— Хороший вопрос. Возможно, она — эдакий коктейль. — «Коктейль»? — Человек, в котором намешано много всякого. Шизофреник, который слышит голоса, но при этом умудряется скрывать свои странности от окружающих. Раздвоение личности сопровождается припадками паранойи, искажающими представление о том, в какой ситуации она находится и что надо предпринять, чтобы избежать опасности. При этом реальный мир представляется в лучшем случае приложением к этой ситуации. Зверства и ярость, о которых ты говорил, совпадают с рисунком пограничной личности, которая, впрочем, эту ярость может контролировать. — Хм. То есть ты тоже не понял, в чем дело, — подвел итог Харри. — И я о том же! — Эуне рассмеялся. Смех перешел в кашель. — Прости, Харри, — прохрипел он. — Мы, психологи, выстроили такие ясли, в которых наши коровы не помещаются. Эти психи — неблагодарные существа, они даже не думают, сколько сил и времени мы потратили на наши исследования! — И вот еще что. Когда мы с ней обнаружили тело Герта Рафто, она была по-настоящему испугана. Я уверен, что она не притворялась. Признаки шока были налицо: я светил ей фонариком прямо в глаза, а зрачки так и оставались расширены. — Елки зеленые! А вот это интересно. — Эуне сел повыше. — А зачем ты сунул фонарик ей в лицо? Уже тогда ее подозревал, да? Харри не ответил. — Может, ты и прав, — сказал Эуне. — Она могла не помнить об убийствах. Ты же сам рассказывал, что она вовсю участвовала в расследовании, не отлынивала. Может быть, в какой-то момент она начала себя подозревать и изо всех сил старалась выяснить правду. Что тебе известно о сомнамбулизме и лунатиках? — Ну, я знаю, что некоторые ходят во сне. Говорят во сне. Едят, одеваются, выходят на улицу и даже водят машину. — Точно. Дирижер Гарри Розенталь во сне дирижировал симфоническим оркестром, причем пропевал все партии инструментов. Было по меньшей мере пять дел об убийствах, когда преступника освобождали по той причине, что он был признан parasomniac, то есть действовал в состоянии сна. Один мужик в Канаде ночью встал, оделся, сел в машину, проехал две мили, убил тещу, с которой практически не общался, задушил тестя, вернулся к себе и лег спать. И его оправдали. — Ты хочешь сказать, что она могла убивать во сне? Как этот твой parasomniac? — Это, конечно, спорный диагноз. Но ты представь человека, который время от времени действует в своего рода спящем состоянии, а потом не может вспомнить, что он делал, и у которого остается в памяти лишь неясная, фрагментарная картина случившегося. — Хм. — И представь еще, что эта женщина только в процессе расследования поняла, что это ее рук дело. Харри медленно кивнул: — А чтобы избежать наказания, надо подставить кого-то в качестве подозреваемого. — Штука в том, — скорчил гримасу Столе Эуне, — что, когда речь идет о человеческой психике, ничего нельзя сказать наверняка: болезни как таковой мы никогда не увидим, так что говорить можем только о симптомах. — Как грибок в стене. — Что? — Что может повлиять на психику человека и свести его с ума? — Да все, что угодно! — простонал Столе Эуне. — Или ничего. Воспитание. Наследственность. — Отец, склонный к насилию, к тому же алкоголик? — Да! Девяносто процентов вероятности. Добавь мать, у которой по линии психиатрии не все благополучно, травму в детском или юношеском возрасте… Да мало ли что! — А может так быть, что когда она подросла и стала сильнее своего отца-алкоголика, то попробовала причинить ему боль, убить его? — Нет ничего невозможного. Я помню, как-то раз… — Столе Эуне наклонился, глаза его оживились. — Ага. Тебе, я вижу, пришло в голову то же самое, что и мне, Харри? Харри Холе изучал свои ногти. — Однажды ко мне попала фотография одного полицейского из Бергена. Он мне показался странно знакомым. Как будто я знал его раньше. И только теперь я понял почему. Они похожи. До того как Катрина Братт вышла замуж, у