На Бюгдёй стояло зябкое утро. Аста Юханнессен, как обычно, ровно в восемь вошла в здание кёрлинг-клуба. Почтенная семидесятилетняя вдова два раза в неделю наводила тут порядок, особо себя не утруждая, потому что в маленький частный клуб ходила лишь горстка людей, к тому же душевых тут не было. Она зажгла свет. На стене висели трофеи: дипломы, вымпелы с надписями на латыни и старые черно-белые фотографии усатых мужчин с важными лицами, одетых в твидовые костюмы. Асте они казались ужас какими смешными: они походили на охотников на лис из британских телесериалов о жизни аристократов. Она вошла в игровой зал и почувствовала, что там не так холодно, как обычно: очевидно, забыли включить термостат ледовой дорожки. Все электричество экономят. Аста Юханнессен нажала на выключатель и, пока лампы дневного света мигали, решая, начать им работу или нет, нацепила на нос очки, чтобы разглядеть показатели. Так и есть, термостат на довольно высокой отметке. Она сделала похолоднее. Свет ламп отражался в сероватом льду. Очки у нее были для чтения, и когда она заметила неясных очертаний предмет на другом конце зала, очки пришлось снять. Глаза медленно перестроились. Человек? Она не спешила двинуться по ледовой дорожке. Аста Юханнессен была не из трусливых, но ее одолевала навязчивая идея: она боялась, что упадет на этом проклятом льду и сломает шейку бедра. А тогда уж придется лежать на холоде, пока ее не найдут. Она взяла одну из игровых щеток, стоявших у стены, и, опираясь на нее, как на посох, маленькими шажками засеменила по льду. В конце дорожки лежал мертвый человек. Голова его приходилась как раз на центр игрового круга. Бело-голубой свет ламп падал на застывшее в гримасе лицо. А лицо было какое-то знакомое. Может, она с ним раньше встречалась? Застывший взгляд искал что-то у нее за спиной. В правой руке мертвец сжимал шприц, сквозь прозрачный пластик виднелись остатки красного вещества. Аста Юханнессен быстренько сообразила, что помочь ему уже ничем не сможет, и, повернувшись, сосредоточилась на опасностях обратного пути до ближайшего телефона. После того как она вызвала полицию и те приехали, она вернулась домой и села за утренний кофе. Развернула свежий номер газеты «Афтенпостен», и тут до нее дошло, кого она сегодня обнаружила. Харри, сидя на корточках, разглядывал ботинки Идара Ветлесена. — Что медик говорит о времени смерти? — спросил он Бьёрна Хольма, который стоял рядом в своей джинсовой куртке на рыбьем меху, чуть слышно отбивая чечетку сапогами из змеиной кожи. Прошло не больше часа со времени звонка Асты Юханнессен, а у кёрлинг-клуба за лентой полицейского заграждения уже толпились репортеры. — Сказал, определить трудновато, — ответил Хольм. — Он может только предполагать, потому что тело лежало на льду, а температура в помещении намного выше. — Ну и что он предположил? — Что смерть наступила между пятью и семью вчерашнего вечера. — Ага. Стало быть, все же до выпуска новостей про его розыск. Ты видел замок? — Обычный замок, — кивнул Хольм. — Когда уборщица пришла, он был закрыт. Я смотрю, ты любуешься на его ботинки. Так я ж уже проверил отпечатки. Сто пудов даю, они идентичны тем, что мы нашли в Соллихёгде. Харри вгляделся в рисунок на подошве: — То есть ты думаешь, что это наш парень и есть? — По-моему, ага, он. Харри задумчиво кивнул: — А что, Ветлесен был левша? — Вроде нет. Вон у него, видишь, шприц-то в правой руке. — Точно, — кивнул Харри. — Но ты все равно проверь. Харри ни разу не удалось ощутить радость, когда дело, которое он вел, вдруг оказывалось раскрыто, закончено, сдано в архив. Пока шло следствие, он, разумеется, считал раскрытие дела своей целью. Однако стоило ему этой цели достигнуть, как он понимал, что это ошибка: то ли он хотел попасть вовсе не сюда, то ли цель ускользнула, то ли он сам переменился… черт его знает! Короче, он чувствовал себя опустошенным, и успех на вкус был совсем не таким, как ожидалось. А главное, за поимкой преступника всегда следовал вопрос: «И что?..» К семи вечера свидетели были допрошены, улики и следы зафиксированы, пресс-конференция проведена и коридор убойного отдела наполнился праздничным шумом. Хаген заказал пива и торт, позвал к себе в кабинет и группу Лепсвика, и группу Харри, чтобы отметить успешное завершение дела. Харри сидел на стуле и смотрел на могучий кусок торта на тарелке, которую кто-то сунул ему в руки. Он слышал, как