Отец рассказывал. — А он откуда знает? — А вот этого уже я не знаю! Но важно то, что без сигнала из центра управления боевыми операциями стрелять эти патроны не будут. — Ты хочешь сказать… — Я хочу сказать, — плавно опустится я в мягкое кресло и сам испугался своих мыслей, — что нам надо выпить. — А может даже напиться, чтобы забыть всё это… — тревожно шепчет Сергей. — Да… — затравленно озираясь на дверь, соглашаюсь с товарищем, — может и напиться… Глава 5. Сан Саныч Надо заметить, что тогда мы с Сергеем воплотили наши планы в жизнь. А потом ещё раз и ещё. Всю неделю методично напивались после работы, вымывая из мозгов шальные мысли. Как правило, он старался ставить меня на полуторные смены, чтобы мой и его рабочие дни заканчивались одновременно. Тем более, что такая возможность была, так как одна из наших сотрудниц ухаживала за больным ребёнком и ей полагался сокращённый рабочий день, а значит, её работу должен был выполнять кто-то другой. Больничные по уходу за детьми уже, лет десять, как канули в лету, и это давало работодателю определённые рычаги для варьирования зарплатным фондом, переливания его в карманы тех или иных сотрудников. Правда, в нашем случае речь шла не столько о лимитах, сколько о времени и мы этим охотно пользовались. Только вот в эту субботу Сергей не пожелал проводить со мной вечер, предпочтя очередному нашему алкогольному путешествию, чистку печени и крови от накопившихся за неделю токсинов. Бригаду медиков-чистильщиков, как прозвали их в народе, мой товарищ вызывал где-то раз в два месяца. Впрочем, почти все половозрелые мужчины прибегали к их услугам, как минимум раз в полгода, а потому подобная медпомощь была поставлена на поток. Конечно, так называемые, в своё время, «похмельные бригады», существовали ещё даже во времена Советского Союза и, само собой, молодой «демократической» России. Однако, тогда они были явлением, скорее, из ряда вон выходящим. Сейчас автомобили со специфической маркировкой на кузове — перечёркнутой красным крестом формулой C2 H5 OH, то и дело можно увидеть на полной скорости мчащих к своим пациентам. Однако, сия эмблема ни коим образом не отображает суть данной медицинской службы, ведь они не борются с пьянством. Просто даёт нам возможность пить дальше, когда физический предел организма уже близок. Кстати, пациенты таких врачей уже давно стали клиентами. Постоянные даже пользуются скидками. У Сергея, допустим, она весьма ощутимая — 15 процентов. Иногда, чтобы сэкономить я проходил процедуры у него. Он вызывал медиков, расплачивался с ними со скидкой, а потом я его поил на ту сумму, которую он истратил на обновление моей крови и того органа, что отчаянно пытается её чистить от токсинов и иной дряни, но явно проигрывает в неравной борьбе с моим алкоголизмом. Вообще, я уже давно понял, что алкоголь стал чем-то вроде второй религии. К пьянству стали относиться настолько толерантно, что даже изменили в уголовном кодексе классификацию состояния алкогольного опьянения. С 2027 года оно стало не отягчающим, а смягчающим обстоятельством, при совершении преступления. И я, и Сергей прекрасно понимаем, что государству выгодно такое положение дел. Если абсолютное большинство заливает глотки, вместо того, чтобы стремиться к самосовершенствованию и новым знаниям — значит ни о каких серьёзных волнениях, демонстрациях и попытках свержения режима не может быть и речи. Тупое пьяное быдло, довольствующееся следствием, гораздо покладистей любознательных интеллектуалах, пытающихся разобраться в причинах. Но без выпивки просто невыносимо смотреть на то, как наш мир, который мы ещё застали совсем другим, превращается в гниющую помойку, где на самых больших кучах уже возвышаются новые троны. Наш мир изменили и нас вместе с ним. Ввергли не просто во Всемирный голод, а заставили поверить в то, что это данность, в постулативность которой обязан свято веровать каждый. А попытки оспорить теорему — привилегия тех, кто никогда по-настоящему не чувствовал, насколько же, на самом деле, очерствел и высох, но, в то же время, покрылся зловонной слизью наш социум, а вместе с ним и каждый из нас. Отработав свою законную первую смену, я иду в близлежащий от работы бар, который мы так и зовём — «ближний». Бреду, с надеждой на то, что Сергей всё же свяжется со мной и заявит о том, что процедура чистки подождёт, ведь печень требует нового