нее была фамилия Рафто. Герт Рафто — ее отец. Скарре позвонил Харри по дороге к аэроэкспрессу. Харри ошибся: мобильного в туалете не нашли. Он был на багажной полке в одном из купе. Через восемьдесят минут он поднялся в серое молоко. Капитан объявил, что в Бергене низкая облачность и дождь. Видимость ноль, подумал Харри. Летим по радару. Томас Хелле, инспектор отдела розыска пропавших, позвонил в дверь, табличка на которой сообщала: «Андреас, Эли и Трюгве Квале», и она почти сразу распахнулась. — Слава богу, вы приехали! А где остальные? — Открывший дверь мужчина посмотрел за спину Хелле. — Я один. У вас по-прежнему никаких известий о жене? Мужчина, который, как понял Хелле, и был тем самым Андреасом Квале, что звонил какое-то время назад в полицию, изумленно посмотрел на него: — Я же сказал: она исчезла. — Я знаю, но, как правило, пропавшие люди возвращаются. — Какие люди? Томас Хелле вздохнул: — Послушайте, Квале, можно я зайду? А то тут дождь… — Ох, простите! Прошу вас… Ему было пятьдесят с небольшим. Квале отступил в полумрак прихожей. За его спиной маячил темноволосый парень лет двадцати. Томас Хелле решил остаться тут, дальше в дом не проходить. Людей сегодня не хватало: было воскресенье, а тех, у кого сегодня смена, бросили на поиски Катрины Братт. Все это сделали в строгой секретности, но пошли слухи, что она как-то замешана в деле Снеговика. — Когда вы обнаружили, что она пропала? — спросил Хелле и приготовился записывать. — Мы с Трюгве ходили в поход в Нурмарку. Вернулись сегодня. Нас не было дома два дня. Мобильные мы не брали. Дома ее не было, записки она не оставила, и главное, как я уже сказал, когда вам звонил, дверь была незаперта. А она ее всегда запирает на замок, даже когда находится дома. Моя жена — очень осторожная женщина. А тут — вся верхняя одежда на месте. И обувь. Только туфель нет. В такую-то погоду… — Вы уже обзвонили всех ее знакомых? Соседей? — Разумеется. Никто про нее ничего не знает. Томас Хелле записал. У него появилось ставшее привычным щемящее чувство: пропала мать и жена. — Вы сказали, что ваша жена — пугливая женщина, — сказал он. — Кому она могла открыть дверь и, возможно, впустить в дом? — Он покосился на отца и сына. — Мало кому, — твердо ответил отец. — Может быть, кому-то, кого она не опасалась, например женщине или ребенку? Андреас Квале кивнул. — Или кому-то, кто изложил подходящую причину для визита, например, электрику — проверить счетчик. Супруг пожал плечами: — Возможно. — Вы заметили рядом с домом что-нибудь необычное? — Необычное? Что вы имеете в виду? Хелле прикусил нижнюю губу, подбирая слова: — Например, что-нибудь вроде… снеговика? Андреас Квале посмотрел на сына, который яростно, почти испуганно покачал головой. — Ну что ж, хоть этого нет, — с облегчением вздохнул Хелле. Сын что-то сказал, вернее, неразборчиво пробормотал. — Что? — переспросил Хелле. — Он говорит, снег уже растаял, — повторил погромче Квале-старший. — А, ну да. — Хелле сунул блокнот в карман. — Мы передадим ее описание патрульным. Если к вечеру не появится, начнем розыск. Девяносто процентов, что она уже будет дома. Вот вам моя визитная карточка… Хелле почувствовал, как ладонь Андреаса Квале легла ему на плечо. — Я должен вам кое-что показать, инспектор. Томас Хелле вслед за Квале миновал прихожую и спустился по лестнице в подвал. Квале открыл дверь в комнату, где пахло мылом и сохнущей одеждой. В углу, рядом с древней стиральной машиной «Электролюкс», стояла корзина для белья. Каменный пол шел воронкой, в центре комнаты — слив для воды. Пол был мокрый, на стенах виднелись капли воды, как будто все это недавно поливали из лежащего тут же шланга. Но не это привлекло внимание Томаса Хелле. На сушилке висело платье, закрепленное двумя прищепками, или, вернее, то, что когда-то было платьем. Прямо по талии оно было разрезано. Неровный край обуглился до черноты.