— Спокойно! — попытался сказать твёрдо, своим размякшим от пьянства голосом. — Серый, нужна твоя тачка. — Ага, сейчас, только наполирую, как следует, а то стыдно без полировки отдавать… Ты, что — совсем охренел?! Ещё и бухой… — Серый, мне надо… — попытался я приобнять шефа, но тот ловко вывернулся. — Надо… Зачем тебе «надо»? — Я знаю, где батя! Серый, знаю… — я отвлёкся, чтобы налить ещё, так сказать, отпраздновать это событие. — И где? — с нетерпением вопросил мой товарищ. — А я тебе не скажу! — закапризничал я. — Ты ведь мне машину не хочешь давать. Вот и шиш тебе! — с трудом скрутил я фигу и ткнул почти в нос Сергею. — Вот дебил! — в сердцах ругнулся он. — Поехали, я тебя отвезу. — Вот, — оживился я, — это другой разговор! Возьму с собой? — потряс я бутылкой водки, по которой разошёлся смерч из воздушных пузырьков. — Если я скажу «нет» — ты послушаешься? — Ну а как ты думаешь? — Ну, тогда чего спрашиваешь?! — И то верно! — согласился я. — Слушай, а у тебя ничего загрызть нету?.. Когда мы загрузились в «Каддилак» и выехали из подземного гаража, я почти сразу уснул, в обнимку с бутылью контрабандной водки и небольшим пакетом скромной закуски, которую, после долгих уговоров, всё-таки, раздобыл уставший от моего нытья Серёга. Мне снились нелепые сны. Я, будто бы, шёл по иссушенному полю. Мою кожу, непокрытую одеждой, нещадно жёг горячий ветер, а испепеляющие солнечные лучи били прямо в глаза, не давая сосредоточить взгляд на том, что было впереди. И, тем не менее, я шёл. Шёл вперёд, хотя, по какой именно причине мне нельзя было двигаться в обратную сторону — не понимал. Просто знал — впереди, что-то очень важное. Важнее жара от ветра и солнца, важнее жажды, что безжалостно мучила моё иссушенное горло. Важнее меня, важнее всего в этом мире… Это казалось самым главным и самым стоящим. Именно стоящим того, чтобы забыть обо всём другом и идти. Забыть о прошлом и не думать о будущем, по крайней мере, в привычных нам, обывательских категориях. Забыть о себе, как о личности, но помнить о том, что ты человек. Причём, Человек с большой буквы. Человек, который может мыслить масштабно и не зацикливаться на мелочах. Человек, способный думать о том, что он часть чего-то большого — часть организма, под названием планета Земля, а не паразит, обитающий на ней. Я шёл вперёд уже не пытаясь прикрыть ладонями глаза от бьющего по ним света, ведь руки истратили все свои силы и висели, словно две бечевки с распушёнными концами-пальцами. Несмотря на то, что солнце было прямо по курсу, куда бы я не повернулся свет не становился тусклее. Влево, вправо — всё едино. Лишь сзади зловещей лавиной наплывала темень. Будто, то место, откуда я ушёл — навсегда накрыла ночь. Холодная, колючая, незнающая ласки и любви. И я понимал, что рассвет за моей спиной никогда не наступит. А значит и мне там делать нечего. Значит надо идти на солнце. Главное идти… И пусть я сгорю, словно мифический Икар. Там, впереди, свет, а значит — там должна быть жизнь, а может и новое начало… Мне казалось я упорно волочу свои ноги дни, может даже недели, а может и годы… Просто светила перестали сменять друг друга. Они застыли на разных чашах весов. Я понимал, что так не должно быть, но предельно точно знал, что так и есть, что это данность, с которой необходимо смириться. А ещё необходимо идти… И вот я спотыкаюсь и падаю, едва успевая подставить сухой земле щеку вместо носа. На то, чтобы выставить перед собой руки попросту не хватает сил. Кое-как я приподнимаюсь и вижу перед собой небольшое озерцо. Оно, всего-то, размером с блюдце. Но это не лужа, нет! Оно почти бездонное. Через кристально прозрачную воду видно, как далеко уходит вглубь земли это порождение микрооазиса в моём собственном сне. Я делаю неловкое движение, потом ещё одно — словно червяк, подползаю с этому крохотному озерцу и мои губы почти касаются его безмятежной глади. Я физически чувствую исходящую от него прохладу и свежесть. Но меня отвлекают. Надо мной вырастает Тень и, превозмогая почти нестерпимую жажду, я поднимаю глаза. Это просто человек. Из-за яркого света виден лишь силуэт. Я прищуриваюсь, и у силуэта начинают вырисовываться детали. Сначала общие черты. Одежда — форменный пиджак и брюки. Такие носят высокопоставленные чины военсудпола. Потом проявляется лицо. Оно ничем не примечательное. Если бы на нём не было глаз, носа, рта — я бы сказал, что лица и нет вовсе. Оно имело