— А почему, по-вашему, он решил опубликовать другой вариант? — Я не знаю. Может, «на злобу дня»? И, если честно, я не читал его статьи о терроризме. Я знаю лишь то, что говорили в новостях. — Правильно. Её удалили уже через двадцать минут. — Чего же там такого было? — Ничего, что могло бы быть интересно нормальному члену нашего общества, — откинулся на спинку стула законник. — А ненормальному? — А ненормальные у нас не водятся… — снисходительно и даже, как мне показалось, с ноткой тоски, посмотрел он исподлобья. — А, если и водятся, то недолго. — Вы на кого намекаете? — Я не намекаю. Я, так, — рассеянно развёл он руками, — размышляю… — Чего вы хотите? — напрямую спросил я. — Побеседовать с вашим отцом, на предмет его сомнительного публицистического труда и обсуждения с ним некоторых вопросов. Например, как жить дальше? — Во, как? — деланно удивился я. — Побеседовать, значит? — А чему вы удивляетесь? — Я думаю, беседа ваша будет сразу в суде. А после — обвинение, приговор, каторга… Ах да, перепутал формулировки — обязательные работы… — Зря вы так, — даже как-то обиженно скривился военсудполовец. — Нам не нужно губить человека, тем более такого, в прошлом уважаемого, как ваш отец. Нам нужны извинения… — Перед кем это? — Перед обществом, — не моргнув глазом, сообщил он. — Выступит на ТВ, наплетёт что-нибудь вроде — «хотел привлечь внимание, эпатаж, возврат былой журналистской славы» и так далее. Естественно, придётся понести некое наказание, — снова развёл руками собеседник. — Но, в случае сотрудничества, судить его будут не как экстремиста, а просто, как клеветника. Может даже штрафом отделается. А может месяцок поработает на обязательных. От этого никто ещё не умирал… — Да, конечно! — перебил его я. — Не умирал никто?! Не несите эту хрень! — Ну, всё зависит от вида работ. Если речь о ядерных отходах — то, конечно, да, для здоровья не очень полезно… — Не очень? — усмехнулся я. — Ну, а если, — невозмутимо продолжил законник, — например обычные земляные работы, или расчистка сорняка, ползущего в город, то тут лишь труд и ничего более. — Складно всё у вас… — Складно, — согласился он. — Так, вы не знаете, где может быть ваш отец? — Нет, не знаю. — А, что означает фраза, на оставленной им записке? — Хрен его… Я понимаю не больше вашего. — Ну, что же, — поднялся с кресла мой оппонент, — не буду более вас задерживать. — Я, что — свободен? — искренне удивился я. — Ну, вы же не сделали ничего дурного, по большому счёту? Значит — свободны. Только, учтите — если встретите отца, перескажите ему наш разговор. Он человек умный, думаю, сделает правильный выбор. А вы, если придёт запрос, посетите нас без промедления — это в ваших же интересах. Я кивнул, вопросительно посмотрел в сторону выхода из кабинета и получив одобрительный жест, отпущенный даже не головой, а лишь глазами судполовца, устремился на свободу. Пока я шёл по участку меня никто не задержал. Более того — на меня даже внимания особого не обращали, да и я не стремился его к себе привлекать. Дороги спрашивать не пришлось, поскольку здание и его планировка были интуитивно понятны. Потому, уже через пару минут я был на улице и дышал грязным, но, всё же, свободным воздухом. Как звали, и в какой должности был мой визави — я так и не поинтересовался. Негодование, вперемешку с испугом, выдули эти вполне закономерные вопросы из похмельной головы, в которой всё же тлела мысль о том, что эти данные никогда больше не понадобятся. Насчёт опоздания на работу не стоило волноваться. Ведь, даже если дело выплывет на дисциплинарную комиссию, легко смогу сказать правду — был в участке и это подтвердится. Но всё же я спешил. Не потому, что считал своим долгом появиться на службе как можно быстрее. Просто казалось жизненно необходимым поделиться пережитым с тем, кому я хоть чуть-чуть небезразличен. С момента моего высвобождения прошло сорок минут и вот я распахиваю дверь