Олег с грохотом захлопнул дверь, скинул обувь, наступая на задник второй ногой, и помчался по лестнице на второй этаж. По всему дому разливался свежий лимонный запах политуры для мебели. Он ворвался в свою комнату, и трубочки «музыки ветра», закрепленные на потолке, в ужасе звенели, пока он срывал с себя джинсы и натягивал тренировочные штаны. Выскочил обратно и уже приготовился одолеть лестницу двумя прыжками, как из спальни матери раздался ее голос. Он вошел туда и увидел Ракель на коленях перед кроватью, под которой она шуровала длинной шваброй. — Я думал, ты убиралась в выходные. — Да, но не так тщательно, — ответила мать, встала и провела рукой по лбу. — Ты куда? — На «Грёссбанен». Покатаемся на коньках. Карстен меня ждет. К обеду вернусь. Он оттолкнулся от порога комнаты и в носках проехался по паркету, удерживая центр тяжести внизу, как его учил Эрик В., местный ветеран конькобежного спорта. — Подождите-ка, молодой человек. Кстати, о коньках… Олег остановился. Только не это, подумал он. Она нашла коньки! Ракель застыла в дверях и, склонив голову набок, пристально смотрела на него: — Уроки сделал? — Да сегодня мало задали. Сяду после обеда. Он видел, что она колеблется, и добавил: — Ма, ты такая шикарная в этом платье. Она опустила взгляд на свое старое голубое в белый цветочек платье, и хотя глаза оставались суровыми, в углу рта притаилась усмешка. — Ты говоришь прямо как твой папаша. — Да? А я думал, он только по-русски балакает. Он не хотел сказать ничего такого, но что-то с матерью произошло: ее как будто дернуло током. — Мне можно идти? — И он загарцевал на месте. — «Да, вы можете идти»? — Голос Катрины Братт раскатился по всему тренировочному залу в подвальном этаже Полицейского управления. — Ты что, так и сказал Идару Ветлесену? «Можете идти»? Харри посмотрел на ее лицо, склонившееся над гимнастической скамейкой, на которой он лежал. Свет потолочных ламп обволакивал ее голову сверкающим золотым нимбом. Он тяжело выдохнул: у него на груди покоилась штанга. Он собирался отжать девяносто пять кило и как раз снял штангу со штатива, когда в зал парадным шагом вошла Катрина и испоганила ему всю тренировку. — Пришлось, — выдавил Харри и подтянул штангу чуть ближе к ключицам. — С ним был его адвокат, Юхан Крон. — И что? — Ну, Крон начал с того, что мы применяем к его клиенту недозволенные методы давления, что купля-продажа секса в Норвегии вполне законна и что наши попытки заставить уважаемого хирурга нарушить закон о врачебной тайне тоже могут заинтересовать прессу. — Да господи боже ты мой! — воскликнула Катрина, и голос ее задрожал от ярости. — Речь идет об убийстве! Харри никогда еще не видел ее в таком состоянии, поэтому ответил наимягчайшим тоном: — Послушай, у нас не получится напрямую привязать убийство двух женщин к диагнозу их детей. Тут может быть простое совпадение. И Крону это отлично известно. Так что никак не мог я этого Идара задержать. — Да уж. Все, что ты можешь, — лежать здесь и ничего не делать! Харри почувствовал боль в ключицах и понял, что Катрина, как ни печально, совершенно права. Она закрыла лицо руками: — Прости… Я просто… Сумасшедший денек выдался. — Ох, — простонал Харри из-под штанги, — помоги, пожалуйста… — Но с другой стороны! — Она отняла руки от лица. — Мы можем зайти с другой стороны. Из Бергена! — Нет, — просипел Харри, выдохнув последние молекулы воздуха, остававшиеся в его легких. — Берген нельзя рассматривать как самостоятельную версию. Ты бы не могла… Он посмотрел на нее снизу вверх. Ее темные глаза наполнились слезами. — Помоги себе сам, — прошептала она и улыбнулась. Это было так неожиданно: перед ним как будто стояла совершенно другая женщина — с удивительным светом во взгляде и абсолютно ледяным голосом. — Хоть