— А зачем? — Ну, я подумал, было бы круто, если бы они узнали, что ты теперь участвуешь в громком расследовании, да еще в столице. Она пожала плечами: — Бергенцы не считают Осло столицей. Спокойной ночи. — Спокойной ночи. Харри тронулся по направлению к Саннергата. Он не был уверен, но ему показалось, что Катрина внутренне зажалась. Теперь, когда любой щелчок казался ему звуком встающего на место курка, а оказывался хрустом веток, которые в ужасе ломает глядящая на него малышка, он уже ни в чем не был уверен. Но он не мог не думать о том, что его волновало, даже если он не был в этом уверен. Катрина в тот вечер направила револьвер в спину Филипа Беккера. И когда Харри встал между ним и ею, он услышал тот же звук, что и во дворе, когда Сальма сломала ветку. Щелчок курка, вернувшегося в исходную позицию. Значит, Катрина нажала на спусковой крючок на две трети, так что выстрел мог прогреметь в любой момент. Она была готова застрелить Беккера. Харри не мог об этом забыть. Потому что сегодня снова увидел ее в дверях, свет падал ей на лицо, и он узнал это выражение. А еще потому, что дело касалось наследственности. Комиссар полиции Кнут Мюллер-Нильсен обожал Джули Кристи. Так сильно, что ни разу не осмелился рассказать об этом своей жене. Однако в силу того, что подозревал ее саму во внебрачной связи с Омаром Шарифом, угрызений совести он не испытывал, а просто сидел рядом с женой на диване и наслаждался лицезрением Джули Кристи. Правда, было одно «но»: в настоящий момент Джули Кристи находилась в объятиях вышеупомянутого Омара. И когда телефон на столике в гостиной зазвонил и комиссар снял трубку, его жена нажала на паузу, так что эта прекрасная, но невыносимая сцена из их любимого фильма «Доктор Живаго» застыла на экране. — Добрый вечер, Холе, — поздоровался Мюллер-Нильсен, когда Харри назвал свое имя. — Да уж, представляю себе. Теперь вам точно есть чем заняться. — У вас есть минута? — спросил хриплый, но мягкий голос на другом конце линии. Мюллер-Нильсен взглянул на алые, жадные губы Джули Кристи, ждущий взгляд полуприкрытых глаз, но ответил: — У меня столько времени, сколько вам понадобится, Холе. — Когда вы у себя в кабинете показывали мне фотографии Герта Рафто, я кое на что обратил внимание. Вы сказали о его дочери: «Она же хорошо справлялась, особенно как подумаешь, через что ей пришлось пройти», как будто я должен был знать, какой она хороший работник. — Ну да, ведь она действительно отлично справляется, разве не так? — спросил Мюллер-Нильсен. — Это как посмотреть, — отозвался Харри. Глава 24 День девятнадцатый. Тувумба Под сводами зала в Центре Хени — Унстада в ожидании толпились гости. Арве Стёп стоял в дверях и встречал прибывших. Щеки у него болели от беспрестанных улыбок, а после стольких рукопожатий давал о себе знать травмированный локоть. Молодая женщина из агентства, которое устраивало этот вечер, скользила невдалеке от него и, улыбаясь, указывала гостям их места за столами. Нейтрально-черный костюм и наушники с почти незаметным микрофоном делали ее похожей на агентшу из боевика «Миссия невыполнима». — Нам пора, — сказала она и поправила на Арве смокинг дружеским, почти нежным движением руки с обручальным кольцом на пальце. Ее бедра заколыхались перед его взглядом — они шли в зал. Интересно, есть ли у этих бедер дети? Черные брюки отлично сидели на прекрасно тренированной заднице, и Арве Стёп представил себе эту задницу уже без брюк, на кровати в квартире на Акер-Брюгге. Откажется, пожалуй, слишком профессиональна… Он встретился с ней глазами в большом зеркале у двери, понял, что она заметила его взгляд, и растянул губы в широкой виноватой улыбке. Она немедленно улыбнулась в ответ и залилась легким и совершенно непрофессиональным румянцем. «Миссия невыполнима», говорите? А вот и нет. Но не сегодня вечером. При его появлении все встали. Рядом в качестве его дамы посадили его же заместительницу — выбор скучный, но необходимый. Она была замужем, имела детей и опустошенное лицо женщины, которая проводит на работе от двенадцати