кабинета своего начальника, но его, увы, на месте нет. Наверное, вышел в уборную. Без стеснения взгромождаюсь в начальническое кресло и начинаю шарить по ящикам стола. Я знаю, что именно там хранится то, что помогает притормозить скачущие во весь опор мысли, сделать себя, на время, чуточку тупее… В самом нижнем ящике находится контрабандный коньяк. Здесь же одна из двух дежурных рюмок. Она наполняется доверху и алкоголь спешно стремится в желудок, когда дверь распахивается и на пороге появляется Сергей. — Ты чего, охренел? — негромко, но злобно вопрошает он, выпучив глаза, кстати, сегодня не красные — такое бывает нечасто. Очевидно, положительно сказались вчерашние процедуры. — Нет, — коротко отвечаю и звонко ставлю стопку на поликарбонатную столешницу, заделанную под дерево. — Ты же ведь не против? Правда? — Ну, ты… — он не договорил, махнул рукой и, наконец, закрыл за собой дверь. — Опять? — строго спросил он. — Опять, спрашиваю? Мало тебе одного залёта? — Я не виноват, — почти по-детски отзываюсь, скукоживаясь, будто в ожидании отцовской звонкой затрещины. — Это всё судполовцы… — Чего? — не понял он дурачусь ли я, всерьёз ли. — Военсудпол? Он тут причём? — А я от них, — поясняю, не отрываясь от вторичного наполнения рюмки чужим коньяком. — Мне налей, — усаживаясь на место для посетителей, распоряжается шеф. — Чего они от тебя хотели? — Отца ищут, — пожимаю плечами и достаю из ящика вторую стопку. — Суки, — ругнулся Сергей. — Так чего он там такого написал, что пыль поднялась? — Да ничего, как я понял, — пододвинул ему наполненную почти до края рюмку, — я не читал. Только то, что было в новостях. Но, зная отца, могу сказать — если он о чём-то и говорил, то опираясь на железные факты, аргументы и исторические аналогии. В целом — должно было выглядеть сильно. Не любят они этого… — Ясное дело, что не любят, — принял Сергей свой шот и, почему-то, недоверчиво понюхал. — А от тебя чего хотели? — Чтобы с отцом договорился. Мол, он им публичное признание в том, что он всё это, по большей части, нафантазировал. Для эпатажа, так сказать… А они его пожурят, если это можно так назвать, да отпустят. — Ты им веришь? — Нет, конечно. Хотя, черт их разберёт… — Да, уж, — как-то обречённо вздыхает Серёга и опрокидывает в себя содержимое рюмки. Я следую его примеру, и с минуту висит немая пауза, будто тайм-аут, данный для осмысления услышанного, сказанного и даже недосказанного… — Наливай ещё! — решает разрядить обстановку мой школьный товарищ. — Так, Сан Саныч у них? — Не, а, — игриво крякаю, снова наполняя рюмки. — А где же? — Слинял! — заявляю с почти победной интонацией, мол, «Молоток батя. Нагадил, да был таков…» — Видимо понял, что закроют его и свиснул, по-тихому. — А куда? — не унимается Сергей. — Да откуда мне знать! — возмущаюсь непрекращающимся расспросам. — Тебя, случаем, не эти скоты подослали? — киваю я на окно, за которым, в моих шизофренических фантазиях, вполне мог дежурить подосланный шпионить судполовец. — Да пошёл ты! Он же мне как родной! — Да, знаю я… — застыдился своих слов, пусть и сказанных почти в шутку. Мой отец, действительно, для Серёги почти как родной. Точнее, вместо него… Родной отец Сергея погиб, когда нам с моим нынешним шефом было всего-то по девять лет. В тот злосчастный день он, вместе с Сан Санычем, вернулся из трёхдневной командировки на Восток региона. Сдали аппаратуру, выпили по паре пива и разошлись по домам. Мой отец дошёл, Серёгин — нет. Его сбила машина на перекрёстке, почти у самого дома. Водитель скрылся, скорая ехала неспешно. Умер он по дороге в больницу и, с тех самых пор, мы с моим школьным товарищем стали проводить ещё больше времени вместе, в том числе и втроём — я, Сергей и Сан Саныч. По сути, у меня появился сводный брат. Несмотря на то, что мама моего друга никуда не делась, с нами он проводил гораздо больше времени, чем с ней. Поначалу вдову это смущало, а потом