Хаген произносил речь, как ему аплодировали, смеялись. Кто-то мимоходом хлопал его по спине, вокруг кипела дискуссия. — Жалкий неудачник, этот чертов Ветлесен. Взял и смылся, как только почувствовал, что мы вот-вот его возьмем. — Да, обставил нас… — Нас? Да ведь это же группа Лепсвика должна была… — А если б мы его взяли живьем, суд признал бы его невменяемым и… — …у нас же никаких прямых улик, одни косвенные. Из другого угла кабинета донесся голос Эспена Лепсвика: — А ну, заткнитесь, ребята! Тут вот какое предложение: снимаемся отсюда и встречаемся в восемь в баре «Фенрис», чтобы напиться как следует. Можете расценивать это как приказ, ясно? Всеобщее ликование было ему ответом. Харри отставил в сторону тарелку с тортом и уже собирался встать, как вдруг почувствовал чью-то руку на плече. Это был Хольм. — Я проверил. Как я и предполагал, Ветлесен был правша, — сообщил он. Из только что открытой Хольмом бутылки с пивом повеяло кислым холодком, и тут же нарисовался слегка подвыпивший Скарре, взял Хольма под руку: — А еще говорят, что правши живут дольше левшей. По Ветлесену-то и не скажешь! Ха-ха! Скарре помчался делиться своей остроумной находкой с остальными, а Хольм вопросительно посмотрел на Харри: — Уже уходишь? — Ага. Прогуляюсь. Может, встретимся в «Фенрисе». Харри почти дошел до двери, как вдруг в него крепко вцепился Хаген. — Хорошо бы никто пока не уходил, — тихо сказал он. — Начальник полиции сказал, что хочет зайти и сказать несколько слов. Харри так глянул на Хагена, что тот немедленно отдернул руку, будто обжегся. — Только схожу отлить, — вежливо пояснил Харри. Хаген улыбнулся и кивнул. Харри зашел к себе в кабинет, взял пиджак и побрел вниз по лестнице, вон из здания управления, а потом вниз к Грёнланнслейрет. С неба сыпала редкая снежная крупа, на склоне холмов Экеберг мерцали огни, мимо промчалась и китовой песней затихла вдали пожарная сирена. Два пакистанца громко переругивались, стоя у своей лавчонки, а снег все падал на их апельсины, да еще где-то у Грёнланнс-торг пьянчужка затянул пиратскую песню. Харри услышал эти звуки ночной жизни и понял, что правильно сделал, что вышел на улицу. Боже, как он любил этот город! — Ты тут? Эли Квале изумленно смотрела на своего сына, который сидел за кухонным столом и листал газету. Сзади него мурлыкало радио. Она хотела было спросить, почему Трюгве не в гостиной с отцом, но тут подумала: да ведь это совершенно нормально, что он захотел зайти сюда и поболтать с ней. Она налила себе чаю, села рядом и молча посмотрела на сына. Такой красивый! Она думала, ей всегда будет казаться, что он урод, но ошиблась. Проблема вовлечения норвежских женщин в коридоры власти замешана вовсе не на мужском шовинизме, вещал голос по радио. Общество ведет борьбу за положенное по закону долевое участие женщин в управлении страной, потому что сами женщины, кажется, упорно стараются избегать должностей, на которых их могут подвергнуть критике, усомниться в их компетентности. — Они ведут себя как малыш, который пытается открыть фисташку, но, как только она оказывается у него во рту, выплевывает ее, — сказал голос. — И это страшно раздражает. В настоящий момент необходимо, чтобы дамы взяли на себя ответственность за ситуацию и приложили хотя бы немного старания. Точно, подумала Эли, необходимо. — Ко мне тут вчера приходили в институт, — сказал Трюгве. — Да? — ответила Эли и почувствовала, как сердце забилось где-то в горле. — Спрашивали, правда ли, что я ваш сын — твой и папин. — Да ну? — попыталась со всей возможной легкостью произнести Эли. Ей показалось, что она сейчас потеряет сознание. — И что же ты ответил? — То есть как это — что я ответил? — Трюгве оторвался от газеты. — Ответил, разумеется, да. — А кто тебя спрашивал? — Что это с тобой, мам? — В смысле? — Ты такая бледная… — Ничего, мой дорогой. А кто он такой? — А я разве сказал, что это был мужчина? — И Трюгве вернулся к газете. Эли встала, прикрутила радио, где женский голос благодарил Арве Стёпа и господина министра за интересную беседу. Она посмотрела в темноту за окном, где беспорядочно метались снежные хлопья, не подвластные ни силе земного притяжения, ни собственной воле. Все, чего они хотели, — это где-нибудь приземлиться и затихнуть, а потом растаять и исчезнуть с лица земли. В этом и было утешение. Она кашлянула. — Что? — спросил Трюгве. — Ничего, — ответила Эли. — Я, кажется, простудилась.