до четырнадцати часов ежедневно. Бедные детки. И бедный мужик, на кого пал ее выбор в тот день, когда она внезапно решила, что жизнь состоит не из одного только «Либерала». За столом подняли бокалы в его честь, а между тем взгляд Стёпа скользил по залу. Сверкали накрашенные улыбающиеся глаза и яркие платья. Без рукавов, без воротников, без бретелек, без стыда. Раздался гром. Мощные звуки «Так говорил Заратустра» Штрауса вырвались из динамиков. На совещании у устроителей Арве Стёп сказал, что подобное начало вечера кажется ему помпезным, абсолютно неоригинальным и заставляет задуматься о возникновении человечества. Ему ответили, что так и было задумано. На сцене, в дыму и свете софитов, появился известный телеведущий, который потребовал — и получил — за конферанс шестизначную сумму. — Господа! — прокричал он в микрофон, который своими размерами и формой напомнил Арве Стёпу эрегированный пенис. — Добро пожаловать на вечер! Я обещаю, он станет для вас незабываемым! Арве Стёп задумался, что будет, когда это все наконец завершится. Харри разглядывал фотографии, стоявшие на полках, — общество мертвых полицейских. Он пробовал думать, но мысли разбегались, безостановочно вертелись в голове и в общую картину так и не складывались. Он постоянно чувствовал, что кто-то следит за ним, находится совсем рядом, знает, что и когда он собирается предпринять. Так, но не совсем. Казалось, что все вроде просто. И в то же время — непостижимо сложно. Кнут Мюллер-Нильсен сказал, что Катрина была одним из самых многообещающих следователей убойного отдела в Управлении полиции Бергена, восходящей звездой. С ней никогда не было проблем. То есть был, разумеется, инцидент, после которого она и перевелась в полицию нравов. Человек, проходивший свидетелем по одному делу — старому «глухарю», позвонил и нажаловался, будто бы Катрина не верит, что он уже все выложил полиции. Вот тогда и открылось, что она самостоятельно, не информируя начальство, вела расследование этого дела. Поскольку она этим занималась в свободное от работы время, ничего предосудительного тут не было, но штука в том, что именно в это дело Катрине совсем не стоило бы лезть, и об этом ей прямо в лицо и заявили. В ответ она указала на большое количество ошибок, допущенных предыдущим следователем, однако ей так и не вняли, и она, разозлившись, ушла в другой отдел. — Это дело стало для нее настоящим наваждением, — сказал Мюллер-Нильсен. — А расследование, если мне память не изменяет, пришлось как раз на то время, когда Катрину бросил муж. Харри поднялся и пошел по коридору к кабинету Катрины. Дверь, как и положено по инструкции, заперта. Харри прошел дальше, в комнату с ксероксом. Там на нижней полке, сбоку от пачек писчей бумаги, всегда, сколько Харри помнил, лежал резак. Никто им не пользовался. Он вытащил резак — тяжеленную металлическую пластину с острым краем — и понес его, обхватив обеими руками, к кабинету Катрины Братт. Оказавшись у двери, он поднял резак вверх и разжал руки. Резак ударился о ручку, отчего собачка замка попала аккурат в паз. Харри успел отскочить, и резак с грохотом упал на пол, не задев его ног. Он толкнул дверь, она открылась, и, подняв резак, Харри вошел внутрь. Кабинет Катрины Братт был точь-в-точь такой же, как тот, который Харри когда-то делил с инспектором Джеком Халворсеном. Пустой, с голыми стенами, ни фотографий, ни картинок, ни других личных вещей. У письменного стола был единственный замок, запиравший все ящики. Несколько движений резака — и замок, треснув, поддался. Харри сдвинул пачку бумаг в сторону и принялся рыться среди папок, дыроколов и другой канцелярии, пока не нашел ножны. Он вытащил нож с зубчатым лезвием. Да, это вам не какой-нибудь перочинный ножик! Харри провел лезвием по стопке сложенных рядом документов, нож без усилий глубоко вошел в бумагу. В нижнем ящике лежали две нераспечатанные пачки патронов к табельному револьверу. Из личных вещей Харри обнаружил только два кольца. Одно было усыпано камнями, ярко сверкавшими под настольной лампой. Его Харри уже