привыкла. Иногда мы даже гуляли все вместе или ходили куда-нибудь. Помнится, как-то отец вывез нас на рыбалку. Тогда ещё в водоёмах водилась рыба, а на воду можно было выйти на лодке, не опасаясь, что в один прекрасный момент металл обшивки истлеет. Точнее — его сожрут бактерии, изначально выпущенные в море очищать его от разливов нефти, а потом сменившие свой рацион и переставшие умирать через определённый, заданный генетиками, срок. Тогда Серёгина мать, бывшая натурой утонченной и чуждой обычным мужским радостям двадцатого века, прокляла всё на свете. Её нежную кожу комары искусали везде, куда только смогли дотянуться своими хоботками-жалами. Нам тоже досталось, но мы не обращали на сей факт такого внимания, ибо оно, целиком и полностью, было приковано к дамской истерике. В общем, больше десяти лет мы жили, практически одной большой семьёй. Несколько обособились друг от друга, лишь когда я съехал с родительской квартиры. Произошло это, как только устроился на первую работу и стал зарабатывать достаточно для того, чтобы снимать личный угол, пусть даже живя впроголодь. Потом моя мама уехала в Люксембург, и отец остался совсем один. Несмотря на то, что с матерью он был уже давно в разводе, это не мешало им приходить друг к другу в гости почти каждый день. Само-собой, после её эмиграции визиты прекратились, и Сан Саныч очень скучал по простому человеческому общению с близкими людьми. Но мы с Серёгой его навещали. Бывало, приезжали в гости вместе, бывало поочерёдно — то я, когда было время, то Серёга, когда выдавался свободные денёк у него. Кому Сан Саныч был рад больше — для меня до сих пор вопрос открытый. Хотя, это, конечно, ревность. Пусть и не хочется этого признавать… — Написал белеберду какую-то, что, мол, «пойду туда, где кони — друзья…» или, что-то в этом роде… — Действительно, бред, — соглашается Серёга. — Может пьяный был? — Не, это я пьяный был. А он, ты же знаешь, не пил почти… Тут что-то другое. — Может, — призывно кивает шеф на початую бутыль, — ещё выпьем? За полчаса, в разговорах, мы прикончили коньяк и, вместо своего рабочего кабинета, который с самого утра грел Олег, давно мечтающий меня подсидеть, я отправился домой. Точнее, в направлении дома. Так как по дороге я неоднократно останавливался, заходил в бары. Думал, пил, опять думал, хотя с каждой выпитой рюмкой это становилось всё тяжелее. Тыча пальцем, то в одну позицию сенсорного меню, то в другую, я всё прокручивал в голове бессмысленную фразу, начёрканную отцом на листке бумаги. У меня, наконец, получилось вспомнить её дословно. «Я буду там, где понимают разницу между безродной клячей и старым добрым другом» — крутилось в затуманенных алкоголем мозгах. И тут мой взгляд упал на две стоящие рядом в меню позиции. «White horse» и «Jack Daniels». Я ткнул пальцем сначала в первую — выползла стопка, выпил. Потом во вторую и проделал то же самое. «То же самое», — пронеслось в голове, — «Никакой разницы…» Никакой разницы… Никакой! Белая лошадь, Джек Дениэлс… Кляча, старый друг… Чёрт возьми! Он же о виски! Здесь нет разницы! А, где есть? Где, где, где… Там где есть настоящий виски, из тех времён, когда разница была. Нелегальный рынок! Я сорвался с места, выбежал на улицу, подал маячок такси. Ехать на таком транспорте в место, за простое посещение которого можно запросто загреметь под быстрый и суровый суд — не самая лучшая идея. Эта светлая мысль пришла мне в хмельную голову, когда машина уже стояла, зазывно распахнув зёв пассажирской двери. Я ещё секунду поразмыслил и всё же запрыгнул внутрь, но указал адрес своей работы. Приехав на место, я снова без стука ворвался в кабинет Сергея и его опять не было на месте. Снова порывшись в ящиках, обнаружил бутылку контрабандной водки, налил себе, выпил. Снова хозяин кабинета застукал меня как раз тогда, когда я вливал в себя бесцветную сорокоградусную жидкость. — Опять?! — почти взверещал шеф.