приключения. Но этого не происходит. Я уже подхожу к барной стойке, а звонка всё нет и нет… — Поздравляю с окончанием рабочей недели! — торжественно изрекает бармен вместо приветствия. — Ага, — бурчу в пространство перед собой, даже не замечая барменаю. Тычу пальцем в меню сенсорной столешницы и лениво начинаю перелистывать страницы винной карты. — Чего такой грустный? — интересуется виночерпий, наблюдая, как я вяло листаю туда-сюда одну и ту же страницу. — Да… — отмахиваюсь настолько вяло, что даже сам не понимаю смысла своего жеста, — надоело всё. — Ты про всё, — кивает он на меню, — или «вообще про всё»? — делает он круговое движение ладонями в воздухе, изображая земной шар. — И то и другое, — устало причмокиваю и, наконец, выбрав, прикладываю большой палец в сенсорной стойке, выбирая напиток из обширного списка. Через мгновение, в том самом месте, где ещё виднелся жирный отпечаток моего пальца, образовывается небольшое отверстие, откуда величественно выползает на свет Божий рюмка с чуть зеленоватой жидкостью. — Бехеровка! — протянул бармен. — Хороший выбор. Как раз то, что нужно, когда всё достало. Я ничего ему не отвечаю, просто выпиваю свой шот и ставлю стопку обратно на столешницу. Та, постояв несколько секунд, скрывается с глаз тем же путём что и появилась. Потом я выпиваю ещё. Потом ещё… Бармен что-то чирикает — я его не слушаю, хотя киваю и даже иногда поддакиваю. Мне не интересно, просто помогаю ему выполнять его работу. Ведь бармены уже давно перестали быть виночерпиями — все дела по розливу напитков осуществляет автоматика. Бармен остаётся в баре только потому, что это место и подобные ему, просто служат гаванью для людей уставших от всего того дерьма, что затекло в самые мелкие щели того мира, что отгораживает от нас входная дверь пивнушки. И в этой гавани должен быть смотрящий, который пришвартует твою покорёженную и текущую посудину. Должен быть тот, кто не отмахнётся от тебя, когда твой пьяный скулёж прорвётся наружу. Должен быть друг на пару часов… И этот парень, что стоит сейчас по другую сторону стойки, уже привык им быть. Он уже давно просто друг всех здешних завсегдатаев-пьяниц. Только вот мне до его дружбы нет никакого дела. Я не думаю ни о чём и просто опрокидываю в себя стопку за стопкой. Как это прекрасно — не думать ни о чем. Вообще не думать… Точнее, думать, но не задумываться. Мыслить простыми категориями. Никаких сложносочинённых измышлений. Всё просто. Короткие вопросы, короткие ответы. А если ответа в голове вдруг не находится в течение секунды, то вопрос признаётся несостоятельным и отбрасывается в сторону, как отбраковка. Как просто… Нажал, взял, выпил, поставил и всё становится ещё чуточку проще. Потом ещё. Вот он — путь в мой двусложный мир, где есть «да» и есть «нет», где есть «чёрное» и «белое», где нет полутонов и, всяких там, «возможно» или «вероятно», где не обсуждается постулативность выводов, сделанных кем-то за нас. Как же хорошо быть идиотом! Как же хорошо… Вот я щёлкаю по чувствительной кнопке гарнитуры и, на уровне моей груди, всплывает голографического меню. Выбираю телефонную книгу, утомлённо прокручиваю туда-сюда и, наконец, набираю своего, как показали последние десять лет моей жизни, единственного друга. Правда, когда он стал ещё и моим шефом, то остался другом, только на три четверти… Шучу, конечно. Не смешно? Мне простительно, я ведь пьяный. Смягчающее обстоятельство, как ни крути… Сергей отвечает не сразу, но всё же отвечает. — Что, лечишься? — вопрошаю, своим, уже изрядно хмельным голосом. — Ага, — весело отзывается Масловский. — А ты, я слышу, уже «подлечился»? — Да пошёл ты на хрен, предатель! — почти плюю в трубку, впрочем, не слишком злобно для того, чтобы это могло показаться обидным. — Что мне теперь делать? А, брат? Сижу, вот, сижу, пью один… Как мудак! — Ну, кто же тебе виноват, что ты один пьёшь? Выпил бы с кем нибудь… из друзей. — А у меня нет друзей! — парую и отваливаюсь на спинку высокого барного стула. — И ты, тоже, скотина такая, не по-дружески со мной… — Опять же, кто тебе виноват, что у тебя нет друзей? — Ой, а у тебя, можно подумать, есть? — пробулькиваю я вопросом на вопрос. — Ну, так меня это не коробит, — хохотнул шеф, — и никакого дискомфорта от пьянства в одиночестве я не испытываю. В этом есть эстетика, что ли… Возможность побыть наедине с собой, покопаться в глубинах своей души…