где-то видел. Он прикрыл глаза и попытался припомнить где. Большое блестящее кольцо. В нем всего слишком много — такой миниатюрный Лас-Вегас, думал он, Катрина такое никогда бы не надела. И в это самое мгновение он вспомнил и почувствовал, как забилось сердце — тяжело, но четко. Он видел это кольцо в спальне Беккеров. Ужин в зале центра закончился, столы убрали. Арве Стёп стоял, прислонившись к дальней стене, и смотрел на сцену, возле которой сгрудились гости, с воодушевлением разглядывая певца. У него были сомнения по поводу присутствия на торжестве музыкантов, но устроители сказали, что инвестирование в развлекательную часть покупает лояльность подчиненных, гордость за компанию и трепетное отношение к своему месту. А покупая часть международного успеха музыкантов, он акцентирует успех собственной газеты, и это способствует укреплению бренда «Либерала» как продукта, с которым рекламодатели захотели бы идентифицировать себя самих. Певец поднес палец к уху и взял самую высокую ноту мирового хита восьмидесятых. — Никто не фальшивит так прекрасно, как Мортен Харкет, — сказал кто-то рядом с ним. Он повернулся. И тут же понял, что эту женщину уже где-то видел: красивых женщин он не забывал никогда. Правда, все чаще и чаще забывал, где и при каких обстоятельствах они встретились. Стройная, в простой черной юбке с разрезом. И он сразу вспомнил Бирту. У Бирты была такая же. — Ужасно! — улыбнулся он. — Эту ноту трудно взять, — заметила она, не сводя глаз с певца. — Ужасно то, что я не помню вашего имени. Помню только, что мы встречались раньше. — Не встречались, — ответила она. — Вы просто на меня глазели. Женщина откинула от лица темные волосы. Она была красива классической, немного напряженной красотой. Как британская супермодель Кейт Мосс. Бирта напоминала скорее Памелу Андерсон. — Ну, за это можно не извиняться. — Он приободрился и почувствовал, как кровь несет шампанское к тем участкам головного мозга, которые делали его легким, свободным, а не просто пьяным. — Кто вы? — Меня зовут Катрина Братт, — ответила она. — Прекрасно. Вы наш рекламодатель, Катрина? Банковское дело? Недвижимость? Фотограф-фрилансер? На каждый вопрос Катрина с усмешкой отрицательно качала головой. — Я любительница вечеринок, — ответила она наконец. — Одна из ваших сотрудниц, журналистка, приходится мне подругой. Она сказала, кто у вас тут будет играть вечером, так что я успела лишь натянуть юбку и проникла сюда. Хотите выкинуть меня на улицу? Она поднесла бокал с шампанским к губам. Не таким полным, как он любил, но ярким и влажным. Женщина продолжала разглядывать происходящее на сцене, так что он мог спокойно изучать ее профиль. Весь целиком. Прямую спину, совершенную по форме грудь. Никакого силикона, наверное, просто хороший бюстгальтер. Но могла ли эта грудь выкормить ребенка? — Я подумаю, — сказал он. — Вы можете привести аргументы в свою пользу? — Как насчет неприкрытой угрозы? — Попробуйте. — Я видела, что у входа собрались папарацци в ожидании вечернего улова знаменитостей. Что, если я расскажу им про мою подругу? Ей дали понять, что ее перспективы в «Либерале» самые печальные, потому что она отвергла ваше предложение о близости. Арве Стёп громко и радостно рассмеялся. Он видел, что на них уже начали посматривать гости. Наклонившись к Катрине, он почувствовал, что ее духи по запаху почти не отличаются от его одеколона. — Во-первых, я вовсе не против таких сплетен, по крайней мере в заметках моих коллег из желтой прессы. Во-вторых, ваша подруга, видимо, плохой журналист. И в-третьих, она лжет. Я трахнул ее, и не один раз. И это вы тоже можете спокойно поведать папарацци. Вы замужем? — Да, — ответила Катрина и выставила ногу в разрез юбки, так что он рассмотрел узор на резинке ее чулок. Арве Стёп почувствовал, что во рту пересохло, и пригубил шампанское. Взглянул на цветные пятна платьев, ритмично двигающихся возле сцены. Выдохнул через нос. Он ощущал запах всех присутствующих здесь женщин. — У вас есть дети? — А вы хотели бы, чтобы у меня были дети? — Да. — Почему?