место быть, но оно было никаким. Да, наверное, всё-таки, его не было… Очевидно, мне просто очень хотелось видеть привычное и воображение внутри сна дорисовало недостающее. Человек протягивает мне двухсотграммовую пластиковую бутыль с водой. Я вопросительно смотрю сначала на неё, потом на моё кристально чистое озерцо, потом в то место, где должно быть лицо. Безликий кивает и призывно потрясает бутылью. Мне гораздо проще прильнуть губами к прохладной водной глади, но я, превозмогая усталость, достаю измученную руку, придавленную моим, не менее измученным, телом и протягиваю навстречу бездушной пластиковой таре с безжизненной обеззараженной водой. Когда мои пальцы почти касаются её, человек без лица чуть отстраняет бутылку и протягивает портативный платёжный терминал. Я послушно прижимаю к сенсору иссушенную подушечку пальца и приборчик ободрительно пищит, возвещая о том, что лимит на бутилированную воду списан. В моей руке, наконец, оказывается бутылка, но мой взгляд вновь опускается на столь прекрасное в своей простоте и невинности озерцо. На моих глазах вода в нём начинает чернеть. Я понимаю, что это нефть. Через секунду начинается игра красок. Чёрное медленно вытесняет серое — это те самые бактерии-маслоеды, которых вывели в лабораториях и выпустили в Мировой океан, чистить его от многочисленных разливов чёрного золота, но такого убийственного для почти всего живого. Серое поглощает черноту, а затем и само исчезает, оставляя после себя чуть мутную, но уже полностью мёртвую воду. Такую нельзя пить, в такой нельзя жить… Я крепче сжимаю в руке купленную бутылку, с трудом достаю из-под живота вторую руку и скручиваю крышку. Губы жадно обхватывают горлышко, но вместо живительной влаги в рот сыплется мелкий, солоноватый на вкус, песок. Я отплёвываюсь и с ужасом понимаю, что света впереди уже нет — там такая же ночь, как и в тех местах, откуда я так долго шёл… — Сука! — хриплю сквозь сон и открываю глаза. — Ты чего? — не очень, впрочем, удивившись, интересуется Сергей. Он знает, что периодически, когда напьюсь, я могу ругаться во сне. Примерно так же часто, как и, например, петь… — Ничего, — машинально отвечаю, озираясь по сторонам. — Мы приехали? — Ага, почти… — пробубунил он припарковывая автомобиль. — Куда ты меня привёз? — встрепенулся я, выглядывая в окно, за которым сиял всеми цветами радуги большой мегамаркет. — А ты на тот рынок с пустыми руками собрался, я так понимаю? — Черт, я об этом не подумал. — Ты о многом не подумал! — укоризненно кивает шеф. — Например, о времени суток. Ты что — собирался средь бела дня переться на окраину? — А сейчас… — вдруг понимаю, что сейчас уже поздний вечер, беглый взгляд на наручные часы подтверждает мою догадку. — Как так то? — Вот так! Мы сделали кружок вокруг квартала, пока ты не уснул, потом вернулись в гараж. Я пошёл, в отличии от некоторых, — грубо тычет он в меня пальцем, — на своё рабочее место. А как моя смена закончилась — вернулся и, с приятным удивлением, обнаружил, что ты не заблевал мне салон. Спасибо, брат! — с издёвкой отметил он. — Короче, сиди тут. Я пойду скуплюсь. Тебе лучше не палить сейчас свою карту. Вдруг, чем чёрт не шутит, мониторят тебя. — Спасибо, Серый… — Не обольщайся — это в долг! — Хорошо, хорошо! — решаю не спорить. — Слушай, может, если всё равно идёшь — пивка захватишь? — Водку пей! А лучше не пей. Короче — делай что хочешь! Главное, через час быть в адеквате. Нелегальный рынок — не то место, где можно безнаказанно творить что вздумается. — Понял, сделаем! — беру под воображаемый козырёк. — Так, что насчёт пивка, если уж всё равно в долг… Глава 7. Ночной базар В этот раз, в отличие от моего первого визита, нелегальный рынок предстал совсем в другом обличии. Если тогда я свободно ходил меж совмещённых вандальским способом квартир и вполне спокойно рассматривал любой прилавок, на котором было выставлено нечто, к чему я имел интерес или любопытство, то теперь это было физически невозможно. Широкий Бродвей превратился в настоящий Шанхай. Людей столько, что кажется, если все вздохнут чуть глубже — кислорода в кишке помещений не останется вовсе. Надо сказать, что и, так называемых, магазинчиков стало на порядок больше. Когда я был здесь в прошлый раз, некоторые комнаты оставались закрытыми. Теперь же они распахнули свои двери и явили потенциальным клиентам всё великолепие разномастного ассортимента. — Видимо ты пришёл слишком