ты сдохни! Он в отчаянии услышал, как ее шаги удаляются и замирают где-то за пределами зала и как хрустят его кости, и тут же красные точки заплясали у него перед глазами. Он выругался, взялся за штангу покрепче и попытался ее отжать. Она не пошевелилась. Катрина была права — он мог тут запросто сдохнуть. Это единственное, что было в его власти. Смешно, но правда. Он изловчился, наклонил штангу и услышал, как оглушительно загремели блины, упав на пол. Сама штанга приземлилась с другой стороны скамейки. Он сел и бессмысленно уставился на гантели, разложенные на стойках вдоль стен. Харри принял душ, переоделся и по лестнице поднялся на шестой этаж. Плюхнувшись в кресло, почувствовал, как болят мышцы, — сладчайшее ощущение, которое означало, что завтра он будет совершенно разбит. Он прослушал автоответчик, где помимо прочего было и сообщение от Бьёрна Хольма с просьбой перезвонить. Когда Хольм поднял трубку, в ней раздавался душераздирающий рык, сопровождаемый ревом электрогитары. — Что? — спросил Харри. — Дуайт Йоакам, — ответил Хольм и сделал музыку потише. — Дьявольски сексуальный малый, да? — Я имею в виду, что случилось? — Готовы результаты экспертизы по письму Снеговика. — Выкладывай. — Ничего особенного в смысле текста — обычный лазерный принтер. Харри молчал, он знал, что у Бьёрна что-то есть. — А вот бумага, которую он использовал, — не простая. Никому в нашей лаборатории такая раньше не попадалась, поэтому, собственно, нам и потребовалось немного больше времени. Короче, это васи — японская бумага ручного изготовления, что-то вроде папируса. Ее обычно определяют по запаху, потому что при изготовлении используют кору кустарника мицумата. К тому же наша бумага — вообще особенного типа, называется коно. — Коно? — Купить такую можно только в специальных магазинах, знаешь, такие есть лавки, где продаются старинного образца перья для письма по тысяче крон, специальные чернила и кожаные блокноты… Знаешь наверняка… — Откуда? Не знаю я. — Вот и я не знаю, — признался Хольм. — Но мы выяснили, что в Осло есть только один магазин, где продается бумага коно. Называется «Ворсе», находится на Гамле-Драмменсвейен. Я побеседовал с продавцом и выяснил: теперь такие вещи у них покупают редко, потому они больше и не заказывают. Перестал народ разбираться в качестве и прочих вещах, — так он говорит. — То есть… — То есть продавец даже и припомнить не мог, когда в последний раз продавал бумагу коно. — Ага… И это, стало быть, единственный такой магазинчик? — Да, — ответил Хольм. — Был еще один в Бергене, но они давно отказались от подобного ассортимента. Хольм замолчал в ожидании следующего вопроса. Дуайт Йоакам продолжал во весь голос хоронить свою любовь. Харри молчал. — Харри? — Я думаю. — Да быть не может! — усмехнулся Хольм. Это был уже исчезающий образчик провинциального юмора, над которым Харри потом будет долго хмыкать, даже и не понимая, что тут, собственно, смешного. Но теперь было не до смеха. Харри кашлянул: — Что-то мне кажется, неспроста это: вряд ли убийца не подумавши пошлет следователю, который работает над его делом, такую редкую бумажку. Он же наверняка знает, что мы все это проверим, тут даже не надо слишком много детективов по ящику смотреть. — Может, он не знал, что она редкая? — предположил Хольм. — Может, бумагу вообще не он покупал? — Тоже возможно. Но что-то говорит мне, что Снеговик не из тех, кто допустит такой дурацкий промах. — Но допустил же. — Нет, это не промах, это умысел. Он рассчитывал на то, что мы выясним, что это за бумага. — Чтобы что? — Ну, это классическая схема. Нарциссического плана серийный убийца разыгрывает пьесу с собой в главной роли — в роли непобедимого, могущественного героя, который в конце концов одержит верх. — Над кем?