рано, — поясняет Сергей, увидев на моём лице удивление, — самый разгар торговли здесь начинается после 22:00. А ты во сколько был? — Днём, ближе к полудню, — признаюсь, не отрывая глаз от смуглой девицы, демонстрировавшей какому-то субтильному клерку баночки с настоящими специями. — Пошли, — машет мне Сергей, увидев моё замешательство и двинув вперёд, протискиваясь в толпе. Я двигаюсь следом, но неосмысленно, поскольку внимание целиком и полностью поглотила общая атмосфера. Точнее, то один участок окружающего пространства, то другой. Словно погружаешься в какой-то иной мир, со своей энергетикой, со своей неведомой тебе матрицей. Я иду, будто по средневековому арабскому базару, по крайней мере, мне кажется именно так. Пестрота красок поражает. Запахи, которые, уж, и забыли в современном мире, увлекают за собой. Вокруг люди, по доброму, но с азартом спорящие с другими людьми, относительно цены, вместо касания пальца о холодный сенсор бездушного сейф-прилавка, в таком же бездушном городском супермаркете. Вот она — жизнь. Она здесь, в этом заброшенном доме, в этих стенах, раздолбленных для нужд торговли, местной логистики и свободно перемещения посетителей из квартиры в квартиру. Вот она — свобода. Когда в попытке приобрести что-то есть люфт между желаемым и действительным, между ожидаемым и реальным. Мы проталкиваемся вперёд, и я вижу, как совсем юный парень вертит в руках виниловые диски. «Это Боб Марли» — говорит он прилично одетому клиенту, судя по костюму — чиновнику не самого последнего порядка. Мужчина бережно берёт пластинку и внимательно осматривает, давая тусклым лучам почти старинных ламп накаливания облизать каждый квадратный сантиметр поверхности, дабы выявить малейшую царапину, если таковая имеется. Он смотрит на едва заметно ребристую поверхность с теплотой и трепетом, наслаждается самой игрой света на смольно-чёрном диске, предвкушая момент, когда его коснётся тонкая игла проигрывателя. Затем мой взгляд приковывает к себе буквально облепленная людьми лавка. Мне безумно интересно и пытливый взор пытается найти просвет меж голов и тесно прижатых друг к другу плеч. Наконец, проходя мимо, я на секунду встаю на цыпочки и вижу, как в двух довольно просторных клетках копошатся бело-серые мыши вместе с их собратьями-альбиносами. В старых фильмах моего детства, над такими ставили опыты и скармливали в зверинцах животным, как считалось, более высокого порядка. А ещё их можно был купить в любом зоомагазине. Теперь же, держать питомца — привилегия лишь весьма состоятельных граждан. Купить животное — роскошь, измеряемая безумным количеством универсальных лимитов. Плюс ежемесячный налог, примерно в десятину от стоимости питомца. Потому, большинство могли видеть животных лишь на экране. Владельцы питомников считаются одними из самых богатых и уважаемых членов общества, так как их товар штучен и исключительно элитарен. А здесь — вот они, самые что ни есть живые и настоящие зверьки. Только протяни руку и к ним можно будет даже прикоснуться! В последний раз у меня это было в 2031-м. Тогда у одного нашего общего с Сергеем знакомого ещё была собака. Старая-пристарая. Он взял её ещё до того, как питомцы оказались недоступны простым смертным, но собака жила так долго, что даже стала объектом судебного разбирательства. Муниципалитет заверял — животное должно облагаться налогом по правилам, общим для всех. Хозяин собаки, точнее, его адвокат, утверждал, что закон обратной силы не имеет и владелец не обязан платить налог, так как зверь был приобретён ещё до пересмотра налогового законодательства. Конечно, суд выиграл муниципалитет, с поправкой на то, что расходы на устройство собаки в приют возьмёт на себя город, в случае если ответчик будет и дальше упорствовать и не выплачивать должные подати. В итоге раскошелиться пришлось. Сначала на судебные издержки, потом на выплату всех задолженностей за прошлые двадцать три месяца — ровно столько шло слушание, из которого СМИ сделали целый новостной сериал. Вскоре собака умерла. Хозяин принял это стоически. Мне было его жаль, но не так чтобы очень. А теперь мне жаль и его и себя. Себя, потому, что я всего пару раз по-настоящему потрепал мохнатые уши и холку. Было это девять лет назад. — Ты видел? — не сдерживая эмоций, одёргиваю за рукав Сергея, проталкивающегося меж людей немного впереди меня. — Чего? Мышей? — не оборачиваясь, уточняет он. — Ну, да. Откуда они тут? — У них и спросил бы, — хохотнул шеф. — Откуда мне знать? Выращивают, наверное. — Интересно, сколько стоят? — Можно за пять фонариков сторговать, — обыденным тоном заверяет Серёга. — Да ну? — не верю в столь фантастически низкую, по нынешним временам, цену. — В питомниках они раз в сто пятьдесят больше стоят, если конечно фонарики твои конвертировать. — Так, то в питомниках… Ты лучше сюда смотри, — приостанавливается он и кивает на прилавок, чуть углублённый в одну из комнат, по левую руку от нас. За прилавком стоит парень в матерчатом фартуке и шапочке белого цвета. И перед и за ним, на полках расставлено множество стеклянных колпаков, под которыми ждут своих покупателей настоящие булки… Настоящие, как в детстве! Правда, даже тогда, действительно вкусный хлеб я ел не так часто. Например, когда отец расщедривался и покупал какой-нибудь каравай в частной пекарне. Тогда это ещё мог себе позволить человек со средним достатком. Или же, когда получалось купить свежеиспеченный, ещё горячий заводской хлеб. Он тоже был вкусным, правда, только пока не остывал. После он становился пресным и заметно грубел. А то, что таилось под стеклянными сферическими крышками, выглядело так, будто продавец только-только, прямо на прилавке, замесил тесто и, где-нибудь в подсобке испёк всё это великолепие. Парень уловил наши взгляды и решил ещё больше раздуть огонь нашего гастрономического интереса. Он приподнимает одну из крышек и даёт запаху выйти наружу. Первые нотки мучного буквально физически потянули к их источнику. Причём, не только меня, но и Сергея, несмотря на то, что он явно лучше знаком с местным ассортиментом и привычен к его завлекающим флюидам. Я подхожу почти вплотную к прилавку, но мужская рука неласково шлепает меня по пузу, призывая остановится. Босс всё-таки сумел прийти в себя, в отличии от меня. Мой желудок, вкупе с обонятельными рецепторами, перекрыли дорогу моему разуму, устроив сидячую забастовку прямо на его пути в моё открытое и беззащитное сознание. Господи, как же долго мы жрём дерьмо, что даже свежий хлеб, приготовленный простым недоучкой-пекарем, без всякой магии и использования современных технологий, может полностью парализовать своим великолепием простоты и аутентичности. Всё познаётся в сравнении… Но нас уже давно лишили возможности сравнивать. Данная привилегия осталась лишь избранным. Это началось в девяностых годах прошлого века и, наверное, не закончится уже никогда, а лишь будет набирать ход. Те, кто рождены жрать дерьмо — не должны вкушать ничего другого. А те, кто рождён для другого — никогда не осквернят себя даже запахом непристойности. Это именно тот постулат, который вбивают людям в голову с самого начала этого скотского двадцать первого века. Сергей тянет за рукав, и мы снова продираемся сквозь толпу, возбужденную от прелести и пестроты разнообразия, от всего того, чего общество лишило тех, кто составляет большую его часть. Мы проходим ещё три квартиры, а я не перестаю крутить головой, стараясь ухватить взглядом как можно больше красок, которых так мало в моей повседневной жизни. Наконец, Сергей останавливается, и я едва не врезаюсь в его спину. Он заворачивает влево, входя в небольшую продолговатую комнатку. По её стенам тянутся стеллажи с различного рода безделицей, с придыханием предающей привет из прошлого, ещё не затянутого такими густыми свинцовыми облаками. Пепельницы, старые керосиновые зажигалки, светильники, работающие на том же топливе, статуэтки, брелоки, магниты с изображением мест, которые в момент запечатления на фото, ещё не тронула суровая тоска современности — Париж, Лондон, Рим, Стамбул, Москва… Я не успеваю рассмотреть всё, да это и вряд ли возможно. Вещиц так много… Ими заставлены все длинные, во всю стену, полки. По пять на каждой. И ещё три за спиной парня-продавца — темноволосого парня с претендующей на аккуратность слегка распушившейся бородкой. Он внимательно смотрит на нас, даже не пытаясь скрыть подозрительности. Но он не боится. Скорее интересуется — что это за «фрукты» выросли на его угодьях. — Интересуетесь? — наконец спрашивает парень. — Немного, — неопределённо отвечает Сергей. — Немного — лучше, чем ничего, — не сводя с нас глаз и стараясь говорить максимально отстранённо, поддержал продавец ничего не значащий разговор, ничего не значащей фразой. — Вы — Макс? — мой товарищ, наконец, переходит к делу. — Смотря, кто спрашивает?